Лара

Лара
Алексей Николаевич Загуляев

История о девочке Ларе, с детства получившей дар исцелять и видеть незримое для обычного человека. Взрослея, обретая и теряя друзей, Лара с достоинством и смирением принимает свою судьбу. Но в чём же смысл её дара? И почему именно ей этот дар был дан силами свыше? В этой повести тесно переплетаются магия и реальность, радость и отчаяние, холодное дыхание смерти и торжество жизни.

Алексей Загуляев

Лара

Деревня Синие Раки затерялась где-то между Уралом и таёжной Сибирью, так что и время там будто бы замерло в том дне, когда люди впервые узнали о существовании таких чудес, как телевизор и газовая плита. Электричество в деревню подвели только в конце шестидесятых прошлого века, а уже через двадцать лет оно снова исчезло.

Лара родилась именно в тот день, когда погасла в доме у Павловых последняя лампочка, тринадцатого мая тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Те, кто успел привыкнуть к такой роскоши, как искусственный свет, повозмущались немного, намеревались даже после весенней распутицы обязательно добраться до городских властей, расположенных в восьмидесяти километрах от поселения, но к тому времени, когда просохли непроходимые в межсезонье дороги, успели привыкнуть к новым обстоятельствам, и всю мощь своего праведного гнева направили на более практичные вещи – на огород, на охоту, на заботу о домашней скотине, без чего в Синих Раках не было возможности выжить. Один единственный генератор, имевшийся у Степана, бывшего некогда участковым, а теперь пребывающего на пенсии любителя покопаться во всякого рода механизмах, включался по вечерам на пару часов, начиная с конца сентября и до Нового года. Как правило, к третьему января кончалась солярка, и вся деревня погружалась во тьму до июня. Вооружённые керосиновыми лампами и лучинами, люди начинали по вечерам собираться у Павловых, пели грустные песни, вспоминали о прошлом, мечтали о будущем, но, в основном, пили ядрёный самогон, сделанный по рецепту и технологиям бабы Веры.

Так проходили годы. Кому-то из молодёжи удавалось иногда вырваться из этой тягостной реальности, но чаще всего, уезжая на заработки в город, они с концами там пропадали. Их жёны, иногда успевшие обзавестись потомством, оставались гадать о причинах такого расклада – то ли мужья их бросили, то ли случилось с ними что-то трагическое и непоправимое. В стране в ту пору набирали обороты девяностые – никому ни до кого не было дела. Последний комбайн из маленького колхоза «Светлый путь» оказался разобран и продан по запчастям; на овощебазе, расположенной в разрушенной ещё в тридцатых годах церквушке, догнивали остатки прошлогодней капусты; закрылись с концами библиотека и школа; бывший единственным в деревне врач, он же и акушер, из последних сил принимал у себя на дому прихворавших односельчан, выписывая бессмысленные рецепты, которые и предъявить-то было некому в радиусе сорока километров. Даже синие раки, которые и правда раньше иногда попадались в речке, исчезли, решив, что надо отсюда линять.

Помнили, как в девяносто четвёртом году явился в деревню какой-то начальник, судя по амбициям и величине живота, довольно влиятельный. Собрал в поле возле помойки весь оставшийся народ в количестве тридцати четырёх человек, громко, будто окружали его глухие или умственно отсталые, оповестил о том, что скоро проведут в деревню газ и дорогу, пожелал всем терпения и веры в скорое процветание и так же скоропалительно исчез, призвав раскрывших рот синераковцев голосовать при случае за него. Люди почесали затылки, подумали, что, может быть, отремонтируют хотя бы клуб, чтобы можно выло организовать там избирательный участок, но уже на следующий день и помнить забыли о чудесном явлении толстого мужика. И жизнь вернулась в прежнее неспешное русло.

