Здесь русский дух…

Берег в это время жил своим бытом. Больше всего, казалось, радовалась празднику молодежь. Ребята, в отличие от взрослых, не стали делиться на стайки. Все – и албазинские, и монастырские, и те, кто пришел из ближних и дальних поселений, – гуляли сообща всю ночь. Пели песни, прыгали через костер, играли в салочки. Когда наступила полночь, девки, следуя давнему обычаю, сняли украшавшие их головы венки из полевых цветов и со словами: «Плыви, веночек, туда, где живет мой суженый, подай ему весть обо мне», – стали опускать их в воду. Парни бежали вслед течению, хватали венки, а потом искали тех, кому они принадлежали.

Иногда, разбившись на парочки, молодые убегали в лес и там упоенно целовались. Так и пролетела ночь, а с рассветом берег опустел, и лишь догоравшие угли в кострах, пустые винные бочки напоминали о недавнем веселье.

Глава вторая. Старец

1

После утренней литургии народ потянулся к реке, где в урочный час должен был начаться обряд. Кто-то решил спуститься поближе к воде, но большинство все же предпочло наблюдать за происходящим с крутого берега, поэтому скоро у крепостной стены, мрачно взиравшей на реку своими пустыми глазницами, собралась большая толпа зевак. Кого только не привело сюда любопытство – и казаков с женами, служилых и ремесленных людей, торговцев, и даже промысловый народ из ближних и дальних тунгусских[6 - Тунгусские улусы – поселения народности, частично связанной с якутами.] поселений и стойбищ. Были и крестьяне из окрестных деревень, из слобод и послений, которые, как и большинство, явились целыми семьями.

По случаю праздника многие бабы и девицы выделились, надев свои лучшие наряды. То здесь, то там мелькали домотканые распашные шерстяные юбки с яркими поясами, юбки с широкой полой орнамента по подолу, сшитые умелой рукой длинные косоклинные девичьи платья, сарафаны с лифом, на кокетке, прямые из льна с малиновыми шерстяными передниками, отделанными шелковыми тесьмой и парчой. Все, как водится, при поясах – кто тканых, кто вязаных, кто плетеных. На головах – платки, кокошники. В общем, здесь наблюдались фасоны со всех уголков Москвы, которые переселенцы привезли с собой в эти далекие и необжитые края.

Мужская половина гляделась не столь ярко, особенно одежда пашенных крестьян. Обыкновенная картина: свитки, полукафтаны с наголовниками из грубого толстого сукна поверх штопаных посконных рубах, такие же штопаные штаны, надетые глубоко на глаза войлочные белые и суконные шапки. Ноги в стоптанной обуви, но чаще в лаптях, подвязанных к икрам веревками, – кто в лыковых, кто в каких других. Одним словом, сиротская беднота. По Руси ходит такая пословица – не будь лапотника, не было бы бархатника, то есть тех же боярина с дворянином.

Совсем иначе выглядел промышленный, торговый и ремесленный народ. На большинстве из них были камзолы или полукафтаны сносного вида с отложными воротниками, сшитые женами полотняные штаны и сапоги, смазанные дегтем.

Что касается разгульной братии, казаков, то у тех свой порядок. Бывшие якутские служивые все безбородые, как тунгусы, в мохнатых шапках, на плечах одежда из оленьих шкур, а то и сюртук, а вместо привычных штанов – тулупы кожей наружу из выделанной оленьей кожи.

Енисейские, шилкинские и родом с Дона и Яика, наоборот, при бородах – на одних длиннополые казацкие зипуны из серого или голубого сукна, на других же, в основном на пешей казацкой братии, форменные халаты. Все в широких шароварах и при саблях, а на ногах – красные сапоги из кожи козы с подковами или более простая обувь. Из-под мохнатых бараньих шапок с червонным верхом бежали струйки липкого пота, поэтому ратные люди то и дело снимали их для проветривания чубов.

В основном речь шла о старых, покрытых глубокими шрамами рубаках, которые не могли жить без ратных подвигов, так как бранные дела служили для них главным смыслом жизни. Рядом с бывалыми крутилась молодая поросль, чьи подвиги только подразумевались.

Среди всей разношерстной толпы выделялся чернобородый атаман в своем коротком кафтане из красного сукна, подпоясанном узорчатым серебряным поясом, на котором держался кривой турецкий ятаган. Его кучерявую цыганскую голову покрывала баранья папаха с золотым верхом.

