Дневник Большого Медведя

«Антон…» – хриплым, срывающимся голосом проговорила она.

«Здравствуй, родная. Как ты?»

«Устала без тебя. Умру я, пока ты там.»

«Не говори так. Я же живой и планирую жить до ста лет. Вот и ты живи. Внуков наших расти. И не придумывай, Наталья.»

Она не ответила мне: плакала и плакала.

«Я люблю вас, очень сильно люблю, мои родные. Пашука люблю, его жену-дуру люблю, внучку-красавицу люблю, тебя люблю, слышишь? Я попрошу передать вам мои записи, что я вёл тут. Их немного, но они обязательно должны дойти до вас. Я люблю вас…»

«Антон…» – пролепетала она сквозь слёзы.

«Мне пора,» – сказал я, когда в ординаторскую зашёл Валентин Евстратович. – «Целуй всех. Киснуть не смей.»

Губы мои ссохлись. Вернувшись в комнату, выпил всю воду, что каждый день обновляют в графине. Никогда не понимал, когда говорили, что внутри образовалась пустота. А теперь понимаю.

30 марта 1993 г.

На завтрак – суп с курицей. С собой – несколько бутербродов и пакетированный чай.

Попросил врача передать мою тетрадь, но он отказался, потому что это не разрешено. Он сказал, что там она мне может понадобиться.

Оказалось, что больше ни в чью комнату врач вчера не заходил и не произносил монологи. Видимо, мы запали ему в душу своей напористостью.

В 12 часов на нашем этаже появился мужчина в форме и приказал собирать вещи. Я был готов с утра. Сумки, рюкзаки, баулы составлены у входа на этаж. Нас попросили построиться. Старики стояли парочками, как пионеры.

Видимо, нас вывели первыми, потому что двери других этажей были закрыты, а во дворе находился только один автобус. Мы забрались, наши вещи снесли плечистые мужчины, тот, что приходил за нами, провёл перекличку и захлопнул створку, когда ушёл. Люди с серыми лицами, недавно бывшие пациентами этой странной больницы, оглядывались по сторонам и смотрели друг на друга. Когда мужчины в форме спустились, а наш ведущий вернулся в автобус, в ворота въехал такой же агрегат как тот, в котором сидели мы. Ведущий сбросил пиджак, нажал дважды на клаксон, закрыл дверь, и автобус покатил.

Чувствую себя опустошённо.

Многие скоро уснули, только Олег всё шептался с Иван Иванычем и убеждал его, что нас везут на мясо. Шутка перестала быть смешной. Степан не мог пристроить свои беспокойные ноги: в автобусе в позе лотоса не посидишь. Я посчитал головы, а потом посчитал их ещё раз. Нас ехало 20 человек: кого-то, слишком тяжёлого, оставили там.

Дорога наша тянется через пустыри и леса. Кажется, что водитель специально выбирает такие безлюдные дороги, далёкие от городов. Куда нас везут? И для чего?

Часа через 3 после того, как мы выехали из ворот больницы, водитель остановил автобус и разрешил нам выйти. Мы со Степаном стояли на ветру, глядя вдаль. Не знаю, как он, но я мысленно прощался со всем, что случилось со мной, и готовился к худшему. Будто и правда наш автобус смерти везёт нас в лагерь. Во время остановки мне удалось записать пару строк.

Долгая-долгая дорога.

31 марта 1993 г.

Ночью снова была остановка. Старики выползали из автобуса, чтобы облегчиться, поразмять свои кости, вдохнуть немного свежего воздуха. Очень хочется есть, но я оставил свои бутерброды до приезда.

Утро пришло слишком быстро. Я, всё ещё голодный и уставший от долгой поездки, смотрел на солнце, будто на небесный дар. Кто знает, вдруг там его не будет.

Снова останавливались. Иван Иваныч разделил со мной свои бутерброды. Чувствую сытую радость и благодарную преданность. Не видел, чтобы водитель что-то ел: он только курит и изредка пьёт из бутылки. Все устали.

На вечерней остановке съели мои бутерброды. Мне надоело хранить их на чёрный день, тем более что они могли не дожить до него, только если бы сами стали чёрными. У Ивана Иваныча впали глаза, лицо Олега осунулось, Степан пока бодр и свеж. А я не хочу знать, как я выгляжу.

Ночью кто-то выбросил тетрадь в окно. Не думаю, что кто-то её прочитает.

1 апреля 1993 г.

Мы остановились в какой-то полуразвалившейся беседке, одиноко торчащей посреди поля. Водитель достал из багажника небольшие коробочки с закусками и раздал их по штуке на двоих. Мы с Иван Иванычем снова разделили наш обед. Почему-то именно с ним я чувствую некую связь и готов отдать ему последнее. Остальные для меня существуют постольку-поскольку.

