Эпидемия живых мертевецов

Альфеус Хаятт Веррилл. Повести и рассказы
Альфеус Хаятт Веррилл

Альфеус Хаятт Веррилл (23 июля 1871 – 14 ноября 1954), был американским зоологом , исследователем, изобретателем, иллюстратором и автором. Он был сыном Эддисона Эмери Веррилла, первого профессора зоологии в Йельском университете .Он написал множество книг по естественной истории и научной фантастике Он писал на самые разные темы, включая естественную историю, путешествия, радио и китобойный промысел. Он участвовал в ряде археологических экспедиций в Вест-Индию, Южную и Центральную Америку. Он много путешествовал по Вест-Индии и по всей Америке, Северной, Центральной и Южной Америке. Теодор Рузвельт заявил: «Это был мой друг Веррилл, который действительно нанес Вест-Индию на карту».Среди его произведений много научно-фантастических работ, в том числе двадцать шесть, опубликованных в журналах «Удивительные истории». После его смерти П. Шайлер Миллер отметила, что Веррилл "был одним из самых плодовитых и успешных Писатели нашего времени"

Альфеус Веррилл

Альфеус Хаятт Веррилл. Повести и рассказы

КОРОЛЬ ЛЮДЕЙ-ОБЕЗЬЯН

ГЛАВА I

Уокер нетерпеливо отбросил в сторону журнал, который читал.

– Почему люди не могут писать правдоподобные истории? – воскликнул он с отвращением. – Это оскорбление здравого смысла и интеллекта – печатать такую чушь, таких вещей никогда не бывает.

– Каких вещей? – спросил Блейк. – Что за история вызывает твой гнев?

Уокер фыркнул.

– О сварливом миллионере, – ответил он. – Терпит кораблекрушение и плавает где-то посреди океана. В психологически острый момент появляется яхта, и моряк спасает старого Креза. Яхта принадлежит светскому снобу, помолвленному с дочерью миллионера. Моряк оказывается бедным соперником, который скрывался, чтобы защитить девушку от развратного парня, которому принадлежит яхта. Конечно, последний оказывается мошенником, и спасенный миллионер дарует моряку дочь, благословение и все остальное. Как я уже говорил, в реальной жизни такие вещи не случаются – таких совпадений не бывает.

В то время как Уокер говорил, в комнату вошел Бельмонт. Он вернулся несколько дней назад из Южная Америка, где он был в какой-то научной экспедиции, но это был первый раз, когда он присоединился к нам в клубе.

– Я не могу согласиться с тобой, Уокер, – заметил он, опускаясь на стул. – И никто не имеет права говорить, что возможно, а что невозможно, – добавил он. – Более того, случаются даже более невероятные совпадения, чем те, что описаны в вашей истории. Я видел много вещей, которые вы бы назвали невозможными, если бы они были написаны в художественной книге. Например, был случай с Мередит. Никто из вас не поверил бы этой истории, если бы прочитал ее в журнале.

– Мы сможем судить об этом лучше, когда услышим про это, – сказал Терстон. -Давай, расскажи нам эту байку.

– Я услышал эту историю во время моего путешествия из Южной Америки. – начал Бельмонт, пока мы придвигали наши стулья поближе в ожидании хорошей истории. – Мы встали у Сан-Маркос, – продолжал Бельмонт, – и я лениво облокотился на поручни корабля, глядя на маленький городок с красными крышами, на море сплошных зеленых джунглей за ним и на заснеженные кордельеры вдалеке – неизвестный, таинственный мир, пристанище странных зверей и неизвестных племен. Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужчина и женщина спускаются с трапа на палубу. Он был высоким и худощавым, широкоплечим, с загорелым лицом, и его походка была мягкой, осторожной, как у индейца или опытного бушмена[1 - Бушме?ны – собирательное название, применяемое к нескольким коренным южноафриканским народам охотников-собирателей, говорящим на койсанских языках и относимым к капоидной расе. Проживают на территории Южной Африки, которая охватывает Ботсвану, Намибию, Анголу, Замбию, Зимбабве и Лесото.]. На первый взгляд я принял его за местного. Но он заговорил с офицером у поручней на хорошем английском, и я увидел, что его глаза были того безошибочно узнаваемого ярко-синего цвета, который выдает англосакса. Но каким бы поразительным ни был его внешний вид в этом отдаленном месте, я бросил на него лишь мимолетный взгляд, поскольку все мое внимание было приковано к его спутнице. Она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Она была ниже среднего роста, имела превосходную фигуру и, очевидно, была белой, потому что ее кожа, хотя и нежно-золотисто-оливковая, не была лишена розового оттенка, как у тех, в ком течет негритянская кровь, и не имела тусклого медного оттенка индийской крови, не было и желтоватого оттенка метисов или латиноамериканцев. Ее волосы были цвета блестящей бронзы, а глаза были такими же синими, как Карибские воды у берега. Она была одета в простое платье из белого льна, на ногах у нее были парусиновые туфли, а на голове широкая панама. Но ее походка! Казалось, она плывет по течению, и у нее была осанка королевы.

