Избранные. Революционная фантастика

Она обернулась и покачала головой. Кажется, это уже было, не далее, как вчера. Дежа вю? Рауль склонился в поклоне, протянул поднос с графином и сахарницей. Посмотрел ей в глаза и вздохнул.

– Нет, так нет. Команданте передал вам подарок, желаете получить?

– Подарок? – она пожала плечами. – И что там? Зная его, какой-то новый дамский пистолет последней модели. Или капсулы с ядом.

– По правде говоря, я и сам не знаю, подарок спрятан в шкатулке.

Она нахмурилась, сердце сжалось от тревожного предчувствия. Осторожно вязла из его рук маленькую серебряную шкатулку, откинула крышку.

Да. Прозрачный светло-розовый камень на бархатной подушке. И свернутый пополам лист бумаги. Письмо?

«Здравствуй, капитанская дочь. И прощай. Знаю, я сломал твою жизнь. С этим ничего уже не поделать, но мое сердце разрывается на куски и не хочет больше отстукивать румбу. Тик-тик-так, тик-тик-так – вот, как оно теперь стучит. Европейский вальс, красивый и грустный, как ты. Долго думал, чем я могу загладить свою вину, и понял, что не смогу ничем. Все, что мне остается – это обмен, жизнь за жизнь. Я сломал твою, ты вольна сделать то же самое с моей. Старуха говорила, не отдавай врагам, но ты ведь не враг мне, капитанская дочь. Хочется верить, что нет. Впрочем, можешь делать с этим камнем все, что тебе заблагорассудится: Можешь передать Лансдейлу, можешь утопить или разбить молотком. А можешь хранить. Я бы хотел, чтобы ты держала его у сердца, носила на цепочке каждый день, но шкатулка тоже подойдет. Только почаще доставай и касайся его руками, я буду чувствовать твои прикосновения и знать, что ты меня помнишь. Ну, а если все-таки решишь отдать Лансдейлу, то постарайся не прогадать, запроси хорошую цену и гарантии своей безопасности. Будь счастлива. По крайней мере, постарайся быть».

– Что там? – Рауль смотрел на нее из-под опущенных ресниц, во взгляде его читалась тревога.

Марита положила письмо поверх камня, закрыла шкатулку.

Ну вот. Все закончилось. План сработал, как и предрекал Лансдейл.

Она сомневалась, но он был так уверен…

«Я знаю людей, – сказал он тогда, и его вечно мокрые усики торжествующе встопорщились. – Все люди похожи, и есть определенные ловушки, в которые они всегда попадаются. Будь ты хоть Чингиз-хан, хоть Ленин, хоть Магомет, тебе не избежать общей участи. Эмоции, чувства… привязанность. Вот, что делает людей слабыми и позволяет играть на струнах их души любые песни. Он раскроет вам свой секрет. И покажет точки уязвимости. Туда вы и ударите, важно лишь не пропустить нужный момент. Любую защиту можно обойти, даже магическую, если не ломиться в закрытые ворота, а подождать, пока их откроют».

Что ж, похоже, он был прав. Она вернется с победой, отдаст камень и забудет этот жаркий остров и чертовых братьев Кастро навсегда. Месть – свершится, справедливость – восторжествует, как всегда. Возможно, ее даже наградят: подарят новый дом, обеспечат неплохое содержание… а, возможно, убьют по-тихому, чтобы не трепала языком. История в любом случае сохранит ее имя – как же, женщина, которой, наконец, удалось убить зарвавшегося революционера… тирана, так они напишут в учебниках истории. Красиво, черт возьми. Узурпатор пал жертвой любви – «дамочки» будущего будут замирать в восторге и хлопать в мокрые от пота ладошки.

– Возьмите, – она протянула Раулю шкатулку. – И больше не позволяйте команданте дарить такие подарки.

Несколько секунд Младший молча смотрел на нее, потом его взгляд потеплел.

– Спасибо, сеньорита. Рад, что вы приняли это решение… впрочем, я и не сомневался. Да, такими вещами нельзя разбрасываться. Шкатулка будет теперь храниться у меня.

Она недоверчиво покачала головой.

– Так вы… знали?

– Конечно, – он кивнул. – Брат горяч, эмоции иногда захватывают его… но для того я и нахожусь рядом с ним, чтобы удерживать от безумств и предотвращать жестокие ошибки.

Марита медленно кивнула.

– И если бы я не отдала вам сейчас шкатулку…

– Да. Вынужден признать, – он продолжал ласково улыбаться, но в глазах – теперь она видела это – клубилась та же тьма, что у старшего брата. – Вы бы не покинули с ней Остров.

Она отвернулась. И все-таки план был не удачным, как ни крути… как ни крути.

– Что же мне теперь делать? Уехать назад без камня? Они не простят. Впрочем, если прикинуться дурочкой…

– Можно уехать, а можно и остаться, – повторил он сказанное когда-то. – На Острове свободы много мужчин, и многие из них будут рады составить ваше счастье. Например, я – как вам я?

