У Любаши страх и отчаяние в глазах, и мысль: Господи, что подумает о ней Петин отец?
– Папа, да как ты можешь!.. – в сердцах воскликнула она и тут же бросилась бежать. Варька кинулась за ней.
– Зря ты дочек обижаешь. Ведь это твоя надежда. Кто тебе в старости, кроме них, стакан воды поднесет? – выговорил Платону казак.
– Пока я сам себе и меду налить могу. Еще не старик, – усмехаясь, произнес мастер.
Да, до старости Платону было еще далеко. Его глаза так и светились живостью, ясностью, и лишь иногда затуманивались грустью или же наливались кровью, когда мужчина бывал зол.
И походка у него молодая, твердая, и сам он молод, крепок, словно могучий кедр, растущий у Платона на заднем дворе. Он не любил хвастать силой, но иногда в минуты душевного подъема мог продемонстрировать свою мощь соседям. Брал, к примеру, кочергу и завязывал ее в узел, а потом просил, чтобы кто-нибудь этот узел развязал. После Платон сам брался за дело, и уже скоро кочерга принимала свой обычный вид.
У мастера было вечно опаленное печным жаром строгое лицо и пшеничные волосы. При всем своем богатстве он носил простую одежду. У кузнеца, говорили в народе, раз стукнул – гривна. Летом – обыкновенная посконная рубаха навыпуск и холщовые штаны, а по праздникам – легкие сапоги с нашитыми подпятниками. Зимой – овчина, волчья шапка и ботинки – унты.
– Пошли тогда в кузницу, а то у меня уже мало времени, – сказал Федор Опарин.
Платон недовольно глянул на него из-под лохматых бровей и пробурчал:
– Если нет времени, то зачем тогда примчался? Будешь наверняка торопить, и какая тогда работа?
В отличие от многих своих соседей, ютившихся в ветхих избушках, семья мастера жила в светлой большой красной избе с трубой, хотя они, как и многие здесь, начинали с обмазанного глиной сарая. Прибыли-то на подводах зимой. На дворе лютый мороз, птицы на лету дохнут от холода. Это вам не родная Псковщина, где зимы мягкие и с оттепелями.
Надо было с чего-то начинать. Рубить клеть – занятие долгое. Пока поставишь избу, так вообще вечность пройдет. Мороз крепчал. Кто-то стал отогревать землю кострами и рыть землянки. Другие, в том числе и Кушаковы, решили строить временные жилища, которые и сейчас кое-где стоят как напоминание о трудных временах. Плетневые сараи, овины и крепости и теперь служат людям, выглядывая из-за стоящих вразбежку изб.
– Ты б кваском меня, что ли, угостил. Жара-то вон какая – даже горло пересохло, – въехав во двор и спрыгнув с лошади, попросил казак.
– Марфа, где ты там? – громко позвал жену кузнец. – Дай гостю квасу напиться.
Тут же на крылечке появилась невысокая юркая жена с ковшом в руке.
– Доброго тебе здоровьица, барин, – поклонившись в пояс, произнесла она, чем смутила Федора.
– Да какой я тебе барин! Служивый я, – обиделся он.
Женщина только улыбнулась. Дескать, да вижу я, из каких ты людей.
– Пей, казак, – протянула жена старшине березовый ковш.
Опорожнив его в несколько глотков, Федор вытер рукавом губы.
– Хорош квасок, ядреный. Были б родней – каждый день мог им угощаться, – сказал Опарин.
Марфа улыбнулась, а вот Платон, напротив, нахмурил брови.
– Ладно, пойдем дело делать. Сам говорил, времени у тебя в обрез… – буркнул он.
Платонова кузня стояла в конце большого двора, огороженного крепостью из вертикально поставленных бревен. Он ее срубил еще прошлой весной из лиственных насаждений. В центре просторной кузни, прямо напротив большой двери, стоял горн с широким челом, поддувалом и мехами. Под горном – вытяжной зонт для сбора и отвода дыма из листового железа. Рядом – наковальня, тяжелый молот, клещи и несколько молоточков. Ближе к двери – станок для ковки лошадей. В дальнем правом углу – груда металла. Кольца кольчужные, обломки железных лат, сломанные клинки, развороченные стволы пищалей…У слюдяного окна, под верстаком, все было готово для ковки: долото для выбора пазов разной формы и величины, мотыги, кирки, скобы, штыри, гвозди, подковы… Была и холодная ковка – разная утварь, посуда, металлические оклады для икон. В слободе мастеров, подобных Платону, не было, поэтому он работал и как кузнец, и с иными материалами.
