Крылья Улефа

Он имел в виду, что те перестают выглядеть безликими и одинаковыми, будто специально штампованными по одному шаблону, врагами. Ли стремился вникнуть в индивидуальность каждого, интуитивно чувствуя, что тогда, возможно, не придётся и убивать. Он не пылал рвением поквитаться с ними, да и вообще не любил насилие. В глубине его души теплилась надежда как-то поладить с теми, кто остался. Сколько войн в истории не произошло бы, если бы стороны хотя бы пытались понять друг друга, вникнуть в мотивы, в переживания, в идеи, мечты и стремления тех, кого собрались истреблять? Если бы ценили людей по ту сторону и понимали, как невосполнима потеря любого из них? На обоих берегах у всех есть то, что дорого, то, за что готовы лечь костьми поперёк пути, но не дать пройти супостатам. А часто гроссмейстеры наверху просто швыряли подневольных людей, будто щепки, в перемалывающий и пожирающий всех и вся водоворот, из которого не всплывал уже никто… Захватчики и тираны воображают себя творцами мироздания, они укладывают себе под ноги живую плоть себе подобных, кто не сумел подняться так же высоко и тоже диктовать окружающим свои условия. Взобрался над толпой – и сразу воображаешь, будто тебе предначертано повелевать ею. Люди грызлись, как волки, в миновавших неблагополучных эпохах там, внизу, на земле. У кого армия больше или лучше обучена, кто качественнее вооружён или действует беспардоннее – тот и одерживал победу, а, значит, в хрониках для потомков его записывали как правого, мол, он сокрушил зло и принёс благоденствие. Но империи их стояли на океанах крови и горах тех, кто пал и не удостоился даже беглого упоминания. А они сейчас, люди будущего, ушли ведь вперёд, да? Они не уподобятся ослеплённому бешеной яростью лютому зверью? Ли молился бы на это, если бы знал, кому. Хранители ведь не боги, пусть и сияют, и вершат чудеса. Они тоже люди, пусть и бывшие, а, значит, ошибаются. Расстраивала Ли озлобленность людская, как лезвием бритвы по сердцу, и всё внутри смерзалось, и в мелодии жизни слышался мучительный, царапающий, взывающий поправить его хоть немного диссонанс. Он не мог взять в толк, неужели так трудно задержать лавину своего негатива хоть немного и всмотреться в чужое лицо, понять, что и у другого всё обстоит далеко не хорошо, и не прибавлять ноши на его плечи, но соединить их и тащить вместе, сообща. Злость нахлынет и пройдёт, а человеку ты плохо сделал, и глотает он кислое питьё твоей агрессии и жестокости, давясь и не смея отплёвываться, чтобы добавку не получить.

– Нападений больше не будет, – вдруг сказала Карин.

– Да, они потеряли уже половину, если считать нас, и пойдут на переговоры, – кивнул Нило. – Как это ни забавно, но с вами действительно собирались поладить. Чего вы желаете? Почему не сдаётесь?

– Потому что… – заговорил Фрид серьёзно и даже почти угрюмо. – Хранители не единственные глашатаи воли островов. Мы не примем ультиматумов и не объявим о своей капитуляции. Мы тоже хотим начать решать, а не ждать, пока это сделают за нас.

– Даже если вас убьют? – потрясённо выдохнула Карин.

– Если они не изменят своё отношение и продолжат настаивать на том, как оно есть сейчас – то умрут они, – просто и непреклонно сказал Фрид.

Внешне он вполне успокоился и снова мог здраво рассуждать, но где-то там, в его мерно вздымающейся и опускающейся груди, клокотали пурпурная злоба и желчное неистовство. От Фрида Хранителям прощения не видать, он не пойдёт им навстречу ни в чём. И Ли поёжился, догадываясь, что Фрид заставит длить сражение до последней капли крови одного из флангов противостояния. Вот с такими лицами и сокрушают превосходящие по численности орды, а потом их рисуют на портретах и объявляют героями… Но что за герой может получиться из человека, который положил сотни своих же соратников и чужих бойцов, точно так же согнанных безумными вожаками на бойню?! Ли ни за что не согласится, что такой головорез достоин этого статуса!