"Ого! – воскликнул Петерс, радист, стоявший рядом со мной. – Ты когда-нибудь видел, чтобы женщина так ходила? Как ты думаешь, откуда, черт возьми, она свалилась и что она делает в этой богом забытой дыре со старым Робинзоном Крузо?"

– Я покачал головой.

"Я уже видел, как женщины так ходят, – сказал я. – Но все они были индейцами. Эта девушка не индианка, и она не похожа ни на одну европейскую расу, которую я когда-либо встречал."

"Я скоро узнаю, кто они такие, – заявил Питерс и поспешил на поиски казначея."

– Вскоре он вернулся с разочарованным выражением на лице:

"Он знает не больше, чем мы, – объявил Питерс, – говорит, что они забронировали каюту как Генри Мередит и мисс Мередит. Думает, что они отец и дочь и что-то вроде креолов, хотя зарегистрированы как американцы."

– Мы больше не видели двух новых пассажиров до обеда, когда они появились за столом капитана. Без шляпы мисс Мередит была еще очаровательнее, и я видел, как Питерс смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Сам Мередит казался тихим, довольно тактичным человеком, но прекрасно разбирался в самых разных предметах, и он разговаривал на безупречном английском с капитаном и мной, а на столь же безупречном испанском с местными пассажирами и официантами.

– Я действительно не знал, на каком языке я ожидал, что мисс Мередит заговорит, но ее первые слова были на английском, произносимые медленно и немного старательно, поскольку язык был видимо недавно освоен, и все же никаких следов иностранного акцента.

– Когда к ней обратилась одна из испано-говорящих американок, она казалась озадаченной, улыбнулась и, повернувшись к Мередит, заговорила на каком-то странном, низком языке, совершенно новом для меня. Он немедленно ответил на том же языке, а затем остальным перевел ее ответ на испанский, объяснив, что мисс Мередит не понимает этого языка.

– Эта необычная сцена усилила мое любопытство, и, поскольку Мередит продолжал выступать в качестве переводчика для своей прекрасной спутницы на протяжении всего обеда, я поймал себя на том, что удивляюсь и размышляю о ее происхождении и о том, почему она, казалось, предпочитала странный жаргон английскому.

– После обеда эти двое сидели вместе на кормовой палубе, очевидно, предпочитая побыть наедине, но на следующее утро они придвинули свои стулья к кругу пассажиров и присоединились к общему разговору. Как только Мередит узнал, что я провел много времени в Южной Америки он уделил мне все свое внимание, и, поскольку у нас были общие интересы, вскоре мы уже болтали как старые друзья. Я всегда думал, что знаю кое-что о Южной Америке и ее фауне, и людях, но вскоре нашел, что я был просто новичком по сравнению с Мередит. Его знания были поразительны, и он, казалось, побывал в каждом уголке континента. Но все время, пока мы разговаривали, в глубине души я задавался вопросом, кто такая мисс Мередит и почему она говорит на этом странном диалекте. Я не чувствовал себя достаточно хорошо знакомым, чтобы задавать личные вопросы, и я не хотел показаться грубым или чрезмерно любопытным. Но в конце концов Мередит сам поднял этот вопрос. Он только что повторил на странном языке то, что я сказал, а затем, повернувшись ко мне, извинился за то, что говорил на непонятном мне языке, заметив в качестве объяснения, что мисс Мередит с трудом понимает английский, поскольку она только недавно научилась говорить на нем.

"Она говорит на нем очаровательно, – ответил я. – Но мне было интересно, какой язык она предпочитает – я, кажется, не могу вспомнить его, и я знаю большинство европейских диалектов.

"Это не по-европейски, – засмеялась Мередит. – Это тукумари – индейский диалект. Возможно, вы никогда не слышали о нем."

"Нет, я никогда про него не слышал. – признался я. – Но понимаете, – добавил я, – я знаю очень мало индейских диалектов. И, если это не слишком личный вопрос, могу я спросить, как случилось, что мисс Мередит так хорошо знакома с индейским языком? Я полагаю, ее няня…

"Нет, – перебил он, – я не думаю, что кто-либо из Тукумари когда-либо посещал самые отдаленные аванпосты цивилизации. Во всех смыслах и понятиях это неизвестное племя. Это долгая история. Кстати, вы когда-нибудь слышали о птице Ваупоне или о людях-обезьянах?"

