Мозаика историй

А я тогда, когда в печати все больше стали писать правды о тех, кого Высоцкий в одной из своих песен называл «воры-коммунисты», о жертвах Гулага, где в 40 лет погибли оба моих деда, когда прочитала «Реквием» Анны Ахматовой, стала все больше задумываться о том, сколько всего умалчивалось в стране моего счастливого детства. Вспомнила я и рассказы отца, проведшего семь лет своей молодости в трудовом лагере в Перми, где он потерял два пальца на шахте. До нее они каждое утро шли они под охраной в сопровождении овчарок и «шаг право, шаг влево» приравнивался к бегству. Там одна треть российских немцев погибла от голода и непосильной работы…

Я поняла, что моя первоначальная эйфория, вера в чудо перестройки, была преждевременной – она повергла страну в хаос и беспредел. А страх за сына, которого могли забрать новобранцем на войну в Чечне, где позже погибло два его одноклассника, тоже повлиял на мое решение уехать.

Кроме того, Горбачев тогда говорил, что «Европа – наш общий дом», и я так сказать, переселилась из одной комнаты в другую, тогда более спокойную. Поехала не за колбасой, которой в торговых центрах здесь десятки сортов, а я до сих пор люблю докторскую и до сих пор покупаю ее время от времени в русском магазине иногда и сырки, называвшиеся раньше «советскими», и пряники, которые мы здесь называем ностальгическими продуктами.

Родители мои прожили трудную жизнь, но в последние ее годы были счастливы, что дети и внуки рядом, что все выучились и нашли работу в Германии.

Я же была счастлива, что попала в страну, которая вступив в Евросоюз, дала нам такую свободу путешествий, которая нам раньше и не снилась. Я объездила всю Европу, побывала в Канаде, куда после гражданской войны переехали сестры моей бабушки по отцу и тетя моей матери по отцу. Там у нас сейчас почти полторы сотни родственников.

В России я тоже побывала несколько раз, как и многие немцы-переселнецы, имеющие там оставшуюся родню.

Я по-прежнему люблю русскую литературу и почти тридцать лет преподаю русский язык в народном университете. На курсах встречаются жители бывшей ГДР, когда-то учившие русский в школе, но со временем подзабыли. Даже дети немцев-переселенцев второй волны, которые язык еще не совсем потеряли, приходят, чтобы научиться читать и писать.

Многие немцы на мои курсы записываются перед намеченной поездкой в Россию по турпутевке или в командировку. После этих поездок, слышу от них много восторженных отзывов. Я думаю, что это – лучший вид народной дипломатии. Тем же, что не свободны от предрассудков по отношению даже к нам, переселенцам, говорю, что мы приехали сюда не за колбасой и рассказываю, почему моему отцу, так долго добивавшемуся выезда, пришлось подметать окурки на площади между отделением милиции, рестораном и торговым центром.

Маленький

большой человек

Ольга Кузьмина

Почему я так ясно помню его? Последняя наша встреча была случайной – столкнулись на пороге продуктового магазина. Сердце дрогнуло: «Веня!» – и облилось теплом и светом.

Он тоже меня узнал, и залопотал что-то, показывал, какая я стала большая и красивая.

Я взяла его за руки, он долго тряс их: «Ммммм… та-та-та-та-та..оооооооо!»

Положил руку на голову моего сына, мычал восхищённо, показывая, как сильно мы похожи.

Улыбался широко и радостно, сопел и пыхтел. У этого старика по-прежнему были глаза ребёнка… Потом положил сумку с продуктами на санки, такие же маленькие, как он сам, помахал рукавицей и ушёл.

С тех пор я его не видела.

Знаю, что нашего Вени уже нет в живых. А вот глаза его помню.

В нашем посёлке был интернат для глухонемых. Старый зелёный двухэтажный дом. Высокий забор, большие окна. Стоял он в самом центре, но был каким-то мрачным и тёмным. Я не помню, чтоб туда заходили посторонние люди. Живший в нём народ сторонился нас.

