Такие разные половинки

’Они вернутся? Куда меня отправят?’

Прошло полчаса или день – я не могла бы сказать точно, когда дверь снова открылась.

’Кирен’

Он был один! И он… ухмыльнулся, изучая меня, сжавшуюся на полу.

Миг, и он присел рядом. Еще секунда – руки метха обхватили мои плечи. Рывок – и меня вскинули вверх, притиснув к стене. Оперевшись на другую пару рук, Кирен навис надо мной. Мы пристально смотрели друг на друга. В моем взгляде точно был ужас, каждая клеточка моего тела трепетала от него. Глаза метха были… прищурены.

– Закрой глаза, – отрывисто произнес он.

И тут же одна его рука стиснула на затылке мои волосы, раздался треск материи, и половинки мешковатого балахона упали на пол. Хватка его рук разжалась, ноги дрожали, поэтому я по стене стекла ниже. Рухнуть окончательно не позволила ладонь, сжимавшая довольно отросшие волосы. Другой ладонью он, не глядя, поймал кончик моего взметнувшегося хвоста.

Взгляд уперся в пояс широких свободных штанов, в которых капитан упражнялся с мечами. И уже без всякого приказа я зажмурилась, отчаянно страшась представшего зрелища.

– Открой рот, – сухой и безразличный приказ.

Тело давно привыкло к алгоритму подчинения, и губы послушно разомкнулись. Две руки метха опустились на пояс брюк, он шумно выдохнул и медленно вдохнул. Я же внезапно словно увидела себя со стороны – покорную, слепо подчиняющуюся любым приказам и сносящую любое использование, сжавшуюся на полу женщину… вещь.

Дни отдыха, позволившие буре усталости и боли улечься, научили меня наблюдению. Наблюдать за Киреном я страшилась, всегда в его присутствии испытывая дикое напряжение и страх. Всегда старалась укрыться и быть для него незаметной.

Время в обществе женщин впервые дало мне возможность сознательно наблюдать… Меня не замечали, но не пугали. Я все видела, слышала и воспринимала по-своему. Анализировала…

И сейчас снизошло четкое осознание – они тоже вещи. Так же смиренно покорные своим владельцам. Их так же используют на износ. Они не имеют значения, и обречены служить хозяевам, пока не… придут в негодность.

Голова обессиленно упала на грудь, губы решительно сомкнулись.

’Эта дорога может быть длинной. Муки – невыносимыми и неизбежными. Зачем мне смиряться с этим, если конец… предопределен?’

Одна из рук метха стремительно обхватила мой подбородок, стиснув его, он дернул мои волосы, вынуждая поднять голову.

– Рот, – всего одно слово. Презрительно и гневно!

Мои родители не испугались мучительной смерти, они боролись до самого конца. Я позволила себе подумать о том, что давно скрыла где-то глубоко в памяти. Под слоем боли и страданий. Но сейчас мне необходимо было ожесточить себя! Это позволяло не бояться. Очнуться от сна смиренной покорности.

’Я дочь своего народа! Дочь своих родителей!’

– Нет, – с трудом шевельнув челюстью, я прохрипела единственное слово.

И сама испугалась того, как оно прозвучало. Безоговорочно! Как приговор… Как черта, которую я преступила.