Глава 22

Кассий еле-еле, будто гусеница по склону горы, поднимался по широкой винтовой лестнице. Её точёные мраморные ступени и роскошные резные поручни, украшенные золотым узором лепестков, бутонов несуществующих в природе, фантастических, диковинных цветов и гроздьев спелых ягод, ничуть не вдохновляли его передвигать ноги быстрее. Наоборот, он в очередной раз сетовал, что эту радость несказанную не сделали хоть немного пониже. Что поделать, никто не становится моложе с годами, и даже верховных жрецов не обходит всеобщий печальный жребий. Кассий также сожалел, что не выбрал себе лабораторию на одном из нижних этажей Храма, польстившись на красивый вид из окон и больший простор для действий. Работать там, наверху, считалось огромной честью, которую ещё заслужить надо, и оборудование там не в пример лучше, и тех, кто вокруг шумит и может некстати толкнуть под руку, в разы меньше… А сейчас Кассия раздражало буквально всё, от росписи голубовато-белыми, пышными, как хорошо взбитые пуховые подушки, облаками на потолке и до сияющих, начищенных до безупречного, почти стерильного блеска стен. Кассий хотел в отставку, но должность верховного жреца, к несчастью для него, давалась пожизненно, и по своему выбору с неё не увольнялись. И уж подавно не до смены караула в разгар штурма – кто на посту есть, тем и отбиваться предстоит. Да Кассий и сам знал, что невыносимо заскучает, отойдя от забот. Они не позволяли ему, дряхлой кляче, не развалиться окончательно.

Молодёжь! Глупые детишки, их бы рвение да на развитие острова! Хотя то, что среди них затесались не последняя в своём деле госпожа-Мастер и сильнейший из официально зарегистрированных магов, удивляло Кассия. Они-то уже не малыши, могли бы и головой иногда пользоваться, а не только еду жевать ею! Им настолько заняться нечем, или в чём проблема? Да, во времена безрассудной юности Кассия и у его поколения возникали странные идеи, кто-то вопил о тиранах и угнетателях, но большинство переросли это, а те, кто не смог – исчезли без следа. Кассий не осуждал Хранителей, они не в книжке ведь живут, где храбрый и гордый герой перед тем, как его отправят на кремацию заживо, обязательно произносит речь, что за него отомстят, а кривые зеркала будут сброшены с башни, и где, главное, рано или поздно, обычно – под конец, всё это сбывается. А потом они весело пляшут, празднуя свержение строя жестокой и жадной власти, которая превышала все свои полномочия – как будто страна после этого не лежит в разрухе и нищете. Легко сломать, а вот что эти ребята построят? Они вообще пахать от утра до утра, не разгибаясь, чтобы построить общество честнее, лучше и справедливее, чем у таких-сяких злых и плохих Хранителей, готовы? Естественно, они провернули много таких афер, за которые больше половины верующих отреклось бы от них, как от глиняных или деревянных идолов, если бы те стали достоянием гласности , но… Сначала подержите в своих руках штурвал гигантского корабля хотя бы год, не посадив его на мель и не налетев на риф, а потом болтайте о том, как с этим справляются другие!

