Сердце Охотника

Хоть дракон. Хоть космический пришелец.

– А пока чем займемся? – лащусь к нему, трусь головой о плечо.

– Есть несколько вариантов… – будто раздумывая, который выбрать, произносит Никита, и в следующую секунду я уже оказываюсь под ним со сцепленными над головой запястьями.

– Только не ешь меня, серый Волк… – начинаю я, но Никита закрывает мне рот поцелуем.

– Может, и не съем, – он легонько кусает мой подбородок и поцелуями опускается к груди. – Но песенкой ты точно не откупишься.

Алекс

На рассвете я подъезжаю к своему коттеджу. Поднимаю руку – благодарю водителя минивэна за рисковый поступок: подобрал на трассе ободранного мужика в лаптях. Я на его месте вряд ли бы притормозил. Хотя… точно нет. И не подумал бы.

Но вот я стою перед своим домом. Из одежды на мне пережившие заточение джинсы, потертая майка и хламида из утренних сумерек. Изо рта идет пар. От холода меня колотит.

Жду на кнопку звонка, широко улыбаюсь в зрачок камеры над воротами. Без толку. Ни света в окне, ни движения, ни звука. Согревая себя похлопываниями по плечам, обхожу дом вдоль забора, пытаюсь войти с заднего входа – закрыто.

Приходится потратить еще с четверть часа, прежде чем нахожу на свалке шины. Складываю их колодцем у забора и, наконец, перелезаю.

Дом, милый дом…

Разбиваю арматурой окно на первом этаже. Снимаю дом с сигнализации и называю по телефону пароль службе охраны. Хорошо, что он остался прежним: не хватало сейчас группы захвата.

Я прожил здесь десять лет, а отсутствовал немногим больше полугода, но ощущение такое, будто окно разбил в чужом доме. Все знакомое и в то же время чужое. Мне словно не хватает… леса. Но я привыкну. Вне всяких сомнений.

Насвистывая, поднимаюсь на второй этаж. Поворачиваю в ванной кран на всю катушку, а пока бурлит вода, приношу из кухни бокал и бутылку красного игристого. Забираюсь в наполненную ванную, откидываю голову на бортик и улыбаюсь так, словно курил травку. Кстати, о «курил»… Но нет, сейчас я отсюда не вылезу. Я семь месяцев этого ждал.

Закрываю глаза. Чувствую, как расслабляются мышцы, пощипывают ссадины на руках и отогреваются замерзшие ступни. Я снова становлюсь человеком. Обновляюсь. Сбрасываю кожу… Или шкуру.

Откупориваю вино. Рогочу, как подросток, когда пробка выстреливает в подвесной потолок и плюхается в воду. Розовая пена стекает по бутылке на руки, по локтям – в ванную. Провожу языком по запястью – сладко, вкусно. Наливаю полный бокал, откидываюсь на бортик и выпиваю. Первый – залпом. Второй – уже смакуя.

Я дома. Все еще не могу в это поверить. Буду есть нормальную еду, спать в своей постели. Невероятно…

Опускаюсь глубже. Вода колышется от каждого движения, заливает уши. Опускаюсь еще ниже. Вода мягко, щекотно сжимает лицо кольцом. Ползет по щекам, накрывает губы, легко давит на веки. Погружаюсь полностью. Горячо и душно. И так спокойно… Словно воздух мне и не нужен.

Нахожусь в этом состоянии до тех пор, пока перед глазами не начинают расплываться красные пульсирующие круги. Тогда я выныриваю, ладонями смахиваю влагу с лица.

Дело не только в этом доме. Я и внутри себя так чувствую – сам себе и знакомый, и чужой. Словно не могу ощутить почвы под ногами, не за что уцепиться: воспоминания и ощущения неоднородные, обманчивые.

Допиваю вино, вылезаю из ванной и, обвязав бедра полотенцем, смотрю на свое отражение в проталине запотевшего зеркала.

На мгновение застываю – чувствую животный, необоснованный страх. На меня словно из Портала смотрит двойник – тот, с которым я никогда не пересекался. Но быстро беру себя в руки. Просто слишком долго не видел зеркал.

Я и не думал, что так изменился. Мешки под глазами, щетина, впалые щеки. Синяки, укусы насекомых… Как только Лесс меня такого не бросила? Коротко ухмыляюсь. Беру в одну руки бритву, в другую – машинку для стрижки волос. Лесс, детка, когда мы встретимся, я буду красавчиком.

Уже скучаю по ней – леший бы ее побрал! Скучаю. Не уверен, что готов ради общения с ней снова запереть себя в клетке, но кое-какие варианты следует рассмотреть. Лесс мне нужна. Я знаю, что скоро ее увижу. Потому что я тоже ей нужен.

Изучаю себя в зеркале во влажных разводах. Чувствую: что-то выпрямляется во мне, выкристаллизовывается. Илистое дно под ногами постепенно начинает проявлять свойства напольной плитки.