…Утреннее солнце, стряхнув с небес ночную свежесть, начало потихоньку жечь землю. Становилось жарко, и народ маялся. Кто-то из казаков, не выдержав испытания, уже успел раздеться, сняв с себя или же распахнув жупаны.

Вдоль крепостной стены бегали малыши, играя в салочки. Дымили трубки, наполняя речную свежесть едкими запахами табака. Малые детки плакали на руках молодых матерей, пришедших крестить своих чад. Раньше не отпускало хозяйство. Бывало, привяжут дитя платком к спине – и в поле. Вымотавшись на ниве, идут в свои огороды. Там для них работы хватало. Еще скотина требовала ухода. Не до Бога было. Тут вдруг заговорили о том, что в праздник святого Иоанна Предтечи иеромонах Гермоген надумал устроить крестины на Амуре – вот и хлынул охочий люд к реке, принять, как Иисус, крещение в иордани.

Помимо баб с младенцами наблюдались тунгусы из ближних поселений и стойбищ, а также разноперый бродячий народец, решивший на старости лет приобщиться к Богу. Даже присутствовал один беглый татарин по имени Равилька, который зимой и летом ходил в одном и том же стареньком армяке, сшитом еще дома, в Казани. Мужчина зарезал по злобе сынка какого-то тамошнего вельможи и, чтобы не лишиться головы, сбежал в Сибирь.

Впрочем, были и такие, кто, как и прежде, не веря ни в Бога, ни в черта, пришли к реке ради скуки или из-за интереса. Дескать, при деле.

Ожидание начала таинства затягивалось, и народ, еще недавно пребывавший в хорошем расположении духа, занервничал.

– Где же Ермоген? – недовольно ворчала какая-то баба.

– На самом-то деле, чего он вдруг решил нас терзать? – поддержала ее другая.

– Придет наш старец, придет, чего засуетились? Может, он еще в кельице своей молится, – пытался кто-то успокоить самых нетерпеливых.

– Тогда придется долго ждать, – с чувством вздохнув, произнес долговязый безусый казачок. – Пешком три версты пойдет.

– Больше! – усмехнулся кто-то в толпе.

Так оно и было. Монастырь во имя Всемилостивейшего Спаса, построенный в 1671 году иеромонахом Гермогеном, находился в четырех верстах выше Албазина по течению Амура, возле устья реки Ульдугичи, в урочище Брусяной Камень. В этом скиту и жил, и проповедовал Гермоген. Оттуда же потихоньку растекалась медленными, но упорными волнами на восток и в Китай святая православная вера.

2

Гермоген появился в окружении нескольких монахов и послушников.

Это был невысокий человек с темной бородой на бледном и покрытом глубокими рытвинами изможденном лице человека, вечно пребывающего в постах. На нем была обыкновенная монашеская ряса и старенькая шапочка-скуфья на голове.

Старец прибыл в эти края в 1666 году с отрядом беглых казаков, предводителем которых был некто Микифорка Черниговский. Говорили, тот увез его силком. В подобное можно поверить, зная про лихое прошлое атамана.

По слухам, тот был сыном польского пленного, многие из которых после войны 1612 года так и прижились на чужой стороне. В 1638 году Никифор вместе с другими земляками был послан на Лену, в Усть-Кутский острог, работать надсмотрщиком над соляными источниками.

Так мог и тянуть он эту лямку до конца своих дней, но на его пути неожиданно встретился илимский воевода Лаврентий Обухов, слывший большим охотником до праздничной жизни. Он намеренно приезжал со своими сподручниками в Усть-Кутск, где в основном пьянствовал и безнаказанно насиловал чужих жен, а сопротивлявшихся просто убивал, как, впрочем, их мужей и братьев, пытавшихся заступиться за несчастных.

В числе пострадавших от произвола воеводы был и служилый илимский человек Никифор Черниговский, у которого Обухов украл красавицу-жену, а затем, надругавшись над ней, зверски убил.

Собрав небольшой отряд из якутских служилых и верхоленских казаков, разгневанный муж решил отомстить воеводе. Когда злодей однажды, возвращаясь с ярмарки, плыл на лодке по Лене, то на него напали, перебив охрану и забрав у Обухова много соболей и триста рублей. Сам же Обухов попытался сбежать, но его догнали на лодке и закололи копьями.