– Давно с молотом-то дружишь? – наблюдая за тем, как Платон старательно раздувает мехами огонь в печи, спросил его казак.
– С детства, – сухо произнес кузнец. – Давай, помоги! – попросил он казака, протягивая ему клещи, в которых был зажат извлеченный из горнила кусок раскаленного металла. – Положишь железо на наковальню и будешь держать, пока я буду по нему стучать.
– Кто тебя учил этому ремеслу? – крепко держа в руках клещи, продолжил интересоваться Опарин.
– И дед учил… – умело работая молотком, произнес Платон. – И отец учил… Это у нас семейное. Мы и с выварными горнами работали, и с вагранными, с укладными и клинными тоже. На разделительных приходилось трудиться…
– Это еще что такое? – не зная премудрости кузнечного мастерства, спросил Опарин.
– Как? Брат, дело серьезное. Здесь уже не с простым железом, а с серебром дело имеешь. От руды его очищаешь, понятно?
– Разве что чуть-чуть, – признался казак. – Я слышал, под Нерчинском серебряную руду нашли. Не хочешь поехать?.. Хотя нет, мы тебя не отпустим. Больше-то у нас нет мастеров по броне. Да и пазники с подковами кому-то нужно делать. Ведь без вас, кузнецов, как без рук.
– Вот и я говорю о том же, – согласился Платон, вытирая потные руки о кожаный фартук. – Жаль, нет у меня сыновей для продолжения дела. Не девицам же своим молот в руки давать.
Он вздохнул. Видимо, этот вопрос сильно мучил Платона.
– Ты возьми любого из моих бездельников-подростков и научи их своему ремеслу. Того же, к примеру, Петра, – неожиданно предложил Федор.
– Нет… Твои – казаки, а зачем казаку мужицкое ремесло? – ответил кузнец, качая головой. – Я уже и присмотрел тут одного… Сынок Демьяна Рыбакова, Захарка. Демьян-то давно просил взять его в подмастерья. У самого пять сыновей, поэтому никто и не заметит его отсутствие.
– Как знаешь. Мог бы и моего взять, – повел плечами Опарин.
– Двоих их нельзя держать вместе. Они ж и без того постоянно дерутся… – смахивая рукавом рубахи пот с лица, произнес Платон.
– Чего? – не понял казак.
– Как же – из-за моей Любки. Все никак поделить ее не могут.
Больше они в тот день этого вопроса не касались. Если говорили, то о пустяках. Когда же Платон закончил работу, Федор расплатился с ним серебром и ускакал к себе в поселение.
Глава седьмая. Темные ночи
1
Оставив за себя старшим в крепости Ефима Веригу, Черниговский рано утром увел свой небольшой отряд в двадцать сабель в поход.
– Чего, Тимоха, пойдешь со мной вечером в слободу? – проводив отца, спросил брата Петр.
– Чего я там забыл? – ухмыльнулся Тимофей.
– Как чего? Девиц будем лапать. У моей Любашки сестра есть, Варькой зовут. Уж такая красавица ослепительная! Глянешь – и тут же влюбишься, – уговаривал брата Петр.
– Всех красавиц не перецелуешь, – равнодушно проговорил Тимоха, лениво зевнув.
Петр начал злиться.
– Тебе старший брат чего говорит?.. Вот и не упорствуй! – строго глянул он на Тимоху. – Тут ведь еще вот какое дело… Слободские не слишком нашего брата жалуют. Видел меня с синяками?.. То-то же… Вдвоем мы – сила. Возьмем с собой по крепкой сосновой палке – и пусть только сунутся!
– Ну, если помочь, то я согласен, – сказал брат.