Кассий прожил уже так долго, чтобы стать невосприимчивым ко всей пропаганде Хранителей. Он видел их насквозь. К его годам люди обычно либо полностью ударяются в религию, либо, наоборот, их уже вообще ничем в принципе не проведёшь, даже при тысяче безупречно сфабрикованных доказательств. И он отлично знал цену тем, кому служил, но его это не волновало. Он сознательно выбрал их сторону. Они давали какой-никакой порядок и хотя бы хрупкую, но уверенность в завтрашнем дне. Людям в большинстве плевать на то, что их ежедневно запрягают в плуг и гонят на поле, как скот, если кормушка полна, можно поспать на мягком и под уютной крышей, а рядом семья и вроде как недурно устроенный быт. Постараешься лучше – и тебе позолотят твои вещи, чтобы ты пустил пыль в глаза соседям и прошёлся этаким обеспеченным и во всём довольным жизнью барином перед ними. Им страшно от войн и революций. Вместо впечатляюще яркого и зовущего за собой знамени грядущей утопии они видят только лишения и потери. А, не приведи Улеф, повстанцы будут разбиты вдребезги и повешены на столбах?! Нет, надеяться на что-то большее, чем есть, вызывает у них несварение и мигрени, им бы поменьше воплей и суеты да чуть повыше жалованье. Люди сами же забросают камнями любого, кто попытается выбиться из круга понятных каждому элементарных маленьких радостей и нацелится в небо, на что-то великое. Эти сопляки, что чуть ли не на костёр взойдут ради звёздного шанса доказать свою правду, напоминали Кассию дворовых петухов, которые успевали распушить перья и наверняка возомнить, что уходят несломленными и прекрасными, тогда как всего лишь за ближайшим углом их обдирали донага, чтобы затем отправить смешную и вовсе не преисполненную достоинства тушку в суп. Все посмотрят, как они варятся, и уже через десять минут забудут, что за вздор те кукарекали, пока пробовали убежать от расправы. Да, у каждого есть неотъемлемое право на личные заблуждения и промахи, и Кассий вполне терпимо и сдержанно относился к подобному, предоставляя каждого назначенной судьбе, но не когда речь шла о тех, за кого он считал себя хотя бы косвенно, в самой малой мере, в ответе. Как верховный жрец, Кассий любые беспорядки и малейших упадок чего бы то ни было в стране относил на свой счёт. Кто соблазнил малых сих прямо у него под носом? Откуда проникли тлетворные миазмы бунта? Войнами, оружием, правом силы брать с наскока – гнилой и шаткий подход. Каждый, кто прибегает к нему, будет вести людей за собой лишь до тех пор, пока побеждает.

Да, в том-то и проблема для него. Скрипи ты, как несмазанные дверные петли, не скрипи – всё едино, нужно разгрести завал, пока тот не погрёб под собой всё, что ещё оставалось здоровым и цветущим. Кассий любил острова и положил бы жизнь на то, чтобы избежать перемен. Нет, они не всегда к лучшему, есть перемены – предвестники конца света.

Стыднее всего вышло с тем, что ученик его ученика тоже участвовал в этом балагане. Кассий знал, что не может брать на себя ответственность за то, что новое поколение получилось не таким, как они, старики, мечтали, когда были сами в их возрасте. Знал – и ничего не мог с собой поделать. Значит, Кассий где-то оступился, а тот, кто его слушал, сбился с пути ещё сильнее, и теперь Фрид тратит себя на попытки расшатать устои, принятые задолго до рождения его бабушки и деда. Поведение детей – всегда отражение воззрений их родителей, даже если они не согласны с теми ни в чём. Протест – тоже показатель и взаимоотношений со старшими, и полученного воспитания, да и в целом всей эпохи. Нельзя закрывать глаза на то, какие всходы дали их, наставников, посевы. Значит, чего-то недодали, недообъяснили, мало донесли в протянутых навстречу ладонях – ноша успела просочиться сквозь пальцы. И откуда берётся такое стремление непременно сгореть, встретиться с чёрным вихрем смерти, бросить себя в самое жерло? Талантливые, способные, умные люди ведут себя как самоубийцы, да ещё из тех, кому мало отправить в пустоту лишь себя одних, и надо прихватить побольше ни о чём не догадывающегося народа. Кассий хотел жить, пусть ему и осталось времени с куцый хвост. Он научился дорожить с каждым днём. А горячие импульсивные молокососы лезут решать за него и за всех остальных. И вот теперь Кассий и дитя дорогих ему когда-то людей, ныне – тёплых и светлых воспоминаний, обученное человеком, которого он всегда ценил и уважал, находятся в разных лагерях и, не будучи даже знакомыми, уже пребывают в ссоре, готовой вскоре перерасти в открытое сражение. Кассий, имейся у него на это хоть малый шанс, охотно извлёк бы Фрида из рядов этих прискорбно плутающих между реальностью и своими химерическими упованиями фанатиков. Будь он сам посноровистее, не растеряй скорость и хватку на склоне своего века – ввязался бы в круто заваренную кашу, чтобы всех оттуда вытащить, но Кассий, седой, согбенный под гнётом перенесённых невзгод и свершений, уже давно не так хорош.