У меня есть только единственное желание – приехать.

Останавливались в беседке не случайно: один из стариков не выдержал и испустил свой бренный дух. Похоронили, кто-то даже прочитал молитву. Разве так мы должны были позаботиться о человеке? Разве так должна была закончиться его жизнь, там, на пустыре?

2 апреля 1993 г.

Может, нас обманули, и мы едем совсем не в то место, что объявили по телевизору? На вопрос «Как долго ещё ехать» водитель пожал плечами и сказал, что впервые едет этой дорогой. Может, мы сбились с пути? Может, мы ездим по кругу? Водитель кажется спокойным.

Руки не тянутся к письму. Заставил себя. Солнце греет по-весеннему, снег в лесах лежит нетронутым, а на полях уже тает. Летают птицы, но к автобусу они не приближаются. Наверное, мы и правда прокляты и едем в лагерь смерти. Мои мысли заняты только грядущим, будто я смирился с тем, что оставил семью там, мою маленькую плачущую жену и чувствительного сына. Я как будто распрощался с ними, когда положил трубку телефона, принял как должное, что больше не увижу их. Я боюсь, что так делаю только хуже, что лишаю себя всего. Особенно прошлого. Я не забыл вас, родные мои. Я люблю вас.

Ночью остановились около двухэтажного здания. Не слишком присматривался, что вокруг. Нас загнали в барак с двухэтажными кроватями. Я и Степан легли сверху.

3 апреля 1993 г.

По-человечески пожалели, дали доспать. Мужчина в форме с погонами высокого звания построил нас и других, которых я видел впервые. Тут были молодые парни и старые женщины, неизвестно для чего упечённые вместе с нами. Главный сказал, что после того, как мы выйдем из этого здания, вся наша прошлая жизнь будет «стёрта в порошок, а новая взращена на нём». Мне это не понравилось.

Кормили пюре с огромными комками, разведённым на воде, недопрожаренными котлетами и еле тёплым чаем. Я был рад и такой еде. Наконец боль в животе улеглась. Кто-то пожаловался на качество обеда, но главный лишь строго посмотрел на него и молча удалился.

К вечеру прибыло ещё два автобуса. Нас снова собрали и посчитали. 984 человека. И всех нас отправляют в Зону отчуждения.

4 апреля 1993 г.

Каждому дали счётчик Гейгера и набор первой необходимости, где лежат два бинта, йод, обезболивающее, пластыри. Почти половине выдали особый набор для поддержания здоровья; думаю, чтобы не смели умирать прямо сейчас. Главный спросил, есть ли среди нас врачи, несколько человек откликнулись. Звал людей с военным прошлым, Степан отправился и вернулся навьюченным автоматом и коробкой патронов к нему. Тем, кто назвался водителем, выдали по канистре бензина. К чему они нас готовят? К войне что ли?

Разобрали вещи, в спешке схваченные с собой, упаковали рюкзаки. Нуждающимся выдавали форму и обувь. Всем раздали карту.

Нас снова согнали в огромный холл, посчитали и отправили в душевые. Всех мужчин постригли налысо. Мой неровный череп блестел во влажном зеркале. Я походил на постаревшую и помутневшую копию себя. Больше никогда не буду смотреться в зеркала, пусть не обманывают.

К вечеру приходили люди в форме, проверяли нашу готовность. Говорили, что умерло ещё двое.

Поели пюре, такого же ужасного, как и в прошлый раз, с котлетами из остаток вчерашнего фарша и картофельных кубиков.

Завтра уезжаем.

5 апреля 1993 г.

Главный прочитал вдохновенную речь. Нас выпустили из запасного выхода и посадили в небольшую электричку.

Мы огромными, плачущими, боязливыми, растерянными глазами смотрели в окна. Впереди нас ждала неизвестность.

Когда люди начали вскакивать с мест, я увидел длинные вереницы гаражей, за которыми появлялись жилые дома. Такие же, как и везде: серые и бежевые панельные дома с оранжевыми и чёрными пятнами балконов. Но эти здания казались старыми, сиротливыми, как выброшенная на помойку кукла. Мне не хотелось бы жить в таких, но моего мнения никто не спрашивал.

Нас бросят здесь, не поинтересовавшись, кто же остался там после нас, что хорошего или плохого мы сделали, о чём мечтали и какие мечты сбылись. До этого нет никому дела. Нас схватили, как глупых беззащитных щенят, и бросили в речку. Выживешь – хорошо, не выживешь – не к нам вопросы. Их власть может упечь нас туда, но распространяется ли она на территории Зоны?