Похожая на всех участь не обошла стороной и Лару. Когда ей исполнилось два годика, отец, полный энтузиазма, отправился на «большую землю» за большими деньгами. И, само собой, назад уже не вернулся. Остались они вдвоём с мамой Люсей. Та первое время искренне старалась как-то справиться в одиночку с хозяйством, но через три года сдалась. Лара, которую давно перестали называть полным именем Лариса, помнила тот момент, когда из мамы будто разом, в одно мгновенье ушла жизнь. Девочка ощутила это физически – словно разряд электричества жгучей волной прошёлся по щуплому тельцу Лары – это мамина душа последний раз вспыхнула, чтобы уже навсегда погаснуть. Постороннему человеку могло казаться, что мама Люся продолжает жить – она передвигалась на двух ногах, месила руками тесто, доила козу, собирала в курятнике у наседок яйца… Но всё это происходило механически, как мерцание звезды, продолжающей светиться на ночном небе, но на самом деле уже давно мёртвой. То посреди приготовления теста, опустив загорелые руки в муку, мама вдруг замирала, превращаясь на целую минуту в безжизненную восковую фигуру, то, наклонившись над козой, застывала надолго в такой позе, не на шутку пугая животное. Ещё через полгода мама почти перестала готовить, перестала сажать лук и картошку; даже коза однажды куда-то ушла и, как отец, не вернулась. Мама начала всерьёз прикладываться к спиртному и меняться в лице. В доме у Павловых перестали звучать тягучие переливы печальных песен, сменившись пьяными криками. Генератор у Степана окончательно вышел из строя, да и сам бывший участковый слёг после инсульта и спустя четыре месяца тихо, так что даже поняли это только на третий день, покинул Синие Раки, отправившись в лучший из всех миров.

Лару спасла бабушка. Если бы не она, то неизвестно, чем закончилась бы её жизнь, так и не успев толком начаться. Девочка всегда знала о её существовании, но никогда раньше не видела, по крайней мере, не помнила ни её лица, ни её присутствия в доме. Знала только, что она есть, что зовут её Роза и что живёт она одна, в избушке, затерянной где-то глубоко в лесной чаще, на границе бескрайних топей. Дорогу к ней ведали несколько человек из деревни. И если в какой-то из семей случалось несчастье – будь то человеческая болезнь, неурожай или внезапный падёж скота, – то сию же минуту снаряжали в чащу гонца. Бабушку Розу все считали колдуньей, имя её произносили шёпотом, очень боялись и, может быть, даже недолюбливали из-за зависти к её непохожести на них самих, убогих, заточённых в этот лесной загон и бессильных самостоятельно изменить судьбу. Но, несмотря на хаос противоречивых чувств, за исцелением и избавлением от несчастий шли не к доктору, а именно к ней. Приносили ей яйца, сахар, соль, баночку мёда или упаковку редкого в этих местах индийского чая. И бабушка в большинстве случаев помогала – то травкой какой целебной, то заговором, а то просто советом. Но любить бабу Розу от этого всё равно никто не спешил – считали, что так оно, в общем-то, наверное, и должно быть.

Единственный раз за последние пятнадцать лет бабушка собственной персоной явилась в Синие Раки. Явилась, чтобы забрать с собой Лару. Пришла рано утром, часа в четыре, пока напившуюся в хлам мамашу не смог бы разбудить даже набат. Её фигура выросла в дверном проёме. С тыла женщину освещал яркий, малиново-золотистый рассвет, лучами расходившийся из-за спины и взбудораживший сонмы суетливых пылинок. Лара сразу поняла, что за человек явился за ней этим особенным утром, хотя черты лица совсем не угадывались из-за контраста. Лара молча спрыгнула со своей кровати, одела лёгкое платье, повязала косынку и, не обувшись, пошла следом за бабой Розой. Босые детские ножки, обветренные до самых колен, покрывались мурашками от холодной росы. Но горячая ладонь, крепко обнимавшая Ларину ручку, согревала всё её нутро, словно печка. Лара знала, что с этого дня жизнь её изменится раз и навсегда, знала, что теперь ей на долгие годы не грозят никакие беды, что отныне она в надёжных руках. Пока шли они с бабушкой по мшистым тропинкам, вдыхая терпкие ароматы дремучего леса, Лара словно вырастала вверх и вширь, становясь огромной, сливаясь с травой и вековыми деревьями, поросшими паутиной, с птичьим гомоном, с комариным звоном, с трубным голосом исходившего паром лося, со скрипом истекавшей тёмно-янтарной смолой сосны. Сколько они так шли – невозможно было измерить. Три часа? Три дня? Три века? Сердце Лары бурлило, готовое взорваться от переизбытка истинной жизни, не такой, как в тесных домиках оставленной позади деревни. Здесь всё виделось настоящим, пришедшим из вечности и устремлённым в самые тайные уголки вселенной.