Кассий сел за стол, отодвинул двумя руками фолиант в обтянутой змеиной кожей обложке, такой толстый, что поднять его и держать на весу людям обычного телосложения и физической силы можно было лишь вдвоём, и развернул чистый свиток. Буквы ложились причудливой тёмной вязью по его бледно-бежевой, с лёгким уклоном в желтоватый оттенок, шероховатой поверхности, Кассий писал быстро и бегло, уже продумав и обкатав каждую фразу в уме. Свой убористый, аккуратный, изящный почерк он старался сделать ещё более компактным, чтобы уместилось всё, а сказать он хотел многое. Хотя, конечно, Фрид был волен скомкать или разорвать письмо, не читая, Кассию нечем его заставить, да и незачем, он сам виноват, что упустил Фрида, недоглядел, где-то промахнулся. А, значит, ему и подходы искать. Да уж, строптивый маг, которому по плечу оказалось покорить силу древних камней, никогда не сворачивающий с единожды выбранного пути, против него, Кассия, чувствующего, что в его теле нет ни нормально функционирующих органов, ни достаточно прочных костей. Весь запал любых твёрдых воззрений и принципиальных позиций давно выветрился из него. И, наверно, он даже в некоторой мере трус – но быть оголтелым глупцом, что лезет с открытой грудью на баррикады, уж точно не приносит больше пользы.

"Господин Эль'Винг,

вы, должно быть, совсем не помните меня. Последний раз я видел вас совсем маленьким ребёнком, а, поскольку приходил в основном к вашему отцу, то, каюсь, уделил вам не столько внимания, как следовало бы. Я – друг ваших родителей и наставник вашего наставника, почтенного Ашры, Кассий Ма'Гарр. Вам моё имя может быть известно в связи с саном верховного жреца. Но не отворачивайтесь от меня с презрением сразу, едва лишь прочитаете это. Я питаю к вам глубокое расположение и хочу отвести от пропасти, к которой вы стремительно, со свойственной вашему возрасту ослеплённостью, торопитесь. Сожалею, что нам приходится знакомиться ближе в таких суровых обстоятельствах, но история не всегда спрашивает желания её участников. Это не мы творим её, а она творит себя с нашей помощью. Но мне бы чрезвычайно хотелось с вами увидеться, господин Фрид. Откладывать некуда, ведь ваша страсть скоро обернётся против вас. Я долго ожидал подходящего случая и получил то, что заслужил за свою медлительность и нерешительность – мы встретимся при наихудших условиях из возможных. Впрочем, нет, ещё не всё потеряно, ведь я ещё не получил приказ о вашей казни, вот это было бы настоящей катастрофой. В моих целях – не дать этой страшной вероятности будущего воплотиться в жизнь. Пожалуйста, не отвергайте моё приглашение, я гарантирую вашу безопасность и свободу по завершении переговоров, к чему бы мы в итоге ни пришли.

С безмерным уважением к вам, Кассий."

Скрутив пергамент тугой трубочкой и перевязав жёлтой лентой – символ запроса мирных переговоров, – Кассий положил его на колдовской ветер и позволил тому унести послание к адресату. Ветер разумен, он избежит столкновения с птицами и не даст перехватить драгоценное сообщение тем, кому оно не полагается. К счастью, на свете почти нет магов, способных сбить заклинание верховного жреца, и один из них – как раз Фрид.

