Когда запоет соловей

Когда запоет соловей
Алена Воскресенская

Кажется, что Безымянное королевство вступило в эпоху благоденствия. Вот только это мнимое спокойствие нарушают тревожные сведения, поступающие с разных концов страны: убийства девушек на севере, набеги кочевников на востоке, поджоги деревень на юге. Никому не приходит в голову связать их воедино. Но безобидная детская шалость запускает цепочку событий, которая неожиданно вскрывает грандиозные планы нового врага королевства.В заключительной часть трилогии мы познакомимся с новыми персонажами и встретим полюбившихся героев из предыдущих книг.

Алена Воскресенская

Когда запоет соловей

Часть 1. Выпавшие из гнезда

Глава 1. Трегор-дин

Сколько себя помню, я живу в этой пестрой кибитке. Совсем маленьким я спал на одном из огромных кованых сундуков с крепкими навесными замками, потом моей постелью стала ветхая соломенная циновка. До сих пор не понимаю, как она еще не рассыпалась от старости за столько лет.

Кроме сундуков и моего скромного ложа, в кибитке была еще куча вещей: разноцветные коврики висели на стенах и устилали пол, неустойчивой башней громоздились тюки с разнообразным скарбом – от костюмов гимнастов до фальшивых бород и королевских платьев актеров. К потолку часто подвешивали клетки с птицами, из-за чего все вещи в кибитке покрывались слоем перьев и помета. Иногда сюда впихивали еще и мешки с зерном или другими припасами. На правах самых сильных мужчин нашей общины это делали мои старшие братья, легко ворочавшие любые увесистые предметы и при этом беззлобно ругавшие тесноту и захламленность.

Поэтому из людей место в кибитке нашлось только для меня, и это настоящая роскошь. Пусть в неимоверной тесноте, задыхаясь среди удушливых запахов, исходящих от старой одежды, гнилых яблок или картофеля, но я мог какое-то время побыть наедине со своими мыслями и мечтами.

Со временем мне даже удалось расчистить небольшой угол между сундуком, ранее служившим мне постелью, и неаккуратно сложенными декорациями давно не ставившейся пьесы. Там хранились мои немногочисленные сокровища: ловец снов, который я смастерил из орлиных перьев; старые кожаные ножны без перевязи, случайно найденные в одном местечке близ Веенпарка, где, по слухам, когда-то шла кровавая битва; камень с блестящими вкраплениями – я знал, что он не имеет никакой ценности, но мне нравилось воображать, что это не так.

А еще в моем углу был маленький неокрашенный кусочек стены, на котором я иногда рисовал углем. Рисунки получались несовершенные, даже, откровенно говоря, плохие, но я давал в них волю своей фантазии: линии словно оживали и манили в волшебные края, где я был не простым вором и бродягой, а смелым воином, защитником слабых и обездоленных.

Когда-то я задумывался, с самого ли рождения мне была уготована такая судьба? Особенно часто эти мысли приходили ко мне несколько лет назад. Тогда меня посещали странные видения, которые, как мне представлялось, отражали мою прежнюю, таинственную жизнь. Став старше, я принял решение считать, что это все когда-то мне просто приснилось. Но могут ли сны быть такими яркими? Может ли присниться крепкий добротный дом с собственной постелью и огромной печью, тепло которой, казалось, помнят кончики моих пальцев? Почему из раза в раз мне снилась одна и та же красивая женщина, с печальной улыбкой протягивающая ко мне свои нежные руки, и я с замиранием сердца думал, что она моя мать? Мог ли моим настоящим отцом быть суровый бородатый мужчина со смеющимися глазами, из уголков которых разбегались морщинки, а не дэда, угрюмный, низкорослый, скупой на похвалу и доброе слово?

Этих вопросов я никогда никому не задавал, поскольку не помнил другой жизни, кроме езды в разноцветной тесной кибитке по вечно пыльной дороге. Но в неприметном углу за сундуком я много раз пытался (потом, конечно, забросил) нарисовать эти картины. Или, быть может, просто сны…

По правде говоря, даже если б я и захотел спросить дэду о странных видениях, то вряд ли бы он мне ответил. Мужчина, считавшийся моим отцом, никогда не отвечал на вопросы. В нашей общине это было не принято. Единственным человеком, через которого я мог передать дэде просьбу или сообщение, была моя мать. Но чаще всего она говорила: «Ой, Трегор-дин, дитятко, не забивай дэде голову, иди-ка лучше напои коней». И я послушно шел за водой, стараясь не попасться на глаза отцу, пьющему чай в тени растянутого между кибитками тента.