Когда они наконец достигли бабушкиной избушки, Ларе показалось, что она прожила целую жизнь, хотя за всё это время никем из этой удивительной пары не было произнесено ни слова.

Ярким образом из той поры на долгие годы сохранялось лицо маленького мальчика, который оказался вместе с каким-то мужчиной в бабушкиной избушке. Откуда они там взялись, – были ли уже там, когда Лара впервые вошла в дом, или явились почти из ниоткуда чуть позже – девочка никогда не могла понять. Мальчик чем-то болел, всё время лежал, молчаливо глядя то на мужчину, то на бабушку Розу. На следующее утро они ушли. Перед этим у мужчины состоялся какой-то печальный разговор с бабушкой (Лара не разобрала из него ни слова), а потом тот усадил мальчика за спину, пристегнув, словно рюкзак, широкими лямками, и скрылся в лесной чаще. Лара минут пять провела с мальчиком наедине в доме. Он и запомнился-то в основном тем, как смотрел все эти пять минут на неё. Странным каким-то взглядом, словно хотел попросить о помощи, но никак не мог подобрать правильных слов.

***

Четыре года Лара провела с бабушкой в избушке, прежде чем тихие нотки тоски по маме стали звучать настойчиво и призывно. С бабушкой они жили душа в душу, часто понимая друг друга без слов и без необходимости выражать какое-то недовольство друг другом. Помимо них, в доме обитал почти дикий кот по имени Пашка, который мог неделями пропадать неизвестно где, а потом отлёживаться целыми днями, не выходя из дома и требуя от людей ласки; а ещё – та самая коза, которая сбежала от мамы Люси, когда та перестала за ней следить. Козу звали Бодя, и она узнала Лару в первый же день, как та появилась в бабушкином доме. Они с девочкой стали как-то особенно дружны, вместе бродили по лесу в поисках целебных трав, вместе учились читать и готовить в медном котле всевозможные отвары, за которыми время от времени являлись к бабе Розе незнакомые Ларе люди со всей ближайшей округи.

Жило в доме и ещё одно существо. Поначалу Лара периодический шум на чердаке воспринимала как охоту Пашки на приблудных полёвок, но, как выяснилось чуть позже, дело было совсем в другом. Когда кот отправлялся в свой очередной недельный поход, то бабушка, к удивлению Лары, продолжала наполнять его деревянную плошку козьим молоком, и это молоко, к ещё бо?льшему удивлению, кто-то всякий раз выпивал. Может быть, это ёжик, полагала Лара. Но плошка опустошалась даже зимой, а зимой, насколько она знала, все дикие ёжики спят. Лара долго мучилась над этой загадкой, но так ничего толкового и не придумала, и однажды просто решила спросить об этом у бабушки.

– Да Колька это, – ответила та.

– А кто такой Колька?

– Домовой. Кто ж…

Больше бабушка ничего не добавила, словно это была настолько очевидная вещь, что не стоило о ней и рассусоливать.

