Крылья Улефа

– Ты опоздала! – удовлетворённо, с глубоким чувством собственного превосходства выдохнула маршал в лицо вихрем ворвавшейся в помещение бестии.

Взгляд проклятой ведьмы тут же опустел, буквально остекленел.

– Как вы могли? – бессильно прошептала она.

– А в чём проблема? – холодно улыбнулась маршал.

– Мой сын… Там остался мой сын! – чуть не плача, закричала ведьма.

Вот дурочка. Маршал не испытала ни укола сожаления или стыда. Она помнила те сотни ни в чём не повинных детей, что не получили никакого шанса вырасти и увидеть что-то хорошее там, на её острове.

– Подумаешь, родите нового. Нарожаете ещё сколько угодно. Воспроизведение рода людского – дело элементарное, – пожала плечами маршал.

– Как вы не понимаете?! Другого такого не будет! Ван уже был личностью, он был единственным, настоящим! Человек незаменим! То, что привело его в этот мир, поступило так зачем-то, это дар, которым нельзя разбрасываться! Если ничего не стоят люди, которых мы любим, то ничего не стоим и мы сами, наши чувства, проведённое с ними время и всё остальное, из чего соткана эта жизнь!

У этой ведьмы ещё и истерика началась, кто бы мог подумать. Так распустить себя при враге! Никакой самодисциплины, да и гордостью не пахнет. Неудивительно, что они такие слабые и никчемные, лишь огрызаются, но даже на их же территории не умеют пользоваться преимуществом, чтобы прогнать захватчиков восвояси.

– Романтические бредни. Опиум, дурманящий мозг и заслоняющий правду, – презрительно поджала губы маршал. – А мне казалось, эту чушь оставили там, внизу, примитивным первобытным племенам, чтобы они и дальше опускались и тупели, хрюкая в лужах своих же отходов, увлечённо занимаясь самовнушением на тему своей якобы уникальности… Прискорбно, что я ошибалась, и лишь подтверждает, что вас надлежит ликвидировать. Вы тут, похоже, такие отсталые, что в древние сказки до сих пор верите. Я знала, что всё у вас плохо, но не до такой же степени…

– Лучше уж в сказки, чем не верить вообще ни во что, как вы! – в бешенстве заорала ведьма. – Ценность человеческой жизни для вас пустой звук?!

– Скажем так – я знаю, что обычно ей придают слишком большое значение.

– Это не настолько страшно, как полное её обесценивание! Неужели вам никто не дорог?!

– Больше нет.

Маршал похоронила всех, кто претендовал на место в её сердце и душе. Увы, они вцепились в её память и нещадно терзали. Не так-то легко избавиться от привязанностей, всё верно. Мелодия, которую слушали когда-то вместе, оттенок, который нравился им обоим, или цветок, такой же, как те, что ей дарили – всё это царапалось, тянуло сокровенное, спрятанное на самое дно… Маршал понимала, что такие мелочи не перестанут сопровождать её до конца жизни – и напоминать снова и снова. Но она старалась изо всех сил. Она не позволит себе быть в рабстве у чего-то настолько эфемерного, не даст прошлому сесть ей на шею и диктовать условия, подавлять её волю. Надо всегда идти вперёд, выбрасывая вон весь балласт. Ненужные, выдохшиеся, лишь занимающие место псевдо-драгоценности разлетаются, подхваченные холодным и колючим порывом невидимой, но от того не менее могущественной стихии – как лебяжьи перья, как цветочная пыльца, как рисовые зёрнышки. Их увлекает далеко-далеко. Она разжимает хватку и расстаётся с тем, что прежде занимало её помыслы первым с самого утра и оставалось до позднего вечера.

– А ради чего же вы живёте? – горько спросила ведьма.

Уж точно не ради лишённых и яркости, и аромата жухлых букетов и покрытых пылью полустёртых фотографий под растрескавшимся тонким стеклом.

– Ради себя, моего народа и моей принцессы. Они ждут донесения о вашей смерти. Множество людей можно перевезти в безопасность, если вы сгинете раз и навсегда, – маршал не злилась, она даже не выражала ненависти. Просто говорила об этом как о священном долге, о том, что непременно должно быть сделано, и неважно, каковы окажутся затраты, и ресурсов, и живой силы.

– Но мы же могли бы пригласить вас… Для чего так жестоко?

– Мы не привыкли уживаться с чужими обычаями и традициями и не любим делиться. Весь исторический опыт показывает, что тотальная зачистка надёжнее, на мирные договоры полагаться нельзя. Сменится власть или приоритеты одной из сторон – и конфликт возобновится. Не говоря о том, что никогда нет гарантии, что один из участников, а то и оба, не притворяется, втираясь в доверие и усыпляя бдительность. Враг не бывает бывшим, даже если он ненадолго успокоился. А дальше – просто. Хватай всё, что сумеешь урвать раньше остальных. Всё, что получено тобой в сражении – законный трофей.