Иду в свою спальню – свою! спальню! – переодеваюсь, долго и придирчиво выбирая каждый предмет одежды. Чистые джинсы… Майка еще с магазинной биркой… Нахожу в шуфлядке рабочего стола пачку сигарет с зажигалкой внутри. Хватаю по пути телефонную трубку с базы и выхожу на балкон.

Птицы не поют – вопят. Солнце светит так, что мне приходится жмуриться. Протягиваю под носом сигарету, словно первоклассную кубинскую сигару, вдыхаю забытый аромат. Прикуриваю ее, заслоняя ладонью от легкого, уже теплого, ветра. Глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю сигаретный дым.

Я семь месяцев не общался с людьми – если не считать пары фраз, сказанных водителю минивэна. Кому позвонить первому? Раздумываю всего секунду и набираю номер Вериного отца.

Через два часа я подъезжаю на джипе к его новому дому. Дверь распахивается, едва поднимаюсь на крыльцо. Дядя Юра замирает на пороге. Краем глаза улавливаю, что одет он как обычно: черная водолазка и джинсы, – что волосы у него подстрижены совсем коротко, и он похудел. Но внимание приковывают глаза, их прозрачная ледяная пустота, перед которой пасовали даже дворовые псы.

Дядя Юра никогда не удивляется. Он знает, что возможно все. И при этом будто не верит, черед перед ним стою я.

Подходит ко мне, чуть покачиваясь, не отрывая взгляда. Облизывает сухие губы. Кладет руки мне на плечи. Сжимает пальцы, словно хочет убедиться, что я из плоти и крови. А затем рывком притягивает меня к себе. Дядя Юра не кажется крепким, но от такого захвата у меня на секунду перехватывает дыхание. Я б и обнял его в ответ, да только зажат его объятием, как тисками.

Кажется, я слышу всхлип. И от этого что-то вдруг надрывается во мне, словно струна лопается, но я все еще внутренностями ощущаю, как она звенит.

Когда дядя Юра размыкает объятья, мы уже оба в норме.

Его глаза сухие. Я улыбаюсь.

Он крепко сжимает мое плечо ладонью, по второму похлопывает.

– Долго же ты…

А я смотрю и думаю: вряд ли так бы меня встретил родной отец.

В доме он не сразу закуривает. Сначала сажает меня на потрепанный диван и, обрабатывая мне царапины и раны, рассказывает новости. Новости в моем понимании, конечно, потому что некоторым из них уже больше полугода.

Тон сухой, жесткий, и без разницы, что там на душе у Главного Охотника. Это звук надтреснутого льда… Сейчас он, будто дополнительный балласт, который держит меня поближе к земле, к реальности. Потому что привычка находиться в клетке дает о себе знать, ее так просто не вытравить.

Иногда он вворачивает такие слова, что образы мгновенно встают перед глазами. Я не только вижу, что происходило, я чувствую.

– Тебе когда-нибудь снился крик чибиса? – спрашивает дядя Юра.

Медленно качаю головой.

Но я слыхал, как плачет эта птица. Не хотел бы услышать такое во сне. А дядя Юра просыпается от этого крика едва ли не через ночь – с тех пор как вернул Веру. Он чувствовал: что-то не так. Понимал, что корней Вера рядом с ним не пустила, жила, на лес глядя, сама как волк. Но под замок ее не посадил. За ней не следил. Хотел начать новую жизнь.

Он не уверен, что Веру снова похитили. Считает, могла и сама сбежать к своему Волку. А если так, он оставит ее в покое. И вот я думаю, стоит ли говорить ему об Озвереловке? Поступить честно или правильно?

– Не могу с отцом связаться, – говорю, вставая со стула. – Куда он делся?

Я вообще не смог связаться ни с кем из Охотников. Чувствую себя отрезанным от стаи животным, но дядя Юра не спешит указывать мне дорогу. Хочет, чтобы я стал таким же миролюбивым и жвачным, как он. Да, я могу побыть в овечьей шкуре – если придется, но не стать овцой. Только пока эти мысли держу при себе.

– Давно с ним не общался, – распрямляя спину, отвечает дядя Юра и тянется за трубкой.

Возможно, это правда. Но не вся.

Рассматриваю новый дом моей Дикарки, прислушиваясь к своим ощущениям. Наверное, нечто похожее чувствует огромная рыба, которая откусила крючок. Пусть он крохотный, но зацепился за внутренности и тянет так… тихонько… болезненно. От этого не умирают. Но и жизнью это не назовешь.

Дядя Юра тот еще педант, но, похоже, после исчезновения Веры он ее вещи не трогал. Возле раковины стоит кружка с принтом из диснеевского «Винни-Пуха». Бьюсь об заклад, это чей-то подарок – Вера бы себе такую не купила. Вокруг ручки обмотана нитка заварочного пакетика. Хочу провести пальцем по ободу кружки, самому краю, где остался след от чая, но отдергиваю пальцы.