Ларе, однако, сделалось после этого ещё интересней. Как-то зимой, пожаловавшись, что на печке ей слишком жарко, попросилась она спать на широкой лавке возле стены напротив. Оттуда имелся отличный обзор на плошку с исчезающим молоком. И этот план у Лары сработал! Она собственными глазами сумела увидеть Кольку. Ну, не то чтобы прямо увидеть, как, например, Пашку, а скорее почувствовать и чувства эти превратить в зрительный образ. Колька оказался маленьким почти человечком, сантиметров пятнадцать ростом и весь, как ёжик, покрытый длинными пушистыми волосами. Иногда он передвигался как бы на двух коротеньких ножках, тихо топоча по половицам, но чаще всего перекатывался, как мячик, и тогда его не было слышно вовсе. Лара очень обрадовалась такому открытию и, успокоившись, перебралась вскоре обратно на печку. Чуть позже у неё с Колькой началось что-то вроде игры – тот стал воровать из курятника яйца и прятать их в укромных местах, а Лара должна была их найти. Ей эта игра нравилась, однако бабушка на их баловство только хмурилась и мотала озабоченно головой.

К десяти годам Лара довольно сносно научилась читать, могла складывать в столбик числа, чертить мелом на отполированном камне геометрические фигуры, которые Бодя всё время норовила слизать языком. На этом бабушкины знания заканчивались. Она сокрушалась, что не может дать своей внучке бо?льшего. Ведь не два же века ей жить. Рано или поздно Лара останется одна, и ей придётся как-то определяться в этой суровой жизни. Мама Люся, по доходившим до Розы слухам, совсем потеряла человеческое обличье, и надежд на неё не было никаких. Можно было, конечно, добраться до города, обратиться в какие-нибудь службы по опеке детей и определить девочку в детский дом, но такая мысль пугала Розу больше, чем смерть – она видела и чувствовала, как люди становятся всё безразличнее и злее друг к другу, а душа Ларочки была, словно хрустальный шар, от одного неосторожного движения могущий разлететься на осколки, которые никогда не склеишь. Эта девочка была особенной, не похожей ни на кого другого и пока ещё не способной справиться с тем, что предложит ей несущийся к пропасти на всех парах мир. Ей следовало окрепнуть, получить своего рода прививку, столкнуться первый раз с чем-то неодолимым и, наперекор всему, одолеть, суметь выработать в душе механизм выживания и сохранения своего истинного предназначения. Само собой, Роза не формулировала это такими словами, но чувствовала именно так. И бабушка все усилия свои направила на то, чтобы научить Лару тем вещам, в которых сама разбиралась лучше всего – травы, заговоры, обереги, особое понимание природы и помыслов людей, становившихся год от года всё более и более меркантильными и далёкими от истинных смыслов, под коими Роза понимала беззаветное служение светлым силам природы. Светлыми бабушка считала души ручьёв и безымянной речки, протекавшей в километре от их избушки. Светлыми были существа, берегущие травы, деревья и всю корневую систему. Без их согласия и благословения нельзя было ничего брать у природы. К бабушкиному разочарованию, у Лары плохо получалось справляться с целебными отварами, да и заговоры девочку больше пугали, чем привлекали своими таинственными ритуалами. Но перед Ларой открылось совсем другое – она воочию научилась наблюдать явления, о которых Роза знала только в теории: Лара видела то, что в фольклоре обычно именовалось гномами и эльфами, только видела она их несколько в непривычном образе и не с теми характеристиками, которыми их привыкли по традиции наделять. Она научилась контактировать с ними, научилась осознанно общаться – и это было невероятно. Особенно же умилял Лару вид крохотных существ, задача которых состояла в том, чтобы охранять и выпестовывать корни и семена растений. Сами корни и семена, когда удавалось Ларе настроиться на нужный лад, представали перед её внутренним взором светящимися, вспыхивающими нежными оттенками голубого, зелёного и серебристого. А вокруг них суетились эти самые заботливые ду?хи, похожие очертаниями на колпачки – один маленький (Лара посчитала его головкой), а другой побольше, составлявший, судя по всему, туловище. Эти ду?хи могли общаться друг с другом, при этом звуки производились складками между головкой и тельцем. Имелись у них и ручки, больше походившие на крылышки, позволяющие порхать подобно светлячкам и быстро перемещаться между волокнами корешков и разноцветными сферами семян. Лара не понимала, о чём эти существа говорят, но она знала наверняка, что если их не будет у каждой травинки, у каждого кустика и у каждого деревца, то растение непременно погибнет, сколько бы ни орошал его благодатный дождь.