Нзари, называвшаяся моей матерью, одновременно считалась таковой для доброй половины нашей общины. И никто не мог бы сказать с уверенностью, что это так и есть на самом деле. Она была еще нестарой женщиной, но в ее черных волосах уже серебрилась седина, руки давно загрубели и искривились от тяжелой работы, грузное тело утратило упругость и красоту. Ходила она медленно, переваливаясь с боку на бок, шумно дышала и покрывалась потом, стоило ей пройти хоть десяток шагов. Но в женских делах Нзари проявляла проворство: в общине не было никого, кто превосходил бы ее в стряпне, столь же ловко она пряла и вязала. Будучи ребенком, я любил наблюдать за ней; то, с какой скоростью из-под ее спиц выползало разноцветное полотно, казалось мне сродни волшебству.

За работой Нзари всегда пела, ее голос был сильным и красивым. Часто она напевала баллады, что мне особенно нравилось. Я использовал любую возможность остаться подле матери, лишь бы дослушать песню до конца. Такое поведение Нзари истолковывала как мою особую привязанность к ней и, возможно, поэтому привечала меня чуть больше, чем остальных детей. Лишь на самую малость, поскольку дэда не поощрял, чтобы заводились любимчики. Как, впрочем, пресекал и какие бы то ни было другие проявления близких отношений в общине.

Единственным чувством, которое отец внушал каждому из нас, был страх. Его боялись даже мои старшие братья-силачи, поскольку знали, что в худощавом жилистом теле дэды кроется огромная сила, движимая беспощадностью и злостью, а за отворотом поношенного сапога из красной винтильской кожи спрятан острый кривой нож. Дэда часто и легко впадал в гнев и в эти минуты был поистине страшен, а потом очень долго остывал. Немногословный, но при этом обладающий незаурядным умом и смекалкой, он обычно выдавал лишь краткие указания, и не появилось еще в общине человека, который посмел бы их не исполнить. Указания эти зачастую были нехорошие и малоприятные – именно по приказу дэды я начал заниматься воровством.

Наша община кочевала по всей стране и называлась бродячим цирком. Мы показывали представления в городах и селах и тем зарабатывали на пропитание. Мои старшие братья Вознак и Ширу на спор поднимали пудовые гири и бросали друг другу бревна. Аклета и Идзури, считавшиеся моими сестрами, ходили по тонкой проволоке под самым куполом шатра, который мы растягивали на каком-нибудь ровном месте, и кувыркались на трапециях, а после оказывали и другие услуги мужчинам, впечатленным их стройными фигурами в гимнастических трико. Близнецы Айко и Видур, которые были не намного старше меня, разыгрывали спектакли на потеху публике. В зависимости от того, какую пьесу они решали ставить, к ним иногда присоединялась зеленоглазая Радули со своими куклами-марионетками. Были в общине и жонглеры, шпагоглотатели, чревовещатели, гадалки на картах и даже фокусник, старый Мирту, к которому меня определили вроде как в ученики. Хотя все знали, что мне уготована другая участь.

Сам дэда был укротителем животных. Вернее, одного животного – старого, уже почти беззубого льва, такого дряхлого и ленивого, что его не боялся даже малыш Апле. Но публика всегда с интересом смотрела на заморскую диковинку, поэтому дэда дорожил хищником и кормил его едва ли не лучше людей.

Малыш Апле занимался попрошайничеством. Будучи ребенком, он ничуть не тяготился своим постыдным ремеслом, напротив, выпрашивал деньги с таким артистизмом и удовольствием, что ему, чумазому постреленку с живыми карими глазенками, не могли отказать сердобольные мамаши, и медяки так и сыпались в его залатанную котомку. А за малышом Апле следовал я, внимательно наблюдая за кошельками, из которых добряки вынимали монеты.