После этого мятежникам ничего не оставалось, как бежать на Амур, где, по рассказам бывалых людей, царили вольные порядки, не было ни злых и безжалостных чиновников, ни тюрем, ни царских указов. Туда со всех уголков Московии стекались обиженные судьбой люди. Шли на Амур, пробираясь по таежным тропам, беглые крестьяне и каторжники, в вместе с ними – испугавшиеся расправы участники всевозможных бунтов и волнений. Шли семьями, а то и деревнями. Был случай, когда целый полк в триста человек из Верхоленска, во главе с казачьим пятидесятником Михайло Сорокиным, даже не получив разрешения, отправился на Амур. Дошло до того, что якутских и сибирских воевод фактически вынудили поставить заставы на дорогах и перехватывать беглецов.

Вновь прибывших в Албазин зачисляли в войско или же отправляли по многочисленным острожкам и заимкам, выраставшим здесь как грибы после дождя. Подобные события произошли после присоединения в середине семнадцатого века амурских земель к русской державе.

При царе Михаиле Федоровиче сурово относились к беглым. Их сажали в тюрьмы, отправляли на каторгу, а то и на плаху. Только вот при Алексее Михайловиче все пошло по-другому. Он не стал препятствовать переселению своих подданных на Амур, увидев здесь разумное начало и выгоду для государства. Недаром Алексея Михайловича так любил народ, называя добрым царем-батюшкой, и даже придумал ему ласковое прозвище – «Тишайший».

Царь только с виду производил впечатление благочестивого и скромного. Государственными делами он управлял принципиально и жестко. При Алексее Михайловиче усилилась центральная власть и оформилось крепостное право. При нем Русь воссоединилась с Украиной, были возвращены захваченные некогда недругами Московии Смоленск и Северская земля. Также подавлены восстания в Москве, Новгороде, Пскове и на Дону. Ко всему прочему, в годы его правления произошел раскол Русской церкви.

Все эти великие дела мало занимали тех, кто искал лучшей доли и спасения от чиновничьего надзора. Одни ради обретения желанной свободы бежали на Дон, другие – на север, а иные нашли другой путь – на Амур.

…Маньчжур, живших за Амуром, такое соседство не устраивало, ведь они сами мечтали о больших завоеваниях. В 1655 году десятитысячное войско маньчжур попыталось захватить построенное за три года до этого первопроходцем Ерофеем Хабаровым на реке Хумаэрхэ Кумарское поселение, но было разгромлено небольшим отрядом его защитников, предводителем которого числился продолжатель славных дел Хабарова, атаман амурского войска Онуфрий Степанов Кузнец.

Тогда враги перешли к другой тактике – начали насильственное переселение в Маньчжурию коренных народов Приамурья, испокон веков плативших дань азиатам. Сжигая посевы, разрушая и уничтожая их народ, маньчжуры стремились превратить Приамурье в пустыню. Не имея возможности добывать себе продовольствие, русские-де долго не протянут на этой земле.

Пока переселенцы не освоились на новых землях, им приходилось прибегать к помощи живших здесь немногочисленных племен, тех же дауров[7 - Дауры – народ, представители которого в настоящее время проживают в северной части Китая.], с которыми русским удалось тогда быстро найти общий язык. Дауры – трудолюбивый народ. Они сеяли ячмень, овес и просо, а также имели большие стада и ездили на волах, лошадях. В отличие от живших выше по Амуру братских и намясинских тунгусов, которые нередко нападали на селенья казаков, уводя у них скот и лошадей, эти, напротив, делились с русскими всем у них имеющимся. Более того, в качестве отличных стрелков из лука дауры часто вставали на сторону казаков, когда тем приходилось отражать нападения кочевников и маньчжуров.

К 1657 году даурские и дючерские[8 - Дючеры – русское название народа, жившего в XVII веке на берегах Амура.] селения были полностью уничтожены. Царевым слугам стало не с кого брать дань натурой и не у кого закупать продовольствие. Пашен пока было мало, хлеба не хватало, и казаки Степанова вынужденно совершали набеги на маньчжурские селения в низовьях Сунгари. В одном из таких походов в июне 1658 года отряд Степанова попал в засаду, а после вообще разбит. Часть его людей сумела прорвать вражеское кольцо и уйти в верховья Амура. Сам же Степанов и двести семьдесят казаков погибли в бою.

