Гиблый Выходной

– Так утверждают только те, кто не переваривает спиртное, – ответил Пятипальцев, раздавая игральные карты между собой и главным инженером. Зажигалку он не убрал, она лежала на столе и Дмитриев то и дело бросал на нее взволнованный взгляд. – Давай, Август, наливай? Ты с нами?

Дмитриев усмехнулся в усы и разлил на троих, но сразу пить не стал, а принялся долго рассматривать виски на свет, нюхать и крутить рюмку, играя на хрустальных гранях световыми лучами от подвешенных к потолку ламп.

– Спиртное яд в любых количествах, – нравоучал он, – хоть рюмка, хоть капля. Яд! Наркотик!

Коломенский с досадой упер взгляд в розданные карты. О! Ему не надо было говорить о спиртном! Ему, алкоголику со стажем, перепробовавшим все, что можно и нельзя. Ему, лишенному двух пальцев на ноге из-за обморожения по-пьяне. Ему, испытавшему однажды клиническую смерть от отравления митиловым спиртом. Ему, закодированному пьянице, состоявшему в обществе анонимных алкоголиков. Ему, имеющему психофизиологическую потребность в спиртном, и сдерживающегося разве только силой воли и отсутствием денег, которые он, видимо на подсознательном уровне, тратил на спортивные ставки. Тратил деньги на ставки, лишь бы их у него не было, иначе он сорвется и начнет тратить их на спиртное. Это объяснял его онлайн-психолог. А Дмитриев говорил точно-такие же слова как те врачи в наркологическом отделении и как тот хирург, что оттяпал ему почерневшие воняющие сыром пальцы. Тогда Коломенскому еще повезло – врачи говорили, что придется ампутировать половину стопы.

Ученик электрика медленно и со смаком проглотил виски и удовлетворенно пошамкал губами с лиловыми прожилками. Вытер усы и продолжил:

– Люди думают, что можно пить в умеренных дозах, – говорил он, – Ну допустим – бокал вина или кружку пива.

– А что – нет? – задал вопрос Пятипальцев, отбиваясь крестовым валетом от восьмерки соответствующей масти.

– Насаждение спиртных напитков в России как и в других странах всегда основывалось на лжи, которую распространяли те, кто наживался на продаже спиртного и хотел споить наш народ. Как это происходило у североамериканских индейцев или на дальнем севере. Распространители заявляют, что пить алкоголь – даже отчасти полезно для сосудов, для сердца, для желудка и вообще для общего самочувствия.

– А что, это не так? – спросил Нилепин. Лева не играл в карты, не хотел. Он рассматривал уже немолодого ученика электрика – короткая шея и чуть сутулые плечи, выраженные мешки под глазами, чуть желтоватые склеры, седые усы с опущенными кончиками, зачесанные назад редеющие седые волосы, небелые зубы с частыми вкраплениями золотого. Под правым глазом то-ли висячая папиллома, то-ли бородавочка. Нилепин не знал, как это называется.

– Повторяю – алкоголь, это яд, отрава, наркотик, – Август понюхал опустевшую рюмку и поставил ее обратно на стол. – То, что алкоголь полезен – вранье. По своему действию это протоплазматический яд.

– Какой яд? – спросил бросающий на стол червовую десятку Юрка Пятипальцев.

– Протоплазматический. Разрушающий организм. Наркотические свойства алкоголя заключаются в том, что после первого приема возникает желание повторить, и чем больше человек повторяет, тем это желание усиливается. Вот, Степа, не даст соврать. Скажи-ка, дружище, как врачи называют такое состояние? Уж ты должен знать.

– Алкогольная зависимость, будь она проклята! – ответил Коломенский и даже стукнул кулаком по столу от чего его бокал с загадочными символами подскочил и звякнул чайной ложкой.

– По мере привыкания человеку уже не хватает прежних доз и ему требуется все больше и больше, – продолжал Август Дмитриев, рассматривая пустую рюмку. – Вторая ложь, которая оправдывает пьянство, это уверения в том, что без спиртного нет и не может быть никакого веселья и праздника. Ведь у нас как: если праздничный стол – то обязательно нужно ставить бутылки и пить до самого конца, а если мало, то бежать в магазин за следующей. Пить и жрать, пить и жрать. Я думаю вам не надо говорить о вреде чрезмерного употребления жирной пищи и спиртного. Вы и без меня знаете о гастрите, панкреатите, язве желудка, ожирении, сахарном диабете и прочем. Степ, ты знаешь?

– Харе меня подкалывать! – не выдержал Коломенский и раздраженно взял три карты из колоды. – Я вообще-то завязал и в отличии от тебя, Август, не выпил ни глотка.