Видела Лара и ещё одно существо, но выглядело оно не таким милым, как крылатые колпачки. Звали его Зор. Так он сам представился, когда девочка впервые смогла его разглядеть в лесной чаще. Он и до того дня всё время присутствовал где-то рядом, но не показывался, притворяясь то холмиком, то большим пнём. Он мог говорить короткими фразами на человеческом языке, имитируя то голос бабушки, то самой Лары, мог реветь как лось, рычать как медведь или просто цокать языком, то ли изображая дятла, то ли просто привлекая к себе внимание. К соседству этого Зора Лара постепенно привыкла, поняв, что тот вовсе не собирался её пугать или каким-то образом ей навредить. Напротив, он следил, чтобы с девочкой не случилось никакой беды. Эта его забота хоть и напрягала слегка, но в то же время и успокаивала. Насколько могла понять Лара из нечастого общения с Зором, тот мог защитить её и Бодю от любого зверя, кроме человека, и от любого злого духа, кроме тех, которые хозяйничают в мрачных болотах. Зор был хозяином леса, был его защитником и судьёй. Когда Лара решилась рассказать бабушке Розе о Зоре, та поначалу насторожилась, но из дальнейшего повествования девочки сделала вывод, что Зору этому можно доверять, хотя он и был самым что ни на есть лешим. Так она и сказала – леший.

Вот так Лара и знакомилась с лесом и с его многочисленными – видимыми и невидимыми – обитателями.

Однажды, когда Бодя очень сильно прихворала, так что бабушка была уверена в том, что через день-другой та отдаст Богу свою душу, Лара смогла поставить её на ноги, просидев с ней рядом всего лишь одну ночь. Прикосновения её рук творили чудеса.

Потом, месяц спустя, они как-то нашли в лесу больного птенца вяхиря, у которого совсем отказали ноги. Лара и его выходила одним только прикосновением.

Бабушка облегчённо вздохнула, понимая, что с таким неожиданным даром, о котором сама она не могла даже мечтать, девочка не пропадёт. Пугало только то, что Лара росла слишком добрым ребёнком, слишком хорошо относилась ко всем людям, не различая в них разных степеней зла. Может быть, она проникала до самой души, минуя иные покровы, к которым присасывалась всевозможная нечисть? Может быть. Но это делало её лёгкой добычей любого, даже самого мелкого беса. Лара видела доброе даже в таких сущностях, от которых, по мнению Розы, следовало держаться подальше. Самые странные из всех видимых только Ларе существ обитали за границей, где кончался лес и начиналось царство болот. Только лоси могли уживаться с этими мрачными ду?хами, не знающими никаких сантиментов, да волчьи стаи, селившиеся по косам, находили там временный приют, заключая с топями недолгий союз. Но Лару не пугали даже они. Девочка не знала, что такое коварство. Ей ещё предстояло это понять, предстояло столкнуться с этой первородной тьмой и обрести так необходимый ей опыт, страшный и способный проглотить любую чистую душу и при этом не поперхнуться. «Выдержит ли эта хрупкая ангельская душа? – думала про себя Роза. – Не сломается ли? Не даст ли трещину? Не отречётся ли, затаив обиду на бога, от своего дара?»

И совсем скоро такое испытание не преминуло состояться.

