Дневник Большого Медведя

Дневник Большого Медведя
Алена Пулькина

1986 год – год лишений и трагедии. Но что если территорию, где произошёл взрыв, смогли благоустроить и… оградить от всего мира? Что, если новые верхи приняли решение убрать из общества "лишних" людей и поселить их на этой территории? Убрать, чтобы построить идеальное общество, более эффективное, более послушное. Сделать место Зоной отчуждения людей от людей. Один из пациентов странной больницы, куда он был насильно определён, записывает в дневник всё, что с ним происходит. Мысли, которые появляются в голове оторванного от всего мира человека, чувства одиночества и обреченности, желание обрести новую цель, нужную и важную в жизни за воротами, отражены на страницах. Содержит нецензурную брань.

16 марта 1993 г.

Чувствую себя прекрасно. На завтрак – молочная рисовая каша с маслом посерёдке и кусочек колбасы с чёрным хлебом. На обед – жирная солянка, котлеты на пару с пюре, компот. Жду ужин.

Дали толстенные тетради, чтобы мы записывали своё самочувствие.

17 марта 1993 г.

Встал раньше всех. Олег храпит, как паровоз, в углу комнаты. Слева от меня лежит Иван Иваныч, ему около 82 лет, выглядит прекрасно. Вот бы и мне такую старость. Около двери – Павел, незаметный, тихий.

С улицы слышны жёсткие шорканья метлы об асфальт. В коридоре легко перебегают медсёстры: наверное, опять кому-то нехорошо.

Жаль, что здесь запрещают читать. Я уже два месяца как не брал книгу в руки: чувствую себя выброшенным в лужу бревном. Здесь вообще мало что разрешают: только есть, спать, изредка мыться, сообщать врачу о самочувствии, но не разговаривать с ним, прогуливаться по коридору, но не на улице. Да и негде тут ходить: два огромных здания, между которыми проложена дорожка, где сейчас метут, огорожены забором. Единственный вход – железные ворота, не видные из моего окна. У меня: забор и снежный пустырь.

На завтрак – макароны с сыром и кусочек чёрного хлеба с колбасой.

На 5 этаже, куда меня положили, живут пожилые люди. Всего 6 палат по 4 человека. Знаю, что ниже лежат больные. Сколько их – не знаю. Выше, как мне говорили, – наркоманы, но я не очень этому верю.

На обед – борщ, красная рыба с рисом, компот.

На ужин – кефир, булочка с сахаром, яблоко.

Чувствую себя хорошо.

18 марта 1993 г.

Чтобы мы не сошли с ума окончательно, нам дали эти тетради. Почти месяц прошёл с тех пор, как нас привезли сюда. И мы, старики, уже обо всём переговорили, потому что особо-то не знали, когда двинем кони. Выложили, как есть на духу.

Я работал в газетном киоске, изредка подрабатывал сантехником, однажды даже был поломойкой. Перед тем, как попасть сюда, вышел на пенсию, но насладиться ей особо не успел. Там остались жена, сын и внучка. Первое время они точно проживут: в шкафу, у задней стенки, я оставил кое-какие сбережения. А потом, может, всё-таки им будут выплачивать на меня пособие. Хотя вряд ли.

На завтрак – манная каша с комочками, кусочек чёрного хлеба с сыром.

Павел скончался.

На обед – суп и второе. Не ел.

На ужин – взял только яблоко.

19 марта 1993 г.

Чувствую себя прекрасно. На завтрак – яичница, кусочек копчёного мяса с чёрным хлебом. На обед – куриный суп, «ёжики» с макаронами, компот.

Кровать Павла убрали и поставили новую, застелили гадко пахнущими простынями. Медсестра ничего не сказала.

На пустыре сегодня ярко светится снег. Даже находясь сверху, я чувствую боль в глазах. На секунду открываю окно, чтобы никто не заметил. Воздух холодноватый, приятный. Чаще и чаще мимо пролетают птицы.

На ужин – кефир, рогалик с варёной сгущёнкой, яблоко.

Завтра должен прийти врач.

20 марта 1993 г.

Врач посмотрел наши записи. Когда читал мои, почему-то смеялся. Пощупал живот, подвигал моими конечностями, померил температуру и что-то чиркнул себе в блокнот. Посмотрел остальных и молча ушёл.