– А что, Август, скажешь, что алкоголь не приносит кайфа? – поинтересовался Нилепин.

– Вот именно, что «кайф», – согласился Дмитриев. – Ты сейчас правильное слово подобрал – кайф. Такой-же как марихуана и другие наркотики, которые я не буду перечислять. Алкоголь не приносит веселья и радости, он не раскрепощает личность, а только… – Август налил по следующей и поднес к себе янтарную жидкость, – гасит чувство стыда, чувство сдержанности, чувство моральной ответственности, нравственности.

Дмитриев с удовольствием выпил.

– Во всем виноваты производители и распространители. – продолжил он. – Потому что производство и распространение алкогольной продукции – это колоссальные деньги. Это реально очень большие деньги и если сейчас объявить сухой закон, то казна недополучит в бюджет миллиарды. Миллиарды рублей! Разумеется, производителям не выгоден спад потребления, им чем народ больше спивается, тем лучше. Ради лишнего рубля они готовы открывать собственные лаборатории, финансировать их и доказывать, что несколько капель водки полезно для сна ребенка, а язвеннику бухать натощак чистый этиловый спирт полезно для желудка. Вы знаете, что для обычного среднестатистического человека смертельная доза водки – две бутылки. Одна стоит две-три сотни рублей и продается в неограниченном количестве на каждом углу. В итоге за какую-то тысячу рублей можно убить на смерть трех взрослых людей, да еще соточка останется. Я не говорю о детях. Теоретически той же суммы достаточно для сведения в могилы двух групп детского садика.

Пятипальцев и Коломенский играли в карты, Дмитриев вдумчиво рассуждал о вреде алкоголя, ставя его в один ряд с наркотиками, и, надо признать, Нилепин не мог с ним не согласиться, хотя возражал, что, на его взгляд, Август уж слишком сгущает краски.

– Пожалуй, в чем-то ты прав, – кивнул Лева. – Однако я думаю, что помимо алкоголя в мире есть и другие более ядовитые вещества, от которых никуда не деться?

– Ты имеешь в виду пищевые добавки, – спросил Дмитриев.

– Я имею в виду не просто пищевые добавки, я говорю о той химии, которую производители добавляют в детские продукты питания и тем самым отравляют детские организмы с самого рождения. Усилители вкуса, красители, ароматизаторы, консерванты и прочая химическая бурда.

– А как же без этого? – пожал плечами усатый электрик. – Планета перенаселена, на всех жрачки не хватает, тем более натуральной. Представь, если каждому человеку на планете каждый месяц нужно съесть поросенка. Где столько поросей держать?

08:01 – 08:05

Не успел Петя Эорнидян поудобнее устроится на стуле и приступить к питию остывшего чая, как к турникету проходной приблизились трое добрых молодцев и потребовали пропустить их без пропусков. Один из них прихрамывал на ногу, не сгибал ее в колене, что говорило о вероятном наличии искусственного протеза. Охранник вновь отставил чай в сторону и ответил, что не имеет права пропускать посторонних лиц на территорию фабрики без электронных пропусков или письменных разрешений дирекции. Троица заявила, что вчера они проходили через турникет безо всяких пропусков и даже паспорта не предъявляли.

– Неужели? – спросил Петя. – И кто же вас пропустил?

– Такой крепкий чувак, – ответил один из троицы. – С носом как картошка.

Нос-картошка был у Ивана Тургенева.

– А вы кто, вообще? – спросил Эорнидян.

– Как кто? Мы второй день вентиляцию ремонтируем!

Эорнидян нахмурился и впервые рассмотрел троих ребят, одетых в рабочую форму с логотипом фирмы по монтажу вентиляционных систем.

Один – с кривоносым лицом истинного бандита. Крепкий юноша, Пете не хотелось бы сталкиваться с ним в подворотне. Второй – тот что хромал на ногу – какой-то невысокий парнишка с никаким лицом и в куртке, явно не по размеру. Третий, тот что стоял первым и просился пройти через турникет – довольно симпатичный молодой человек, в меру упитанный с пижонскими усиками под носом. В руке у бандитообразного был большой ящик с инструментами.

– Если не веришь, позвони завпроизводству Соломонову, – сказал усатый красавчик. – Но вчера мы проходили и даже на обед уходили без всяких пропусков.

Эорнидяну меньше всего хотелось звонить Соломонову, поэтому, троичным нажатием кнопки он пропустил всех троих монтажников на территорию фабрики. Ребята быстро зашли в цех.

Охранник, наконец, смог задремать.