Малыша Апле я любил больше других братьев и сестер. Может, потому, что он был внутренне чистым, неиспорченным, несмотря на нашу непотребную жизнь, и вызывал во мне светлые чувства и надежду на лучшее. Но с его смертью все изменилось. Однажды осенним утром он не проснулся…

Глава 2. Мика

Да, вся эта история завертелась тем осенним утром, когда Мика сбежал от строгого Ванзея, учившего его обращению с оружием. Была середина сентября, месяца теплого, безветренного и сухого, когда воздух стоит такой прозрачный и чистый, что хочется пить его большими глотками. Юному Микаэлю, которому недавно минуло десять лет, сразу же после сытного завтрака надлежало спуститься во двор, где его уже поджидал вооруженный палкой учитель, больно лупивший мальчика за ошибки и лень. Но солнце так ласково светило в окно комнатки, расположенной под самой крышей большого крепкого дома, где жил Микаэль вместе с его матерью и единоутробными сестрами Маргарет по прозвищу Хромоножка и Анной с маленьким сынишкой Каем, а издалека, с лужка, на котором меланхолично паслись тучные коровы, так призывно раздавался мальчишечий смех, что Мика не выдержал и решил сбежать.

Крадучись на цыпочках, он бесшумно спустился по скрипучей лестнице, с замиранием сердца ожидая, что какая-нибудь коварная ступенька вот-вот его выдаст, медленно отворил тяжелую дверь ровно настолько, чтобы выскользнуть через образовавшуюся щель наружу, а затем, пригнувшись и тревожно посматривая на двор сквозь редеющие ветви пышного кустарника, обрамлявшего дом по периметру, побежал к дальней калитке, через которую обычно выходили гулять в лес.

Все внутри замирало от смеси страха и азарта, сердце колотилось так быстро, что перехватывало дух, и когда Мика прибежал на луг, то долго не мог отдышаться и ответить на приветствие друзей. В голове мелькнула мысль о том, как будет недоволен отец, чиновник особых поручений при светлейшем канцлере Александр Альтаир, когда узнает о пропущенном уроке, но мысль эта была такой же мимолетной, как дуновение ветерка, скользнувшего по непокрытой голове ребенка.

Дела на лугу шли хорошо, пока не пришел Друи, здоровенный малый, сын местного старосты, с которым у Мики с раннего детства сложилась взаимная неприязнь. Мальчики были ровесниками, но Друи как-то сразу пошел в рост и сейчас был выше Мики на целую голову, что давало ему бесспорное преимущество в драках. А дрались мальчишки каждый раз, как только встречались.

Друи будто постоянно искал повод накинуться на Мику, причем невзирая на то, чьих сторонников рядом было больше. Задира отчаянно завидовал отпрыску, хоть и незаконному, высокопоставленного чиновника. Завидовал, потому что знал – Альтаир сына любит: навещает, пусть и не часто, и обеспечивает всем необходимым. Своего же отца Друи презирал – староста был известным на всю округу беспробудным пьянчугой, которого местные жители давно бы уже отстранили от должности, если бы не жалели его, наплодившего семерых детей и сгинувшего бы в нищете, не будь общинных поручений.

Потому драки происходили не на жизнь, а на смерть, даже не до первой крови, а пока кто-то из взрослых не оттаскивал соперников за вихры. Друи бил с таким же ожесточением, с каким его самого каждый раз колотил выпивший отец.

Увидев неприятеля, Мика сразу же пожалел – нет, не о пропущенном уроке, а о том, что так хорошо начавшийся погожий день скоро закончится пренеприятнейшим образом. Внутренне вздохнув, он пообещал себе не вестись на провокации Друи, но, конечно, понимал, что такое обещание бессмысленно.

Друи еще только приближался к лугу, но уже растянул широкий лягушачий рот в издевательской ухмылке и издалека торжествующе прокричал:

– Эй ты, косоглазый!

У Мики в минуты особенно сильных волнений слегка косил правый глаз. Друи знал об этой особенности мальчика и не упускал случая его поддеть.

Мика, насупившись, отвернулся и продолжил строгать палочку для игры в разбойников, хотя понимал, что веселью конец. Его друг Накко, утерев сопливый нос грязным рукавом, негромко посоветовал:

– Не отвечай ему. Может, уйдет.