Почуяв силу, маньчжуры усилили свои набеги на русские города, выросшие на берегу Амура. Некоторые из них им удалось взять приступом, а затем сжечь и разрушить. Среди этих городов были Албазинский и ближайший к нему Кумарский. Часть оставшихся в живых казаков вынудили вернуться на Лену, остальные ушли к Нерчинску.

На амурских просторах воцарилось безлюдье, и лишь развалины поселений свидетельствовали о наличии когда-то здесь жизни.

Вот таким и увидели Амур Никифор Романович Черниговский и его товарищи, когда они в зиму с 1665 на 1666 год прибыли в эти края. Впрочем, уходить отсюда они не собирались, так как лучшего места для постройки крепости трудно было отыскать. Амур тут делал большую пологую излучину, прижимаясь главными водами к русскому берегу. Вдоль всей излучины стеной высился скалистый берег. На нижнем ее конце, где Амур плавно огибает скалистый выступ, и было решено возвести основные сооружения крепости. Отсюда река хорошо просматривалась во все стороны. Вовсе не случайно в свое время именно здесь люди Хабарова решили возводить свои фортеции.

Думали, вот наладят жизнь, а потом и пашенным делом займутся. Примерная картина была до прихода на Амур, когда люди Хабарова и хлеб растили, и несли службу в низших чинах.

Начали с восстановления подъездных дорог к Албазину. Очищали их от упавших деревьев, строили дороги из бревен через топи, заваливали ямы камнем и землей. Одновременно принялись возводить часовню. Как могут православные существовать без храма? Мудрить с архитектурой не стали и сделали все по-простому. Обыкновенный одноэтажный деревянный сруб на сваях из мореной лиственницы с деревянной колокольней. При часовенке – два дома. Жилище попросторнее – для батюшки, другой – для сторожа. Часовенку нарекли в честь Николая Чудотворца. Позже на территории поселения была возведена Воскресенская церковь с приделами Богородицы Владимирской и Архангела Михаила.

Городок рос на глазах. Укреплялись и его стены, в которых появились две проезжие и три угловые подзорные башни, а также два ряда бойниц для верхнего и нижнего боя, позволявших вести интенсивный огонь по врагу. Не забыли укрепить и подходы. Вокруг крепости был вырыт ров шириной в три сажени и глубиной в полторы. За рвом с двух сторон и в два яруса были вбиты надолбы – стесанные в острый конец бревна.

В поселении помимо двух церквей находилась приказная изба с покрытой тесом крышей, где хранились войсковое камчатное знамя, приходные и расходные книги, челобитные и поручительные казаков, а также войсковая казна. Помимо этого – служебные помещения и четыре жилых двора. Еще пятьдесят три жилых двора располагались за крепостной стеной. Избы в большинстве своем без труб, рубленые, со всеми угодьями, хозяйственными постройками и хозяйством снаружи жилья. Внутри – сермяжная простота: горница с волоковым окном, дубовый стол со скамьями, лавка у стены, в углу, как положено, печь.

В 1670 году мирная жизнь для Албазина закончилась, когда, переправившись через Амур, к поселению подошла многотысячная армия маньчжур. Враги попытались взять крепость приступом. Опасность была велика, и в Москву поспешили доложить о поражении Микифорки и его людей. Невероятными усилиями атаману и его казакам удалось выдержать длительную вражескую осаду, поэтому на следующий год старец Гермоген с братией вышли из-под защиты крепостных стен, заложив первый камень в строительство монастыря Всемилостивейшего Спаса возле Албазина. Его возводили на средства албазинских казаков, а также на мирские подаяния, ходя по миру с иконой.

Возле монастыря вскоре появилась крестьянская слобода в один посад – Монастырщина, построенная гулящими людьми и переселенцами, приписанными к Албазинскому поселению. Село как село – рубленые избы с огородами, плетневые сараи, овины… В черемуховую пору его не увидишь. Глянешь издали – одно сплошное белое облако. На въезде в село стоит оберег в виде креста, на который какой-то озорник напялил рубаху со штанами. То ли человек, то ли распятый Иисус.

Пашенные крестьяне обрабатывали монастырские земли, разводили скот, лошадей, занимались ремеслами. Следом возникло еще несколько крестьянских селений – ведь народ продолжал прибывать на Амур. Кто-то шел в поисках лучшей доли, кого-то сослали сюда за провинность и посадили на пашню, дав им ссуду – старых лошадей и жеребят, которые ни в соху, ни в борону не годились. Режущая часть их плугов тоже оказалась старой и негодной. Пришлось все покупать у торговцев в долг.