Веня тоже жил в доме глухонемых. Я думаю, что он и освещал этот старый дом.

Каждый день в конце пятого урока со стороны котельной школы появлялась маленькая фигурка Вени. Он тащил за собой санки.

Останавливался у крыльца школы и терпеливо ждал. Иногда у нас было шесть уроков. Веня всё равно ждал.

Он заходил в фойе школы, садился на скамейку. Как только звенел звонок с урока, он шёл на улицу и вставал у крыльца с санками. Он ждал нас с Наташкой.

Когда-то случайно Веня увидел, как мы пробираемся к проруби, проверяем лёд на крепость. Кинулся к нам, как коршун, и страшно залопотал, выпучив чёрные цыганские глаза.

Схватил нас за рукава пальто и усадил на санки, портфели сунул в руки. Так, гневно мыча и сопя, Веня довез нас с Наташкой до перекрёстка.

Остановился, показал жестом, чтобы бежали домой.

Веня любил детей. Мне кажется, он был бы лучшим отцом на свете, но судьба не дала ему такой возможности. И всей силой большого сердца он тянулся к нам.

Сначала над нами смеялись – странно выглядела наша троица.

Всю зиму Веня возил нас на санках домой. Как только снег растаял, он просто шёл поодаль, неся наши портфели.

Мы знали, как рассмешить Веню. О, это было легко!

Жестами он спрашивал нас, какие оценки мы получили сегодня. Мы делали печальные глаза и показывали два пальца. Веня смеялся кудахтающим смехом и отрицательно тряс головой.

Потом показывал пять пальцев и кивал головой уже утвердительно. Он радовался – радовались и мы.

Потом все привыкли и перестали смеяться над нами.

Так прошло два года. Мы не боялись бродячих собак и хулигана шестиклассника Женьку – с нами всегда был Веня.

Собаки его любили, а Женька боялся.

Потом Веня исчез.

Детская память короткая. Мы и не вспоминали его уже через неделю. Школьная жизнь – походы, уроки, влюблённости – захватили нас.

Приехал обратно Веня в одном ноябре. Мы уже учились в восьмом классе.

Он был худ и бледен, кажется, стал еще меньше. А глаза остались такими же добрыми и смеялись.

Говорили, что он сильно болел и где-то лечился. И что многие от этой болезни умирают, а Веня выжил.

Завидев нас издалека, Веня махал рукой, снимал шапку и кланялся. Он уже не подходил к нам, видел, что мы гуляем компанией.

Как прежде, ничейные собаки бежали за ним плотной стайкой.

А недавно я узнала, что его звали Бенжамен. Нечаев Бенжамен Аленович. Его отец был француз. Вот такое странное имя было у этого маленького человека.

– Выходит, мы с тобой в первом классе уже по-французски говорили? – сказала Наташка.

И мы улыбнулись.

Зеленое стеклышко

Тея Либелле

Урок истории искусств у Карла Цайса был совместным. На десятиминутной перемене он разрешал мальчишкам погонять мяч во внутреннем дворике. Здесь, между мусорными баками, забив мяч Герману, трубач Отто ехидно сообщил, что дальше Герман заниматься не будет. Он подслушал разговор учителя с отцом, где тот говорил об увольнении отца Германа из-за тяжелой болезни.

Герман знал, что Отто завидовал ему. Он посмотрел на кисть своей руки и вспомнил, как Карл первый раз на прослушивании воскликнул: «Боже мой! Какое сочетание кисти и слуха! Вы, мое сердце, рождены стать великим скрипачом!»

По дороге домой Герман свернул на почту. От молочницы Сузанны он слышал, что детей берут на подработку разносчиками корреспонденции. Работа на два часа, но до семи утра. Герман любил поспать, но желание стать великим или хотя бы, знаменитым, будило его перед рассветом и буквально выталкивало в дверь, навстречу взрослой жизни.