Уже привыкшая бродить по лесным тропкам в одиночестве или на пару с Бодей, девочка часто добиралась до болот, благодаря Зору избегая встреч с хищниками и кабанами. И вот одним сырым, пасмурным августовским утром эта парочка набрела на незнакомого мужчину, который, худой и бледный, как сама смерть, лежал, прислонившись спиной к кедру. Как оказалось, его очень сильно помял лось. Без движенья, с совершенно отнявшимися ногами мужчина пролежал здесь, по его словам, пять дней, питаясь орехами из упавших шишек и росой, капавшей по утрам с пахучих иголок. Звали его Артём. Лара принесла ему родниковой воды, в тайне от Розы стащила из дома кое-какой еды и попыталась понять, сможет ли поставить на ноги этого человека. Задача оказалась не из лёгких – у Артёма не на шутку был повреждён позвоночник. Целую неделю колдовала Лара своими маленькими ручками, отдав незнакомому человеку почти все свои силы. Но к радости для себя сумела своего добиться – Артём смог встать, а ещё через три дня уже уверенно передвигался, хотя боль всё ещё продолжала его мучить. Похудевшая и ослабевшая Лара, так и не рассказавшая бабушке о происходящем, собиралась довести лечение до конца, но на одиннадцатый день не обнаружила Артёма в построенном им шалаше. Тот, судя по всему, ушёл, не посчитав нужным даже поблагодарить девочку и проститься по-человечески. Такой поворот Лару весьма расстроил. И предчувствие какой-то неизбежной беды целиком завладело её душой.

Роза, всё это время гадавшая, что за метаморфозы происходят с её внучкой, наконец не выдержала и впервые за много лет строго потребовала от той отчёта. Да Лара и сама уже понимала, что придётся обо всём рассказать, потому что стена надвигающейся на их су?дьбы тьмы заволакивала уже весь внутренний горизонт её сердца. Даже светлые, видимые только ей друзья, до этого непоседливые и лучезарные, вдруг умолкли и затаились, испугавшись грядущих и неостановимых уже перемен. Бабушка, услышав историю об Артёме, вся побледнела и застыла в неподвижности точно так же, как делала это мама Люся в те дни, когда жизнь постепенно начала уходить из её телесной оболочки. К счастью, это оказалось похожим только внешне. Бабушка осталась прежней – живой, всё понимающей и контролирующей свою судьбу. Она крепко прижала к себе внучку, погладила её по голове и сказала только одну фразу:

– Ничего, дочка. Рано или поздно это должно было случиться. Ты должна через это пройти. Иначе нельзя.

Что имела в виду Роза, Лара в тот раз совершенно не поняла. Но неделю спустя явились к ним на опушку четверо обозлённых мужиков с ружьями и проклятьями. Они обвинили Розу в том, что та помогла беглому зеку, который в итоге убил в Синих Раках целую семью и сам после этого застрелился. Как оказалось, сбежал он из колонии только с одной целью – отомстить своей бывшей подруге, по вине которой оказался за решёткой. Та за то время, пока он сидел, успела обзавестись мужем и родила ребёнка. Не выжил никто. Мужики, осы?пав Розу проклятьями и застрелив зачем-то ни в чём не повинную Бодю, ушли обратно в деревню, пообещав вернуться и спалить сатанинское логово вместе с его обитателями, если к тому времени те не уберутся куда-нибудь подальше от Синих Раков, так чтобы и помнить о них забыли.

В представлении Лары всё это выглядело каким-то кошмарным абсурдом. Она даже не различала лиц этих незваных гостей, размахивающих ружьями. Девочка видела только чёрные-чёрные тени, всасывающие в себя последние лучики света. Потом раздался шлепок, словно выпрыгнула из воды большая рыба и снова ударилась брюхом о поверхность, и Бодя как бы раздвоилась – одна, с простреленным дробью боком, лежала на бурой траве, наивно глядя куда-то вдаль, а другая, белая-белая как облачко, будто парила в метре над землёй, готовая в любую секунду взмыть в небеса. Бабушка Роза предстала перед Ларой в облике молодой девушки с золотистыми волосами, вокруг которой с бешеной скоростью вращались голубые спирали. От неё исходила какая-то неодолимая сила, которая могла бы, наверное, расплющить эти поглощающие свет тени и выбросить их прочь за пределы леса. Но Роза не причинила гостям вреда. Она молча выслушала все их угрозы, проводила суровым взглядом до границы опушки – и снова превратилась в обычную бабушку, по щекам которой впервые за всё время их совместной с Ларой жизни текли обыкновенные слёзы.