Мика продолжил свое занятие, исподлобья поглядывая на приближающегося врага. А тот уже многозначительно закатывал рукава видавшей виды рубашонки, которые и без того были отчаянно коротки для его длиннющих рук. Рядом с Друи шли два сына сельского ткача. В отсутствие драчливого задиры мальчишки спокойно общались с Микой и в ссору не лезли, но сейчас по уверенному виду противника Мика понимал – на их нейтралитет рассчитывать нечего. Оценив вид неприятельских кулаков со сбитыми костяшками, мальчик нахмурился. Казалось, Друи стал еще выше с момента их последней встречи, и под ложечкой тревожно засосало.

На лугу воцарилась тишина, нарушаемая лишь позвякиванием колокольчиков пасущихся коров и их негромким мычанием. Друи неторопливо подошел к ребятам и принялся насмешливо их рассматривать.

– Чего поделываете? – наконец спросил он, сплюнув через дырку в зубах, уже который год зиявшую после одного особенно сильного воспитательного удара отца.

– Да так… – настороженно ответил один из мальчиков. – Может, на речку пойдем.

– На речку, значит… – протянул Друи, обходя по кругу собравшихся. – А мне отец вчера рассказал, – беззаботно начал он, намеренно не глядя на Мику, – что вышел королевский указ.

Мика, чувствуя подвох, еще старательнее погрузился в свое дело и не поднимал глаз.

– А указ, – продолжил Друи, – такой: на речку бастардам ходить запрещается. – Он остановился напротив Мики и посмотрел на него в упор. – Пущай дома сидят под мамкиной юбкой и к честным людям не высовываются.

Цель была достигнута. Мика моментально вспыхнул и затрясся от обиды, сжимая вспотевшими ладонями палку и ножик. Он медленно поднял глаза на Друи и срывающимся от бешенства голосом отчетливо проговорил:

– Да не было такого указа. Это твоему папаше свиньи хрюкнули, когда он в луже пьяным валялся.

Ответ не заставил себя долго ждать. Друи молниеносно выбросил вперед правую руку, но Мика был готов и успел отвести удар, одновременно лягнув соперника по голени. Это стало сигналом к общей драке, в которую все присутствующие на лугу с удовольствием бросились, и уже через пару минут в куче взмывающих вверх кулаков и мелькающих босых ног уже было не разобрать, кто на чьей стороне.

Мика дрался с Друи один на один. И хотя противник превосходил его и ростом, и весом, Мика был проворнее и вскоре удачной подсечкой сбил неприятеля с ног, однако сам тоже не удержался, свалился сверху, и соперники покатились по пологому склону вниз, стараясь даже в перекатке побольнее ударить друг дружку.

Драку остановил звонкий девичий крик: «А ну прекратите!» Мика, в очередной раз оказавшийся над соперником, с неудовольствием заметил прихрамывающую фигурку своей сестры Маргарет, возле которой стоял маленький племянник.

– Что, защитнички подоспели? – с издевкой прогундосил в разбитый нос Друи и, пока раздосадованный Мика раздумывал, как быть дальше, воспользовался этой секундной остановкой и подмял соперника под себя. – Слабак, слабак! – расхохотался Друи. – Без женской юбки ни на что не способен! – и плюнул Мике в лицо кровавой слюной.

От полученного оскорбления, от того, что победа ушла из рук в последний момент, от того, что Хромоножка появляется всегда, всегда не вовремя, какая-то пелена застлала Мике глаза. Он инстинктивно нащупал в кармане выстроганную палочку (нож выпал в процессе драки) и одним быстрым движением со всей ненавистью, на которую только был способен, всадил ее в ягодицу соперника.

Тот взвыл от неожиданной боли и отскочил, извергая страшные ругательства. Мика же, не теряя ни секунды, помчался в лесок, прочь от быстро ковыляющей в его сторону сестры, и как заяц стал петлять между деревьями в поисках укрытия.

Сердце бешено стучало, в ушах шумело, но даже сквозь этот шум он слышал крики Маргарет, которой вторил тонюсеньким голоском Кай. Не разбирая дороги, Мика мчался, все сильнее углубляясь в лес, и неожиданно выскочил на дорогу. Остановившись на мгновение, он попытался отдышаться, как вдруг вдалеке послышался звук приближающихся повозок, и Мик побежал дальше. Зацепившись ногой за мшистый корень, он упал и покатился в овраг, где оказался в куче палой листвы. И тогда он решил, что в этом неожиданном укрытии с дороги его не будет видно, поэтому нагреб вокруг себя побольше листьев и затаился.