Лица

Лица
Алёна Задирей

Эта история о человеке, чей дар был настолько прекрасен, настолько велик и неподвластен чьему-либо пониманию, что обратил целый мир, безжалостный и беспощадный, против него самого. Обрушил всю сумасшедшую злость, сметающую последние светлые блики воспоминаний, уничтожив все, что он имел и к чему стремился… Или открыв нечто неизведанное?..

Лица.

Однажды в яркий солнечный день с высоко поднятым зажженным фонарем Диоген ходил по улицам города и пристально вглядывался в лица людей. "Кого ищешь, Диоген?" – спрашивали его. "Ищу человека", – отвечал Диоген.

О! Как чудно порой бывает пронестись по горящим верхушкам деревьев, взбудоражив стайку золотых листьев; пробежать по плывущей в солнечном свете набережной, вздувая парусами плащи прохожих; пролететь над речной гладью, оставляя за собой мелкую рябь и запутаться, наконец, в снастях судов, отдыхая и медленно раскачиваясь над неторопливыми волнами. Славно гулять по большому городу, живущему своей неторопливой, полной жизнью, подметать листьями улицы, качаться на ветвях старой сосны; или вдруг вырвать бумажки из рук какого-нибудь важного господина, надутого, как резиновый мячик, а потом наблюдать, как он, громко крича, подпрыгивает, словно этот же мячик и ловит свои бумажки, разлетевшиеся, как стайка перепуганных бабочек. А, может, сорвать шляпку с головы напыщенной дамы и, легонько погоняя убор вперед, смотреть, как кокетка забавно перебирает своими маленькими каблучками.

Но всего более я люблю одно место, где жил когда-то Художник. Вечерами лился мягкий свет из его окна, а сам он, такой сосредоточенный, тихий, седой, склонялся над холстом, и рождались картины. Как любил я, прильнув к окну, наблюдать за танцем его кисти, играть листьями во дворе, а то, швырнуть в окно комком дождя или пошуршать на чердаке. Но ничто не могло отвлечь его в это волшебное время. Тихо мурлыкал он свою песенку да возил кистью по холсту. А я подметал листьями двор и играл на серебряных струнах дождя. Так мы и работали. Художник и Ветер.

Рассказать ли вам, что это был за Художник? О, он не просто рисовал. Казалось, все его существо, вся его душа живет в одной лишь кисти. Мысли, грезы оживали на его холстах. То не краски ложились ровным слоем на картину, то мечты, сны подчинялись воле его руки. И не было человека, который не прервал бы дыхания в восхищенье перед работой Художника. А больше всего он любил рисовать портреты. Они были живыми, они дышали жизнью, и люди на них как будто смеялись и говорили: "Вот он я!" Он умел видеть лица, заглядывать в самую их глубину, и человек выходил таким, каким сам себя видел. Надо ли говорить, какую славу и любовь он заслужил?

Но однажды его дар пропал. Он перестал видеть лица, и ни один портрет не оживал. Злые клеветники заговорили, будто он заключил сделку с самим Демоном, но чем-то прогневил его, и тот забрал свой дар. И люди верили. Кто-то из зависти, а кто-то со скуки. И все отвернулись от него.

А что Художник? Бедняга… Слонялся по городу, словно неживой, отрешенный от мира. И знал, что мир отрекся от него. Завидев его, люди уходили прочь, иные шептались за спиной, а дети швыряли в него камни. Но ничто не возбуждало в нем признаков жизни. Лишь изредка начинал он метаться, как безумец, кидался на прохожих, пристально вглядываясь в каждого, и кричал: "Лица! Я не вижу лиц!" И тогда его били. Камнями, палками, и он, бедный, плелся прочь, а вслед ему кидали ядовитые слова. Но он вновь ничего не видел и не слышал, а лишь вздыхал, иногда останавливался и ронял тихо бледное лицо на сморщенные руки. И тогда текли горячие, живые слезы, и дрожали мягкие седые кудри, а он горько стонал: "Лица…"

А ночью возвращался он в свою комнату, и снова лился дрожащий свет из его окна. Но не было слышно больше той песни, а лишь горячий шепот: "Лица, лица…" И, будто в безумном припадке, лихорадочно плясала кисть, и на холсты ложились лица. Он не видел их у людей, но они рождались в его живом воображении. Злые, испуганные, счастливые, задумчивые, печальные… Порою их было несколько на картине. Одно выходило из другого, они переплетались между собой. Но все они были настоящими, невероятными, прекрасными.