Глава 23

– Как ты можешь настаивать после того, что случилось?! Ты видишь, как мы все изранены, и хочешь продолжать?!

– Именно поэтому и хочу! Это ты как можешь хотеть мириться или искать компромисс с ублюдками крылатыми после того, что они сделали с Таной, с Иммой, да и с тобой самим тоже?! Или ты теперь не мужчина, а изорванная тряпка?!

– Кровь… Тебе ещё мало крови?! Проливая её, чем ты отличаешься от них?!

Звук удара. Ли отпрянул, держась за челюсть и ощупывая её на предмет сломанных зубов, а Фрид, не разжимая кулаков, наступал на него, в его глазах явно читалась жажда продолжать, пока не превратит чужое лицо в месиво. Тем не менее, магию он не использовал, и это говорило о том, что он ещё как-то себя контролирует. По крайней мере, Сабре хотелось надеяться, что она поняла его правильно.

– Читай проповеди о смирении, прощении и человеколюбии, когда тебя унижают, а твоих близких насилуют! Целуй ноги хозяевам и пресмыкайся перед ними, ничтожество!

Фрид был страшен. Он шёл искалечить и возражений не принимал. Для него аргументом являлся бы лишь агрессивный отпор от Ли. Имма бы могла остановить его, но её здесь не было. С тех пор, как она пострадала, Фрид так и остался сам не свой, и, как мужчина как человек, считал себя в ответе за истребление Хранителей подчистую. Он хотел столкнуть их с пьедестала, как сталкивают в реку или пропасть каменных истуканов и сжигают на кострах деревянные тотемы идолопоклонников. Он и правда был готов рискнуть возвратиться в нижний мир, опуститься под облака, даже если там приходится жить, ежедневно травя себя выхлопными газами, фабричным дымом, токсичной травой, химикатами в пище и питье – всем тем, что они тут, наверху, знали только по книгам. Это вызывало у иных впечатлительных детишек кошмарные сны с пробуждениями в истерике посреди ночи, а у взрослых – нервный тик. Но чистый и благоустроенный рай загнил изнутри! Лучше уж видеть дрянь, которую можно устранить физически, поработав руками или, на худой конец, лопатой и мусоросборником, придумать очистители воздуха и фильтры для воды, чем смотреть в лица приличных и благовоспитанных с виду людей, не зная, насколько они испорчены и в какую сторону под привлекательной оболочкой.

– И с чего ты начинаешь переустройство жизни?! С того, что угрожаешь другу?!

– Какой ты мне друг, паразит избалованный?! Я не товарищ тем, кто не убивает Хранителей! Я думал, ты хочешь вытрясти из них побольше сведений, а потом свернуть шеи!

– Очнись! Ты себя-то слышишь?!

Ли пока что удавалось пятиться, отступать, не подпуская Фрида на дистанцию удара, однако, он вовсе не был уверен, насколько его хватит. Он не так вынослив, как Фрид, которого поддерживала в эту минуту ещё и непомерная злость, отнимая разум, зато прибавляя энергии. Если бы не приходилось защищать близнецов – Ли бы просто уступил и отдал себя на расправу, пока Фриду не надоело бы увечить его плоть. Но Фрид настаивал на их немедленной казни – не оставляя Ли выбора.

– И слышу, и вижу! Имму сломали, будто она кукла из тех, что стоят щепотку медной крупы и пригодны лишь на пять минут, а затем у них непременно что-то отваливается! Сломали человека так, словно это ерунда! Ясно же, что теперь или они – или мы!

– Если вопрос будет стоять именно так – то, скорее, обе стороны полягут!

– Ну и пусть! Я буду лишь рад умереть, если и они погибнут тоже! – Фрид свирепо сверкал глазами.

– А мы – нет! Оглядись, твоя месть разрушит больше, чем их расчёт и безразличие к нашим жизням!