– Так нельзя! – ведьма всё-таки расплакалась.

– Это просто вы тут все мягкотелые слизняки и боитесь дерзнуть. У нас кровь течёт по венам, а не разбавленный сок!

Вдруг какой-то рыжий парень, вбежав и даже не взглянув на неё, кинулся к ведьме и развернул к себе за плечи. Маршал даже остолбенела от такой наглости. Но этому типу было плевать на неё, его радость горячей волной плескала во все стороны, он почти светился, глаза блестели.

– Ван жив! Все живы! Всё в порядке!

– Что? – в унисон спросили маршал и её незваная гостья.

– Первожрец Кассий… Он использовал свою особую магию, принятие зла – кажется, так она называется. Он впитал весь яд в себя и обезвредил. Сейчас он в обмороке, Вилитта и Кара хлопочут около него. Всё же ему много лет, и такие фокусы даром не проходят. Но это же Кассий! Когда ему было двадцать лет, он примерно так же обезвредил взрыв, который пытался устроить на центральной площади столицы какой-то безумный фанатик!

Да уж, такое заслужило войти и в учебники истории, и в художественную литературу! Кассий стал популярным персонажем ещё на своём веку, увидел признание его славы. Какой-то чокнутый пытался поднять всю столицу на воздух, но у Кассия имелись свои соображения на этот счёт. Негодяй так впечатлился подвигом Кассия, что без сопротивления дал себя повязать и оттащить за решётку. После этого заметили Кассия и Хранители. Ещё бы, такие гении на вес золота даже в их богатом на колдунов краю.

– Зачем вы помогаете ему, если он уже старик и своё отбил? Это был его выбор, разве не так? Он же понимал, чем рискует… Для чего с ним возиться?

Ли сжал кулаки, но Тана опередила его, не дав и шагу ступить. Она закатила маршалу звонкую и крепкую пощёчину. Ли никогда прежде не видел, чтобы добрая и отзывчивая Тана так рассвирепела, но она была готова рвать и метать, и останавливаться не собиралась. Тварь, что недавно ухмылялась и выражала крайнее самодовольство, ничего не осознала, не переосмыслила, и Тана охотно удавила бы её на месте!

– Вы носите такую прекрасную форму, а стоило бы вымазаться в грязи, вам бы подошло! Мы победили, ясно вам?! И вы испытаете на себе всё, что полагается неудачникам, потерпевшим поражение! Я позабочусь, чтобы мало вам не досталось, клянусь! И мы непременно договоримся с вашей принцессой о переселении вашего народа, но вы умрёте раньше, уж не сомневайтесь!

Тана вопила всё это, но Ли подмечал – её отпускает. Она пережила чудовищное потрясение, но теперь превращалась в прежнюю Тану – такую, которой он всегда восхищался, и в которую влюбился по уши. Девушка, за которой хоть в огонь, хоть в воду! Эх… Маршал, маршал. Великолепная и роскошная ведь женщина, жаль, что цинизм пропитал её до мозга костей, а сама она – слишком железная леди, чтобы снизойти до простых, но согревающих и милых жизненных мелочей, наполняющих реальность, укрывающих от невзгод, будто пушистый шерстяной плед. Ли не завидовал её участи – быть такой наверняка тяжело, и ноша, непомерная для одного, даже с мощью титана, подломила её.

Глава 31

Рассвет, что полновесными чистыми лучами щедро брызнул из-за крыш домов, тут же ласково и приветливо окунул весь город в нежно-розовый и оттенки золотого. Это утро было таким свежим, таким бодрым, воодушевлённым и радостным самому себе, самодостаточно ярким и счастливым, что, казалось, ему нет совершенно никакого дела до разрухи внизу. Но для Таны оно стало обещанием нового, лучшего будущего, какого-то начинания, перечёркивающего прошлые ошибки, радугой встающего над всем островом и указывающего им путь вперёд, длинную и широкую дорогу ко всеобщему миру и покою, где не приходится никого убивать ради того, чтобы спасти себя и своих близких. Им нужен был этот опыт и эта боль, чтобы осознать истинную ценность всего сущего и больше не разбрасываться сокровищами приятных и добрых минут в кругу семьи и друзей, какой-то повседневности, самого банального и простого быта, что заключается в мелочах и кажется тем, что разумеется само собой и прилагается к жизни всегда, и завтра, и послезавтра, и через месяц повторится ровно то же самое. А вот нет, им не дают свыше никаких гарантий ни при рождении, ни когда они знакомятся с будущими товарищами, ни даже когда влюбляются. Слепо растранжиривать то, что мнится им неотъемлемой и скучной частью бытия, гнаться постоянно за большим, упуская малое… Такой ошибки Тана отныне никогда не допустит. Тана знала, что Ли понимает её. На этом фоне блёкло даже то, что Совет Хранителей отказался казнить маршала Саари и других вражеских командующих, обязав их трудиться, пока они не возместят весь ущерб. Мол, преступления этих негодяев так тяжелы, что казнь – чересчур простой и быстрый исход для них. И ещё – напрасная трата рабочих рук. Фрид настоял на этом решении и доказал остальным его целесообразность. Рядовых же и вовсе приняли, поселили в городе, и близнецы приглядывали за ними, помогали освоиться, следили, чтобы конфликты между ними и коренным населением возникали как можно реже. Тана вовсе и не хотела, чтобы их всех убили, те её слова вырвались на эмоциях.