Я не мог более играть листьями под тем окном. Я оставил бедного безумца и так же, без цели, слонялся теперь по городу. Без удовольствия разгонял облака, без наслаждения, а даже со злостью срывал шляпы, рвал плащи, швырял в окна горстями мокрых листьев. Я все думал о несчастном Художнике.

И в один из таких дней я встретил Безликого. Он появился внезапно, как тень, когда я гнул прутья дождя и бросал волнами в борт бедного дрожащего суденышка. Просто стоял и смотрел, как я рвал мокрый плащ с пожилого господина. Затем медленно вытянул тонкую серую руку и коснулся его высокого лба. И тотчас несчастное лицо мужчины озарилось спокойным равнодушием и тихой ненавистью ко всему. Я был удивлен.

– Кто ты? – воскликнул я, обращаясь к тени.

– Масочник, – отвечал Безликий. – Я делаю для людей маски.

– Но зачем? – поразился я.

– Потому, что они им нужны, – все так же спокойно отвечал тот. – Так им удобнее жить.

Я хотел было спросить еще о чем-то, но тень уже исчезла в потоках дождя. А пожилой господин, которого коснулся Безликий, все так же кутался в мокрый плащ, но теперь мужчина тихо ворчал и поглядывал на часы. Как преобразилось его лицо! Но нет, теперь это было не лицо. Это была маска. Неживая маска. Как странно смотрели его мертвые глаза, как дергался ненастоящий рот…

Прочь, прочь отсюда! Я летел через город, мимо домов, мимо людей. Ни одного лица. Только маски. Отовсюду смотрели неживые глаза: несчастные, злые, равнодушные, пустые… Лиц у людей нет. На их месте маски. Неживые маски. У некоторых людей их даже несколько. А у иных они настолько приросли, что стали частью самого человека. А под этими масками живые лица стерлись, смазались, исчезли. И те, кому надоела игра в театр, просто срывают их, но самое себя уже не в силах вернуть. Оно забыто, потеряно. И они ходят, безликие, потерянные. Художник не ослеп. Годами оттачивая свое мастерство, он научился видеть истинные лица, он заглянул под маски и не обнаружил там ничего. Он прозрел, но прозревши не смог этого перенести.

Художник, мой бедный безумец! Где же ты? Я летел через улицы, думая о несчастном. Но вот же он! Стоит на набережной в великом изумлении перед маленькой девочкой. А та весело лопочет и смотрит на него большими живыми голубыми глазами. Мягкое облако золотистых кудрей обвивает ее нежное лицо. Оно дышит жизнью, оно живое! Мой бедный Художник! Он падает на колени перед прекрасным созданием. Горячие слезы смешиваются с потоками дождя. А девочка все хохочет и не понимает его слез. Но тут подбегает ее мать, кричит от страха и возмущения и уводит девочку за руку, прочь от моста. Сверкают злостью голубые глаза. Но что-то не так с ее лицом. У нее нет лица. А Художник все так же сидит на коленях, и горячие слезы текут по его морщинистому лицу. "Лицо, – повторяет он. – Неужели и у тебя его не будет? Нет, не может этого быть. Не забывай своего лица!" – кричит он уже вслед девочке. Но мать, ускоряя шаг, обернулась на его крик, и ужас застыл на лице безумца. "Не может этого быть, – повторяет он, нетвердой походкой направляясь к парапету. – Не может". А слезы все текут и смешиваются с дождем. Слезы неба и слезы Художника.

Но никто не слышал его слов. Никто не видел, как он исчез в потоках дождя. Только мостовая слышала тихий всплеск, только волны помнят горячие слезы. Имя его забыли. Никто не вспоминал больше Художника. И только я, пролетая иногда мимо его окна, от тоски прошепчу: "Лица…"