Неаполь, любовь моя

– Пытались во всем разобраться.

– Отлично. Скоро начнется новая кампания. Графика просто революционная.

– Замечательно.

– Мне нравится, что ты понимаешь, как это важно.

– Конечно.

Он сложил пальцы обеих рук «домиком», уставился на меня поверх них.

– Революции состоят из множества событий, в них участвует множество людей, они складываются из множества факторов. Из какого ты района?

– Соккаво.

– Рядом со стадионом. Отлично. У нас новая графика, она поспособствует быстрому развитию.

– Можно взглянуть?

– Она еще не готова.

– Ладно.

– Да, будет готова через несколько дней. О нас еще заговорят, вот увидишь.

Я промолчал, но подумал, что вместо этого собеседования предпочел бы оказаться в тишине дома, затерянного в зелени Прочиды, вдали от всех, только сад и собака. Промолчал о том, что был на Прочиде с Русским позапрошлым летом всего неделю и не хотел возвращаться. Промолчал о черном песке на пляже и о темной воде… и о том, что выпивка стоила дешево, а мы спускались к маяку понырять и гонялись за рыбами до полного изнеможения. Вместо этого я сказал, что уже поздно и мне пора идти. Тип ответил, что это не проблема и наше собеседование было очень продуктивным.

– Послушайте, – сказал я, и он снова перебил:

– Давай на «ты».

– Ты можешь сказать, что я должен буду делать?

Воцарилось молчание.

– Хорошо, – сказал он через минуту и улыбнулся.

Взял ручку и постучал ею по столешнице. Откинулся на спинку стула, будто готовясь к прыжку, потом выпрямился и положил локти на стол.

– Ты должен будешь работать в команде, общаться с людьми. У нас есть два продукта: азалии и брелоки для ключей. Наша политика – не продавать их, а обеспечивать спрос. Что скажешь? На площадях, пять часов в день.

Я сидел молча и не двигался.

– Тебе заплатят.

Внутри меня разрасталось чувство вины, не подвластное ничему. Я чувствовал себя виноватым перед собой, перед своим настоящим и перед тем, что должно было стать моим будущим, виноватым даже перед этим типом, вынужденным зарабатывать на жизнь таким абсурдным способом. Думал, может быть, его унижает происходящее, потому он и держал меня здесь, пытаясь как можно дольше не говорить то, что должен был сказать. Я хотел спросить, больно ли ему так же, как больно мне, но не спросил. Сказал, что мне пора идти, а он ответил, что ему жаль, но кто-то должен и такую работу делать, а потом пожал мне руку. Я вышел из комнаты, и те, на стойке регистрации, мне улыбнулись. Я предположил, что они подслушивали.

За дверью гостиницы город был похож на умирающего зверя, на увядающий цветок. Люди проходили мимо и, казалось, не замечали этого. Мне захотелось закричать им в лицо. Крикнуть что-то, неважно что. Может обозвать их маленькими кусочками огромной кучи дерьма, не знаю.

Я купил билет на фуникулер. Подъехал маленький поезд, остановился, а потом принялся медленно карабкаться на холм, таща с собой пассажиров. Я рассматривал людей в вагоне, потом, когда вышел, людей на улице. Ждал зеленого сигнала светофора, и все эти люди казались мне лучше меня, потому что у них была работа, а у меня ее не было. У всех было место в этом мире. У всех, кроме меня.

Я перешел на виа Палицци, где жил Русский. Далеко впереди, между домами, виднелось море, уже абсолютно черное. Сосны, тишина, порядок – все это ясно говорило мне, что в этом районе могут жить только богачи, а я тут – чужак. От осознания того, что единственный бедняк на всей улице – мой друг, лучше не стало.

Я позвонил в домофон. Русский ответил, что дверь открыта, а он в ванной.

– Эй! – крикнул я, когда вошел в квартиру, но никто не отозвался. Только журчал слив в туалете.

Я прошел по коридору в гостиную. Подошел к столу, освещенному лампой, в воздухе висел удушливый запах клея, под лампой лежала частично собранная модель танка. Русский работал барменом в заведении, куда я ходил. Сперва просто выпить, а потом мало-помалу стал ходить, чтобы поболтать с ним. Обычно я упрекал его, что эта дружба уже стоила мне части печени и что мы никогда бы не подружились, если бы он сразу рассказал о своем увлечении моделизмом.

Я открыл окно и вышел на балкон.

В темноте огни домов казались светлячками, днем же слева открывался вид на острова, часть города и Везувий. Летом мы брали бинокли и рассматривали яхты, стоящие на рейде в заливе. Читали названия на корме, потом искали в Интернете их водоизмещение и прочие характеристики.

Я повернулся. Справа была вилла, похожая на греческий храм. Я вытащил сигарету. Закурил. Пришел Русский.

– Мерзость, – сказал я, мотнув головой в сторону города, лежащего у наших ног.

Он молча протянул мне стакан водки с тоником. Мы чокнулись вопреки всему.

– А кто живет на этой вилле рядом? – спросил я.

– Автор «Шампанского», песни Пеппино Ди Капри.

– Деньги?

– Сколько угодно.

Каким образом Русский ухитрялся жить вдвоем с мамой в таком престижном районе, среди людей со статусом, и при этом ничего не тратить, было для меня полной загадкой. Я спрашивал его много раз, но в ответ слышал только туманные фразы. У Русского был еще и дом в Анакапри. Мы были там прошлым летом и собирались когда-нибудь вернуться, хотя поездка на Прочиду мне понравилась гораздо больше.

– Мы можем заказать пиццу, или на кухне есть картофельная фриттата, мама сегодня готовила на завтрак, – сказал Русский.

Я посоветовал не тратить деньги.

Мы накрыли стол в гостиной. Налили еще по водке с тоником, перед тем как приступить к еде.

– Короче, Омар – самый лучший герой, – сказал Русский.

Я как-то раз заговорил о «Прослушке»[3 - Американский сериал HBO «The Wire».], и оказалось, что он тоже смотрит этот сериал. Я согласился, Омар и мне казался самым лучшим героем.

После ужина мы вернулись в комнату. Я рассматривал маленькие фигурки танков в стеклянных футлярах. Русский сидел за письменным столом и приклеивал кусочек к модели.

– Думаю, мне пора, – сказал я.

– Не хочешь сначала посмотреть фильм? – спросил он.

Я уточнил, что хотел сказать – пора уезжать из города, Русский ничего не ответил, только принялся складывать в выдвижные ящики разные предметы со стола, чтобы чем-то занять руки, найти повод отмолчаться, ведь Русский жил так же, как я, стараясь экономить на всем. Наконец, когда на столешнице ничего не осталось, он спросил, куда я собираюсь ехать. Я ответил, что пока не решил, надо подумать.

Мы выбрали, какой фильм будем смотреть, снова наполнили стаканы.