08:01 – 08:06

Маленькая женщина с девчачьей фигуркой медленно и боязливо двигалась мимо различных станков и аппаратов, мимо европоддонов в недоделанными межкомнатными дверями и еще неготовыми дверными полотнами, и с каждым шагом ей становилось все страшнее и страшнее. Она вообще была довольно впечатлительной женщиной, боялась мышей и насекомых и вообще всего необычного и подозрительного. Иногда она останавливалась и прислушивалась, ей казалось, что она слышит то, чего здесь быть не могло и от этого ей становилось еще жутче. То тут, то там ей мерещились тени и она почти вздрагивала и то и дело намеревалась подойти к электрическому щитку и включить свет хотя бы в этом цеховом квадрате. Но блеклый утренний свет, проходящий через окна, освещал цех относительно нормально и Люба Кротова решила все-таки обойтись без электричества, тем более, что не хотела привлекать к себе ненужное внимание пришедшего в цех Степы Коломенского, который, по его словам, должен был сейчас работать совсем в другой части предприятия – на лакокрасочном участке. Но если он увидит включенный свет, то подойдет, чтобы его выключить и обнаружит здесь пребывающую в странном одиночестве мастерицу. Как она объяснит ему свое присутствие? Она и так наврала ему что-то про какие-то документы.

Люба резко обернулась. Нет, никого нет. Это только тающие тени от станков и оборудования. Кротова поправила матерчатый рюкзачок на плече, и, собравшись с духом, преодолела последние метры, оказавшись возле вторых ворот цеха, из которых автопогрузчиком вывозят на склад поддоны с готовыми упакованными в целлофан дверями. Помимо нескольких готовых к вывозу поддонов тут неподалеку стоял упаковочный станок и несколько специализированных столов для окончательного ремонта дверей. Это место относилось не к участку мастера Любови Романовны Кротовой, тут командовала другой мастер – Вадим Образцов. Кротова испытывала к Образцову двойственные чувства: с одной стороны, несмотря на то, что мастер участка сборки-упаковки работал на «Дверях Люксэлит» менее года, он уже проявил себя как очень строгий и требовательный мастер, добивающийся от рабочих правильного выполнения своих непосредственных обязанностей, а с другой стороны – Вадим почти всегда занимал сторону генерального директора, а это сулило ему гипотетические шансы на то, что Вадим когда-нибудь может занять место заведующего производством, тем более что и сам генеральный директор Шепетельников ненавидит Образцова значительно меньше, чем Кротову. А почему? Люба усмехнулась, потому что знала ответ, так же как его знали и Соломонов, на чье место рано или поздно может сесть Образцов, так же, как и Шепетельников, который может в любой день уволить Соломонова (о чем среди рабочих в последнее время бродили упорные слухи). Суровый и хитрый Вадим Образцов умел угодить главному боссу, зато из рабочих выжимал все пролетарские соки и слезы, придираясь к самому мелкому браку и, по любому пустяку незамедлительно бегущему, минуя Соломонова, сразу к Даниилу Данииловичу и заставляющему виноватого писать объяснительные. Люба Кротова была не такой и, увы, ей приходилось нелегко маневрировать между двух огней: с одной стороны Шепетельников и Соломонов, с другой – весь ее заготовительный участок с шестьюдесятью одним человеком, двадцать три из которых были женщинами.

Кротова являлась как-бы прослойкой между верхами и низами и, соответственно, выслушивала и от первых и от вторых. Ей было трудно. Нервы держались только благодаря успокоительным препаратам и еще многолетней выдержки. Особенно сложно было в первые месяцы и годы работы, а сейчас, спустя семь лет (первые три года и ее десятилетнего стажа пришлись на выполнения обязанностей работницы-ремонтницы и станочницы линии кашировки) Люба кое-чему научилась. Не только как сглаживать пролетарские ежедневные косяки, но и как удерживать собственное душевное спокойствие и уравновешенность. Ей казалось, что у нее получается, хотя с каждым годом становилось все грустнее и грустнее. Годы-то идут! Время летит как ветер, как пурга за окном, а Люба Кротова все живет своим цехом, своим заготовительным участком, отдав в жертву бесперебойному производству межкомнатных дверей свою личную жизнь. У Люби не было мужа и не было даже намека на интимную жизнь, потому что Кротова все время проводила в цеху, ненормированно работая на производстве по шесть дней в неделю. Раз нет интимной жизни, то не было и детей. У Любы Кротовой не было на семью ни времени, ни эмоциональных сил, она просто-напросто выгорала на работе, приходя домой полностью опустошенной и нервной. Голова всегда была забита производством.