Лара не понимала, что значила вся эта фантасмагория, которую она только что наблюдала. Исчезли тени. Исчезла облачная Бодя. И только стена мрака застыла на горизонте, заключив в плотное кольцо их избушку. Лара последний раз посмотрела на бабушку, на окровавленное тело несчастной козы – и лишилась чувств, упав на тёплую, усыпанную первыми пожелтевшими листьями землю.

***

Для Лары это испытание стало первым из тех, что ещё не раз поставят её на границу между жизнью и смертью. Её рассудочная часть словно бы отключилась. Сознание, пробуждаясь лишь на секунды и снова погружаясь в расплывчатые глубины души, не могло правильно соотнести между собой две реальности – внутреннюю и внешнюю. Блеклая от солнечных лучей занавеска на маленьком окне над кроватью содрогалась от мелкой дрожи, как в ускоренной кинохронике; день сменялся ночью неестественно быстро; лицо бабушки, склонённое над Ларой, становилось с каждым новым утром всё старее и старее, будто проходили не дни, а целые годы. Потом разом исчезли и занавеска, и солнце, и бабушкино лицо…

Первый раз по-настоящему Лара смогла осмотреться только спустя две недели. Она открыла глаза – и ничего не смогла узнать. Где она? Что с ней? Почему рядом нет бабушки? Она лежала на кровати в незнакомой просторной комнате, в огромные окна которой смотрело хмурое свинцовое небо. Над закрытой дверью в противоположном конце противно гудели большие круглые часы, надрывно передвигая по циферблату жёлтую секундную стрелку. Из-за двери раздавался невнятный шум голосов. В ушах звенело. В голове будто бы кто-то наливал из бесконечной бутылки в такой же бесконечный стакан воду.

Через минуту в комнату вошёл мужчина в белом халате, из нагрудного кармана которого торчала ручка с бледно-голубым колпачком и сложенный листок серой бумаги.

Мужчина улыбнулся, подошёл к Ларе, слегка наклонился над ней, положил холодную ладонь на её лоб и спокойным голосом произнёс:

– С добрым утром, Лариса Андреевна. Как мы сегодня себя чувствуем?

Лара ещё раз посмотрела по сторонам. Это «мы», прозвучавшее из уст незнакомца, немного её смутило. Она подумала, что, может быть, в комнате есть ещё какие-то люди. Но никого, кроме себя и этого человека, Лара не обнаружила.

– Где я? – слабым голосом промолвила Лара. – Где бабушка?

– Ты не волнуйся, – продолжил мужчина. – В больнице ты. В безопасности. Меня зовут Пётр Алексеевич. Я доктор. Ты помнишь, как тебя сюда привезли?

Лара напрягла память. Вода в голове перестала переливаться, но последним событием, которое она смогла вытащить из воспоминаний, осталась всё та же колышущаяся от ветра блеклая занавеска.

– Нет, – выдохнула девочка. – Долго я уже здесь?

– Две недели.

– Так где же бабушка?

У Петра Алексеевича дёрнулся правый глаз. Он нахмурился, отвёл взгляд, вынул из кармана бумажку с ручкой и сделал вид, будто что-то записывает.

– Бабушка осталась в деревне, – после некоторой паузы промолвил он.

– Она ведь придёт за мной? – Лара начала догадываться о том, что случилось нечто ужасное и непоправимое. Она не могла выразить это для самой себя как-то конкретно, но убеждённость в том, что бабушку она уже никогда не увидит, росла с каждой секундой, наполняя ледяным ужасом её сердце.