Она подняла голову, посмотрела в затянутое тучами небо. Вот ведь, еще вчера мечталось – ну, хоть бы облачко, хоть бы одна маленькая тучка – не было сил терпеть это проклятое солнце. А сегодня… влажная клубящаяся хмарь надо всем островом, и на сердце такая тоска. Словно не только небо, но и всю жизнь накрыла сверху эта серая беспросветная дрянь.

И все-таки в глубине души она знала – тучи не надолго. Пройдет час, полтора – поднимется ветер. Дохнет в лицо морской прохладой, разгонит всю эту пакость к чертовой бабушке… и солнце вернется.

Оно всегда возвращается.

Фарфор

Любовь Перова

Модный квартал Второго подземного города – гигантская сияющая кроличья нора пару сотен метров в диаметре, вертикально уходящая примерно на полкилометра вниз в голубоватом мареве вывесок и реклам.

Если пробраться в город перед рассветом через взломанный выход на очистительной станции – можно застать момент, когда воздухозаборники начинают работать в полную мощность, – и нырнуть в нору на ховерборде, кувыркаясь в мощном потоке и забывая дышать от восторга и ураганного ветра.

Наверху даже новая доска перестает слушаться на несколько секунд, и я чувствую себя немного Алисой, падая мимо сверкающих вывесок и витрин. Торможение срабатывает в последний момент над узкой галереей, опоясывающей нужное мне кольцо магазинов и переходов. Последнее сальто – и я выравниваюсь, лихо приземляясь перед крошечным кафе со старомодными неоновыми контурами чашек и бокалов на окнах. Проходящие мимо ярко накрашенные модницы вскрикивают от неожиданности и восторженно хихикают, а Хэппи за барной стойкой, заметив синие огни моей доски, поднимает голову и улыбается. Машу ему рукой и, распахнув дверь, одним шагом оказываюсь в теплом зале всего на четыре столика, утопающем в ароматах корицы, кофе и миндальных пряников.

Он оглядывает меня, качает головой, по-прежнему счастливо улыбаясь, и кивает в сторону уборной. Задерживаюсь там на минуту – проверить, не осталось ли на мне пятен. Подмигиваю своему отражению. Из зеркала смотрит чистокровный подземник – тощий, бесцветные брови и ресницы, сиреневые глаза альбиноса и белые волосы, выкрашенные в модный небесно-голубой: под землей почти все любят яркое.

…крошечные красные брызги подсохли на подбородке. Еще немного – на носках ботинок и коленках джинсов. Почти незаметно. С внезапным омерзением умываюсь. Возбуждение уступает место усталости, мрачной удовлетворенности и пустоте, всегда ждущей своего часа.

Еще немного осталось.

Кофе, очень крепкий и сладкий, ждет меня на стойке в цветной чашке, рядом с Хэппи и вазочкой домашних конфет. Он сейчас из персонала один – и я позволяю себе расслабиться, подавшись вперед, подпереть подбородок и ухмыльнуться, как довольная кошка, только что растерзавшая мышь.

Хэппи ждет, пока моя чашка опустеет наполовину, и доливает молоко. В эту минуту кажется, что кофе у Хэппи – лучшее, что случилось со мной за последние несколько месяцев. Трудно сказать, рад он мне, или предпочел бы, чтоб я сгинул однажды наверху. Мне единственному известно, откуда взялся Хэппи. Он – хорошо знает, где пропадаю я и что там ищу. Общие тайны объединяют порой крепче кровного родства.

Нос и кончики пальцев согреваются с приятным покалыванием. Жизнь замедляется до обычного своего ритма, пока я сижу над чашкой, вслушиваясь в ларго Бетховена, легкий шум квартала за дверью, шелест конфетных оберток…

Мой собеседник с жестянкой пива усаживается по другую сторону стойки. Ждет, когда я заговорю.

– Умрешь толстяком, – киваю на его пиво. Хэппи – полукровка; в отличие от меня, с мышечной и жировой тканью у него порядок. К сорока годам нажил уже небольшое брюшко, заметную проплешину и отвисшие щеки.

– Умру стариком, – отмахивается он.

Тоже справедливо. Чистокровные андеры стареют очень медленно, без морщин и облысения, но и жизни нам отмерено… редко встретишь подземника старше теперешнего Хэппи. Что-то не так пошло с генетическими играми два столетия назад – модифицированное сердце изнашивается слишком быстро. Хотя, вполне вероятно, таков и был первоначальный план.

У нас к наземникам всегда много претензий.

– Как сейчас там, наверху? – спрашивает он, решив, что я вполне уже в состоянии описывать обыденные вещи.

Большой мир совсем другой, и я никогда не знаю, с чего начать. Сырой и холодный, он бывает прекрасен – с ветрами, похожими на горы облаками и звуками…

– Когда я уходил, снег пошел. Правда, земля еще слишком теплая, и листья слишком свежие… и пахнут осенью. А ветер уже морозный и ничуть не похож на здешние сквозняки – от него стынет нос, краснеют щеки и саднит в горле, если на полной скорости…

– …сматываться? – хмыкает Хэппи понимающе и опускает уголки губ.

Пожимаю плечами и замолкаю. От осуждения он далек. В чем же дело тогда?

– Переживаешь, что ли? – спрашиваю издевательски.