Фрид остановился, тяжело дыша, с раздувающимися ноздрями, всклокоченными волосами и сползшими чуть ли не на самый кончик носа очками. Им вдруг завладели уныние и подавленность, словно что-то большое, безмерно важное, но такое, что невозможно облечь в слова, которые теряют силу и влияние сразу же, как отзвучат, даже если всего себя в них наизнанку вывернешь и выставишь на обозрение, застряло у него поперёк горла. Фрид не применял магию против Ли, хотя не мог не догадываться, что у Ли нет шансов отбить такой удар… Но обольщаться не следовало – Фрид не щадил его, а просто хотел чувствовать под руками живое тело, то, как оно сминается по твоей воле, сполна различая и смакуя все оттенки причинения боли другому. Магия этого не давала. Ли знал, что как минимум в эту минуту ничего от их прежнего друга во Фриде не было, и взывать к его здравому смыслу бесполезно – Фрид ослеплён и оглушён собственной правдой, упёрся в неё и гнёт эту линию.

– Ты правда будешь счастлив, если я умру? Это решит твои проблемы или снимет твою боль? – продолжал Ли, глядя Фриду зрачки в зрачки.

– А, если я скажу, что останавливаюсь, что дальше не пойду – за сколько ещё смертей и пыток я буду косвенно в ответе? – едва ли не прошептал Фрид.

Ли показалось, что он хочет упасть на колени и расплакаться, но тело отказывается. Держит его, будто привязанным к машине для пыток, растянутым на ней. Мир Фрида уже почти совсем развалился на кусочки с зазубренными кривыми краями, об которые только порезаться теперь можно, и тот уже не видел, за что ещё можно зацепиться, чтобы отсрочить падение хоть на день. Фрид настроился на смерть, не надо быть гением или уметь читать чужую мимику, чтобы это заметить. Уклад островов, полный размеренности, томной неги, роскоши, изысканности, хорошего вкуса и тона, сковывал его, Фрид не был предназначен для такого, ему бы туда и в тогда, где любой желающий мог без труда поучаствовать в какой-нибудь войне. Он бы выбился в вожди, а, даже если бы пал на поле брани – был бы счастлив. Внутренний шторм таких людей не соответствует внешнему штилю, и они стремятся привести окружающую среду в гармонию с собой, потому что успокоиться самим никому из них не дано. Фрид мог бы сполна наслаждаться жизнью и занять любой пост, включая правительственный – подай он заявку в Хранители, и ему бы не отказали. Но нет же, ему ничто не любо и не мило без блеска заклинаний и грохота от их столкновений! Фрид… Вечно себе на уме, непреклонный и упорный, как если бы скала могла ходить и говорить. Заметно, что учился у камней.

– Хорошо. Будь по-вашему. Катитесь куда хотите, а я вас с этого момента не знаю. И на глаза мне не попадайтесь. Мне не помогут ваши нотации, поэтому держитесь как можно дальше.

Фрид развернулся и ушёл прочь. Когда он скрылся за поворотом, Ли потёр ладонями лицо, провёл пальцами по чуть вспотевшему лбу. Туго сжатая пружина в груди никак не желала превращать свою потенциальную энергию в кинетическую.

– Ему было бы лучше, если бы Имма просто умерла, – задумчиво сказал он.

Да, с этим можно смириться, пережив все сопутствующие этапы утраты. Но теперь, в настолько подвешенном состоянии, Фрид каждый день буквально пылал на костре заживо, рассыпаясь, но не теряя сознание и даже не утрачивая чувствительность. И пытка эта всё не прекращалась, Фрид ждал того, что, может быть, никогда не наступит. Шансы Иммы были слишком малы, с Анви и Вилиттой могло произойти всё, что угодно, и… Что, если они не успеют?

– Он уронит весь остров и разнесёт вдребезги об землю внизу, если Имма не выкарабкается, – со вздохом встревоженно сказала Сабра.

Ли промолчал. Глупо констатировать очевидное.