Вот уже восьмой год как Люба Кротова метит на пост заведующего производством, выкладываясь полностью, сильно страдая от отсутствия интима и просто элементарной любви. Да, ее участок почти всегда был передовым, Соломонов не имел к ней претензий и уважал свою подчиненную, но вот дома, когда Люба входила в пустующую квартиру, она давала волю чувствам и плакала. А в последнее время она все чаще плакала, оставаясь наедине с самой собой. Плакала от того, что нет мужа, нет детей, нет любви и самое главное – нет перспектив в работе. Как бы она ни старалась, сколько бы не работала и какие-бы похвалы не получала от начальства (Шепетельников ни в счет – он скорее откусит и проглотит свой язык, чем даже помыслит сказать что-то хорошее), но мечта возглавить все производство оставалась такой-же неосуществимой как в первый день работы, хотя, казалось бы, у нее были все основания получить эту должность. Она работала на фабрике дольше всех, она на зубок знала все станки, каждый этап производства и к ней за ответами бегали со всего цеха, даже из других участков, где были свои мастера. Она знала, что могла бы руководить производством даже лучше Константина Соломонова.

И ей все чаще казалось, что она навсегда застряла в должности мастера заготовительного участка. Менялись генеральные директора (Шепетельников Д.Д. купил фабрику три года назад у бизнесмена Васильева Е.Л.), менялись заведующие производством (до попавшего по семейному блату Соломонова, который приходился каким-то дальним родственником какому-то близкому родственнику Шепетельникова, на ОАО «Двери Люксэлит» поменялись несколько человек), только Любовь Романовна Кротова как монумент стойкости всегда оставалась на своем месте. И это ее начинало бесить.

Люба Кротова остановилась перед большими цеховыми воротами. Это были задние ворота из которых на склад вывозилась готовая продукция. Они были очень высокими, так чтобы могла проехать двадцатитонная фура. Изначально десять лет назад, когда эта бывшая автоколонна переоборудовалась под цех по производству межкомнатных дверей, автомашины загружались готовой продукцией прямо из цеха. Это после со временем рядом организовали складское помещение, но большие ворота так и остались. Кротова смотрела на эти большие тяжелые ворота, они были в пыли и подтеках с потолка. В полной тишине Люба подняла взор на самый верх и остановила его на левом верхнем углу массивных серо-голубых ворот.

Если бы кто-то наблюдал за женщиной, то потерялся бы в догадках – чем мог привлечь левый верхний угол больших задних ворот. Там не было надписей, не было никаких пометок или еще чего-то выделяющегося. Просто грязный пыльный угол на высоте около пяти метров. Но Люба смотрела именно туда и только ей одной было ведомо, чем знаменателен этот угол. Среди пыльных разводов и паутины только одна Люба Кротова могла различить еле-еле выделяемый грязноватый подтек. Разумеется, давно высохший и превратившийся просто в смазанный общий фон ворот. Ни одному человеку не придет в голову выделить этот развод среди прочей пыли и неотрывно смотреть на него как на божье знамение. Никому кроме Любы Кротовой, которая единственная кто знал, что этот грязноватый развод в левом верхнем углу – все что осталось от ее подружки Анюши.

Это было бывшее пятно крови.

Кровь, которую смыли водой, но которая при высыхании все равно осталась на верхнем левом углу задних ворот.

Люба вытерла слезы и невольно реанимировала память, вернувшись во времени на десять лет назад…

Она с Анюшей узнали о приеме на работу в открывающейся цех по производству межкомнатных дверей из газетного объявления и пришли на ОАО «Двери Люксэлит» вместе, воодушевленные обещанной зарплатой и перспективами карьерного роста. Обеих их приняли на должность простых работниц в цех и в числе прочих двадцати новоявленных рабочих они вошли в свеженький только что открытый цех. Несколько новеньких станков, везде чистота и порядок, ничего лишнего – прелесть, а не работа. Люба и Анюша были невероятно рады и уже строили планы на будущее, как они будут зарабатывать кучу бабла. Был самый первый рабочий день, монтажники оборудования еще продолжали кое-что доделывать в цеху, например, штукатурить стену, что-то сваривать под потолком и монтировать синие новенькие ворота. Пока рабочие топтались у входа (синие ворота в то время значились как единственные, еще не получив статуса «вторые») в ожидании пока кто-то не укажет им ореол их непосредственной работы и не примется обучать новому делу, строители-монтажники, забравшись на строительные леса, что-то орудовали на воротах. Что-то сваривали, пилили болгарками, стучали и выравнивали. Что-то у рабочих не получалось, кажется, не могли добиться строгости горизонтальной ровности, они переругивались и постоянно останавливались подолгу, сверяясь с чертежами.

Люба и Анюша в числе прочих осматривали станки, шушукались, трогали руками и вели себя подобно юным пионеркам впервые попавшим в музей.

На седьмой минуте открытия цеха ворота упали внутрь помещения.