Олег считает, что нас тут собрали, чтобы отправить в концентрационный лагерь нового поколения. Я и Иван Иваныч с ним не согласны. Думаю, что эти корпуса построили специально для таких, как мы. Вот только каких «таких»? Это отдалённое и пустое место намеренно отвели для застройки. Зачем? Иван Иваныч сказал, что так может исполняться новая программа нового государства. Почему-то это кажется мне лишённым смысла. Поддержание здоровья у слабого населения? Слишком утопично. И потом, на сколько я понял, здесь лежат люди, готовые отойти в мир иной в любую минуту. Правда, я себя не считаю больным или чрезмерно старым. К чему государству, разваливающемуся на части, обеспечивать сверхклассной медицинской помощью людей, дышащих на ладан? Загадка.

На завтрак – рисовая каша и кусочек колбасы с белым хлебом. Белый хлеб дают так редко, что это похоже на праздник.

После завтрака у всех – процедуры. По понедельникам и пятницам нас помещают в огромные бочки с грязью. Во вторник – массаж или плавание. По средам – аромотерапия, иногда спелеотерапия. В четверг – йога для тех, кто может разогнуться, или обычная медитация для тех, кто не может. Я хожу на йогу, когда чувствую себя хорошо. По выходным у нас нет процедур, приходится самому занимать себя. Многие торчат в телевизоре целый день. Я смотрю в окно или сплю. Теперь, наверное, буду писать.

На обед – суп с клёцками, рыба и пюре, компот.

Чувствую себя пионером, живущим в летнем лагере. Правда, сейчас не лето, да и это не лагерь.

На ужин – кефир, сладкая булочка, яблоко.

Олег сказал, что нас обязаны отправить в концентрационный лагерь.

21 марта 1993 г.

Приходил врач, но на этот раз не читал наши записи. Посмотрел нас и молча удалился. Иван Иваныч почти согласился с Олегом, но он всё же сохраняет веру в лучшие побуждения правительства. Я не верю ни во что после того, как в мой дом ворвались люди в форме и потребовали, чтобы я собирал вещи. При них же. Олег отмахивается, думает, что я преувеличиваю или вообще шучу. Но это не правда. К Сергею Дмитриевичу из 3ей комнаты люди в форме ворвались ночью и чуть не убили его внука, гостившего дома. Всё это происходит по какой-то неизвестной нам причине. Единственное, в чём мы пока совпали с Сергеем Дмитриевичем, – это в том, что незадолго до события мы проходили медицинский осмотр. Ну и что, сколько людей ежедневно его проходит, а почему-то только к нам они так бесцеремонно заявились.

Я тогда испугался не столько за себя, сколько за Наталью. На ней лица не было, когда люди в форме со всей силы шандарахнули по входной двери и громкими голосами назвали моё имя. В трусах и майке, я скакал по спальне, словно ужаленный осой, и ещё сонными руками собирал одежду. В походную сумку складывал всё, что попадалось, как оно схватилось, и весь этот комок, который мне потом пришлось разгребать целый день, взвалил на плечи один из людей в форме. Наталья, бледная, как сама смерть, вцепилась в мои руки и не желала отпускать, пока кто-то силой не заставил её. Мы коротко, так коротко мы никогда с ней не целовались, и я очень об этом жалею.

На завтрак – чай со сливками и бутерброды.

На обед – суп с сухарями, макароны по-флотски, компот.

На ужин – кефир, от которого меня уже тошнит, два пончика, яблоко. Иван Иваныч отдал своё яблоко мне.

Чувствую себя хорошо. Внутренне подавлен.

22 марта 1993 г.

Врач обмолвился, что мы скоро уедем отсюда. Олег нервно посмеялся, когда услышал о таком. Ещё ничего неизвестно.

На завтрак – рисовая каша с маслом, жареный хлеб.

Привезли нового соседа по комнате. Назвался Степаном Александровичем. Вояка, работяга. Жена и трое детей. Сидит в позе лотоса. Привёз с собой газеты, но их изъяли при поступлении. Считает себя более чем здоровым в 67 лет. Завидую ему: в свои 62 я слишком зависим от погоды и её внезапных изменений.

На обед – суп харчо, рыба с пюре, компот.

На ужин – кисель, наверное, меня услышал местный повар, булочка, яблоко. Иван Иваныч снова отказался от последнего.

Перед общим выключением света Степан Александрович рассказал, что его забрали из больницы, не объяснив никаких причин. В амбулаторной карте значилось: «Допущен».