Эльза возмущённо вскинула плечи:
– Ну, я пока ещё жива. И так же, как и вы, элементарно хотела жрать.
Она повернулась и быстрым шагом пошла по коридору, дойдя до своей двери, обернулась. Михаил поднял руку и слегка пошевелил пальцами. Эльза фыркнула, вздёрнула в негодовании плечо и так, перекособочась, скрылась за дверью. Исайчев вынул из кармана телефон, набрал номер:
– Сергей, веди вдову. Я готов к допросу… Ирина в столовой.
Уже в кабинете он увидел на бюро телефон в режиме ожидания и понял, Ольга прослушала запись.
– Позвоню утром, пусть поспит, – подумал Михаил, с удовольствием представляя лицо жены.
* * *
Ирина вошла в кабинет с самой очаровательной улыбкой какая только имелась в её арсенале. Исайчев отметил: к её светлому брючному костюму добавлен чёрный траурный шарфик, в столовой его не было:
– Откуда? – Михаил взглядом указал на появившийся аксессуар.
– Шейный платок Сайруса, – вздохнула Ирина – Брион передал его мне в столовой.
Вдова всхлипнула, затуманила взор траурной дымкой:
– Абсолютно не была готова к такому повороту событий… Не представляю своего дальнейшего существования. Мои девочки так любят отца…
– А Брион получается был готов, раз захватил скорбный шарфик? – усмехнулся Исайчев.
– Нет, что вы! – испугалась Ирина. – Он всегда возит с собой целую коллекцию платков.
– Ирина Витальевна наш с вами разговор будет записан на диктофон.
– Я возражаю! – лениво произнесла Ирина и встала со стула.
– Ирина Витальевна, сядьте, пожалуйста – попросил Исайчев.
– Нет, нет! Отпустите меня или уберите диктофон. Я под запись беседовать не буду…
– Сядьте, Ирина Витальевна, – вновь попросил Исайчев.
Но вдова, невзирая на просьбу Михаила решительно двинулась к двери и, подойдя, тихонько пальчиком поскребла облицовку.
– Откройте, откройте, – едва слышно проронила она. – Иначе буду кричать, а потом заявлю, что вы пытались меня изнасиловать… – Ирина мило улыбнулась и добавила, – я не шучу…
Михаилу вновь пришлось извлечь из кармана телефон и набрать номер:
– Мамкин, мигом в аппаратную. Включи в резиденции аппаратуру наблюдения, а главное, видеозапись моего кабинета!
Ирина резко отошла от двери, лицо её выражало удивление пополам с вопросом:
– Я, надеюсь, раньше видеозапись не велась?
Исайчев неопределённо пожал плечами.
– Как! – повысила голос Бурлакова. – Нам обещали…
– Ну, раз обещали, то, наверное, не велась…
Ирина безразлично махнула рукой, и вернувшись к бюро, села на предложенное ей место:
– Хватит наводить тень на плетень, мой муж не позволил бы за собой подглядывать. Настаиваю, выключайте диктофон и спрашивайте под протокол, повторяю под протокол. Надеюсь, беседа будет недолгой, – она посмотрела на часы, – светает, очень устала, с ног валюсь… Ну?
– Нет, уважаемая, теперь мы подождём моего помощника. Сейчас он подаст знак и начнём.
В замке двери послышался поворот ключа. В кабинет заглянула физиономия в рыжих конопатках. Практикант Мамкин моргнул обоими глазами и исчез.
– Теперь можно! Представьтесь, пожалуйста, – попросил Исайчев. – Вынужден предупредить: всё, что в данный момент происходит в кабинете, фиксируется в аппаратной на плёнку видеозаписи. Причём отныне запись будет вестись везде и всегда. Можете посплетничать об этом с другими.
Ирина, неожиданно для Исайчева, равнодушно пожала плечами, зевнула, прикрывая рот ладошкой:
– Я, Ирина Витальевна Бурлакова, вдова убитого Олега Олеговича, по национальности еврейка, гражданка России и Германии. Мать двоих детей – дочерей Инги и Ульяны Бурлаковых. Постоянное место жительства Санкт-Петербург, улица Большая Морская. Что ещё?
– Назовите, пожалуйста, причину, по которой вы никогда не убили бы своего мужа.
Ирина с изумлением посмотрела на Исайчева:
– Как вы сказали?
– Я спросил, по какой причине вы никогда не убили бы своего мужа? – чеканя слова, повторил Исайчев. – Или всё-таки убили бы?
– О как! Отвечу по-еврейски, вопросом на вопрос: зачем?
– Хочу знать, хотелось ли вам когда-нибудь убить своего мужа. Говорят у жён, периодически возникает это желание, но что-то их останавливает. Хочу узнать, что останавливало вас?
– Мне жалко его по-человечески, но с его убийством в моей жизни кардинально ничего не измениться, – Ирина устало прикрыла глаза. – Почему вы не выясняете, по какой причине я не хочу говорить под диктофон, а под протокол согласна?
– Потому что знаю. Вы хотите зафиксировать свои ответы, но не эмоции. Вы человек, привыкший вести себя по собственному усмотрению и не ограничиваться ни в чём. Вы плохо стравляетесь с объективными эмоциями и это может играть против вас. Я прав?
– Объективными? – Ирина открыла глаза и с интересом посмотрела на Исайчева.
– Да, да именно объективными. Эмоции имеют две стороны – субъективную и объективную. Субъективная сторона – это внутренние переживания. Объективная – внешние проявления. Внешние эмоции прорываются у вас помимо вашей воли и выдают вас с головой, особенно мелкие детали: всхлипы, вздохи, хмыканье и особенно тон речи.
– Тогда чего? – возмутилась Ирина. – Если для вас эта мысль доступна, то выключите к чёрту диктофон!
Михаил обвёл глазами кабинет, и едва наметив на лице улыбку, ответил:
– Вот здесь, сударыня, я могу позволить вести себя, как хочу, – Михаил специально выделил голосом местоимение «я». – Ограничиваюсь только рамками Закона. Закон в данный момент позволяет вести допрос под запись. Вам эта моя мысль доступна?
– Тогда требую адвоката… – Ирина опять зевнула и, вытянув ноги, расслабилась.
– Видите как сладко вы зеваете. Делаете вид что вам всё равно? Хотя в данный момент как раз вам и не должно быть всё равно. Вы что-то неумело скрываете? Что?