***

Ничего святого в этом мире отныне и во веки веков не осталось, нечего и ворошить золу, в которую перегорели некогда милые сердцу безделушки, или перебирать старые, многолетней давности, записки, надеясь разыскать в них искры чего-то ещё живого и настоящего. Фрид понимал, что всё меняется, и ему там, к чему все и всё стремятся, места не приготовили. Душно, душно и тошно в этих проклятых городах, на островах – как в бессрочной ссылке. Красота – не гарантия счастья и не отражение таких же замечательных движений души, чаще всего она ширма, притворство, декорации, выстроенные вокруг груды кое-как наваленных, будто небрежно нарубленные ленивым работником дрова, трупов. Фрид ни в коем случае не назвал бы себя ни могущественным, ни отважным, более того – он последний дурак, если позволил своему духу и сердцу так распуститься. Он должен был знать положенное ему дело, а не стремиться столкнуть всё в пропасть, если Имма не выкарабкается. С другим настроением делают революции, вовсе не так мечтают о справедливом мире… Фрид ничего не хотел без Иммы, его ничего не заботило. Да и для чего продолжать? До сих пор каждый его поступок служил к вящей славе Хранителей. Повязать себе на глаза плотную розовую ленту, заниматься тем же самым как ни в чём не бывало Фриду претило. Ненависть к окружающему миру, ненависть к себе, само солнце – и то поблекло, будто на небеса просто налепили яркую круглую бляшку. Медали за выслугу лет – и те блестят ярче. Ну, свергнут они Хранителей – и что? Через десять, двадцать или сто лет тем на смену придут новые дутые, как мыльные пузыри, вожди. Мало ли история знала примеров… Всё в ней циклично, всё повторяется, замкнутое на себя, как заевшая игрушечная балерина, которая должна танцевать не хуже, чем живая, а сама лишь кружится, кружится и кружится, будто веретено или то насекомое, Фрид забыл название, которое ввинчивается под кожу, этакий маленький штопор. А он сбежал от товарищей, как мальшичка, который кричит, что его тонкое душевное устройство никто не способен понять, хотя на самом-то деле оно банальнее некуда, и вся его сомнительная личная заслуга – дурно слепленные стишки. Сбежал и возвращаться не собирается. Они полны жизни, у каждого из них есть планы на будущее и мечты… Фрид же ощущает, как сквозняк, которого нет на самом деле, продувает его насквозь. Смертельный холод.

Дыши, беги, споткнись, умри. Заколдованная цепочка одинаковых для всех действий, куда ни бросайся, чтобы разорвать её и улететь на свободу. И неважно, от старости или неловкости заплетутся и уронят тебя ноги – итог прежний. Агония? Да, вся жизнь – не игра, не театр, не прогулка и не развлечение, а лишь пустая агония.

Послание, оформленное точно так же, как обычно передавали свои приглашения Хранители, вдруг неторопливо спланировало, как бумажный самолётик или сухой древесный лист, впрямо в руки Фриду. Он едва удержался от того, чтобы уронить эту дрянь под ноги и наступить на неё, придавить всем весом, а то и несколько раз подряд. Пожалуй, есть резон ознакомиться с тем, что там ему тщатся предъявить – хотя бы смеха ради. Сардоническая ухмылка перекосила губы Фрида, когда он разворачивал свиток. Тут же, однако, она перешла в недоуменную и озадаченную гримасу. Это что же, подлог? Розыгрыш? Или же старый маразматик окончательно выжил из ума? Когда Фрид ещё не испортил отношения со жрецами – он слыхал, что Кассий заговариваться стал, право и лево путает… Не принял ли его верховный жрец за кого-то другого? А, может, вообще сочинил всю историю, чтобы заманить Фрида куда-то? Нет, глупо, жрецы же как собаки, ищейки и гончие, они бы взяли его след, вынюхали, куда бы он ни отправился, и напали всей вшивой и драной сворой. Так неужели правда? А, впрочем, разве Фрид так уж рискует? Он же не собирается становиться бессмертным. Рано или поздно стычка в любом случае будет, и незачем оттягивать. Вот только Кассий явно не обрадуется, когда он придёт – Фрид давненько не выносил верховного жреца, и не только потому что Кассий засиделся на посту, мешая выдвинуться молодым. Этот человек не лучше, а то и ещё хуже, чем Хранители! А ещё Кассий для Фрида был символом, буквально олицетворением слепого и рабского преклонения перед кем-то. Всё верно, сначала надо сокрушить именно его! Это и чисто стратегически выгодно – после такого удара жрецы ой как не быстро переорганизуются! Пусть Кассий и старый, дряхлый, гремящий костями, и песок из него сыплется – он их знамя!