– Я больше никогда не хочу увидеть тебя такой, как ты была на войне, – сказал Ли, обнимая её со спины.

– Я тебя тоже, – честно ответила Тана.

Ван сейчас внизу, со своими альбомами, весь перемазанный в краске – рисует свои сказочные миры, где крылатые лошади скачут прямо по облакам, ослепительно сияя пышными длинными гривами, что дошли бы до копыт, если бы прекрасные скакуны хоть ненадолго встали бы спокойно. Скачут навстречу белому замку, стеклянному, полупрозрачному. А ещё у Вана были серебряные корабли, величественно плывущие по сиреневому океану, и вокруг больше ничего, из конца в конец только солёная вода – и россыпь искристых бликов на ней. Ван называл их человеческими мечтами в поисках тех, кому они необходимы. Тех, кто будет их питать – и вдохновляться ими. Но Тане больше всего нравилась та картина, где крылатые девушки танцевали среди звёзд, раскинув руки, и полы их платьев развевались на несуществующем ветру. Ван сказал, что эти девушки берегут само Время, что их танец нужен, чтобы сменялись года, времена суток и сезоны. Их получилось пять, потому что Ван принял эту цифру за приносящую удачу согласно каким-то своим личным фантазиям. Ни Тана, ни Ли не рассказывали ему историй или сказок, связанных с чем-то хорошим, что приносит пятёрка.

Да уж, идеи у этого ребёнка иногда рождались странные. Ван однажды спросил родителей, сидя перед ними на пушистом красно-зелёно-голубом ковре, перебирая большие и маленькие пёстрые кубики, из которых строил крепость, будут ли они гордиться им, если он станет художником. "О чём ты, милый? Мы уже тобой гордимся! Для этого не нужно делать ничего особенного, достаточно просто того, что ты есть и улыбаешься нам!" – сказал ему тогда Ли. А Тана добавила, что, конечно же, они поддержат любые его начинания, а, если ему разонравится, и он попробует что-то ещё – ни в коем случае не осудят. Тана всегда удивлялась тому, как быстро взрослые забывают о собственных чувствах в детстве, ограничивая своих сыновей и дочерей, делая им больно, даже не пытаясь понять, а ведь сами когда-то хотели перепробовать всё, и им часто надоедало то, что ещё вчера они обожали. Так тоже бывает, и это нормально. Увы или к счастью, но человек непостоянен.

Фрид отошёл от окна башни Кассия. Благодаря магическому зрению он мог увидеть при желании любого человека в городе – и, признаться, залюбовался на этих двоих так, что не сразу спохватился. Для него их души мягко, но уверенно горели, подобно паре негасимых светочей, готовых поддержать любого, даже его, несмотря на то, что прежде отношения у них не очень заладились. Фрид понимал, что они всё равно считают его другом, и искренне считал это честью для себя.

– Ну, вот. А ты боялся, что не справишься.

От этого одобрительного тона Фрид сразу взвился – и куда только подевалось всё его новообретённое степенное спокойствие Хранителя, вся уравновешенность!

– Какой бездны ты вылез?! Тебе нужно соблюдать постельный режим! – напустился он на Кассия. Фрид действительно беспокоился за этого человека, который за пять лет успел стать его близким, почти заменив родного отца.

– Мне это надоело, – беспечно и легкомысленно отмахнулся Кассий, как будто эти слова жужжали у него над ухом вредными толстыми мухами, что пристали к нему почём зря.

Фрид сцепил зубы и почти мученически выдохнул. Ну, как ему втолковать вредному старикашке хоть немного здравого смысла?! Похоже, гиблое дело, того уже не перевоспитаешь.

– Мне уже мало осталось, грешно тратить эти дни на больницы, – продолжал Кассий.

Фрид фыркнул, ничуть не впечатлённый.

– Ага, как же, как же! Наверняка всех нас ещё переживёшь! Не прибедняйся!

Кассий усмехнулся.

– Ну, раз ты так в меня веришь, то и не волнуйся.

Фрид прикрыл глаза.

– Я хорошо изучил тебя. Ты притащился сюда вовсе не для того, чтобы обсудить мои успехи и твои болячки. В чём дело?