Глава 24

Сад полыхал и сиял. Текло и переливалось в солнечных лучах расплавленное золото и серебро древесных крон, шелестели полупрозрачные и тонкие, будто слюдяные, голубые и белые листья бесчисленных кустов, аккуратно подстриженных и слишком опрятных – их декоративность бросалась в глаза, ни намёка на то, что подобное природа могла создать сама, а ведь, по мнению Фрида, именно так и должны выглядеть хорошие сады. Все знают, что за ними постоянно ухаживают специально предназначенные для этого люди, но придавать растительности такой облик, будто она сама выросла и приобрела такие приятные, ласкающие эстетические представления гуляющих, очертания, что к ней не прикасались, а чудо получилось само, считалось хорошим тоном. Здесь же будто специально подчеркнули – всё искусственное, рукотворное, покорное воле декораторов и никогда не перечащее ей даже в каких-то мелочах. Фрид аж зубами скрипнул – весьма подходит для личных владений вечного раба Хранителей!

И в центре всего этого великолепия витой ракушкой вздымалась к небесам башня. Висела безо всякой опоры, как в невесомости. Широкой светящейся лентой прямо по воздуху к ней поднималась широкая светло-лиловая дорога, чем-то похожая на аллею славы. Фрид знал, что по её краям наложена особая магия, благодаря которой никто не мог упасть вниз, даже если бы захотел спрыгнуть. Гравитацию и логику здесь вообще, кажется, похоронили, совершенно несочетаемые элементы чудом гармонировали между собой и смотрелись вполне безупречно. Ничего из этого не поддавалось здравому объяснению, но вместе производило такое впечатление, словно только так и надо, и ничто иное просто невозможно. Фрид дивился тому, как всё это соотносилось между собой. Архитектура несравнимо безумнее и сложнее, чем в несчастном поместье его брата, а он-то называл их скромные изыски там буйным помешательством! Ну, ещё бы, там колдовала лишь хозяйка дома, а здесь – множество лучших жрецов современности… Да уж, наигранная экзальтация и распушение павлиньих перьев как раз в их стиле. Парящий замок олицетворял оторванность от всех суетных увлечений и страстей, от всего, что застит взор простых смертных, мешая им как следует разглядеть небеса и устремиться помыслами в вечное. Большего двоедушия, цинизма под благообразной маской и фарисейства Фрид и вообразить себе не мог. Свиньи в мантиях, расфуфыренные, напудренные, напомаженные – младшие жрецы, уже привыкшие к тому, что им теперь всё дозволено, и ещё не умеющие скрывать свои грешки. Подчёркуто аскетичные, надутые и важные, что твои индюки, но делающие вид, что они преодолели все свои пороки и давно поднялись гораздо выше тех простых смертных, которыми когда-то были – старшие жрецы. И актёр из актёров, гороховый шут, изображающий из себя короля – верховный жрец. Прекрасно исполнено, достойно аплодисментов и требований выхода на бис! А приёмы и публичные церемонии! Ах, как же они стараются придать себе и своей шарлатанской конторе внешних лоска и изящества, купить народ дешёвыми фокусами и подарками! Фрида в детстве тоже впечатляло, он благоговел перед жрецами, восхищался пышными фейерверками и созданными магией драконами, фениксами, огромными бабочками, распускающимися высоко в ночных небесах цветами из разноцветного пламени.