"Я никогда не слышал об этой птице, – сказал я ему, – по крайней мере, не под таким названием. Но я слышал истории о людях-обезьянах – чисто вымышленные и фантастические истории об индейцах, конечно."

– Мередит улыбнулся.

"Опасно осуждать что-либо как чисто фантастическое, если мы не уверены, – заметил он, вставая. – Извините, я на минутку, – добавил он. – Я хотел бы показать вам образец, который есть у меня в каюте".

– Мгновение спустя он вернулся с длинным тонким свертком, завернутым в ткань из коры. Развернув его, он показал великолепный головной убор из перьев, состоящий из самых замечательных и красивых перьев, которые я когда-либо видел. К ленте из крашеной или окрашенной ткани из коры была прикреплена целая сотня перьев разной длины – от развевающихся перьев длиной более трех футов до коротких, изогнутых, изящных перьев длиной в несколько дюймов, и каждое из них было блестящего, мерцающего королевско-пурпурного цвета, который менялся на лиловый, фиолетовый и пурпурный тени, мягко покачивающиеся на ветру. По размеру, текстуре и форме перья были похожи на перья священной птицы Кетцаль из Центральной Америки, но в тысячу раз красивее изумрудно-зеленых перьев этого знаменитого тотема.

– Я буквально разинул рот от изумления и восхищения при виде этого зрелища.

"Где, черт возьми, вы наткнулись на это? – воскликнул я. – И от какой чудесной птицы были получены эти перья?"

"Перья, – ответила Мередит, – от птицы Ваупона, а головной убор – корона Короля Людей-обезьян. Я могу добавить, что я снял ее с головы короля своими собственными руками, так что в этом нет ничего воображаемого или фантастического. Как я уже сказал, это долгая история, но если вы хотите ее услышать, то очень хорошо."

– Пока он говорил, Мередит протянул руку и надел корону из перьев на голову девушки и что-то сказала на тукумари. Увенчанная изумительной пурпурной диадемой, она, казалось, превратилась в какую-то принцессу инков или ацтеков, и когда Мередит рассказывал историю их приключений, я слушала как зачарованная, потому что эта история была чудеснее любого вымысла.

"Вы помните крушение речного парохода Магдалена? – спросил он.

– Я кивнул.

"Это была ужасная катастрофа, – сказал я. – Насколько я помню, ни одному из членов его экипажа или пассажиров не удалось спастись."

"Среди пассажиров, – продолжала Мередит, – была моя двухлетняя дочь Рут, оставшаяся без матери, на попечении доверенной медсестры. Шокирующая новость дошла до меня в Кауре, и я сразу же повел поисковую группу на место катастрофы. Но не удалось найти ни одного выжившего, даже тело не удалось найти. Пираньи и аллигаторы уничтожили все свидетельства судеб жертв. Пытаясь забыть о своей ужасной потере, я возобновил свою прежнюю профессию полевого натуралиста и следующие пятнадцать лет провел в буше[2 - Буш – типичные для некоторых районов Африки, Южной Америки и Австралии обширные пространства, поросшие кустарником или низкорослыми деревьями.]. Конечно, часто я проникал в неизвестные и неизведанные районы, и во время моего последнего путешествия я оказался в отдаленном районе на одной из лесных рек, в трехстах милях от побережья и от всех следов цивилизации. Моими единственными спутниками были два моих лодочника: Пепе, чистокровный индеец, и Хосе, метис. Все прошло гладко и без каких-либо необычных происшествий, и когда река сузилась, а течение ускорилось, мы поняли, что приближаемся к высокогорью и пределам судоходной воды. Внезапно Пепе на носу лодки перестал грести и поднял руку, призывая к тишине. Затем, когда мы плавали неподвижно, мы уловили слабые звуки человеческих голосов из-за лесистой полосы.

Медленно и осторожно мы двинулись вперед к стене из ветвей и заглянули сквозь листву. За мысом ручей полукругом тянулся вдоль узкого пляжа под берегом, увенчанным огромными деревьями. На пляже было несколько землянок, а на берегу – дюжина или больше хижин с соломенными крышами. То тут, то там виднелись обнаженные фигуры индейцев, а рядом с ближайшим каноэ стояли двое мужчин: один плел веревку из коры, другой обмазывал судно смолой. Мы слышали их голоса, но диалект был мне незнаком. Вскоре Пепе обернулся. "Все хорошо, сеньор", – прошептал он. "Они говорят на метаки и являются моим народом".

Закончив, он выкрикнул слова на своем родном языке, и мы поплыли в поле зрения. Когда мы вышли из нашего укрытия, каждый из индейцев на пляже схватил духовое ружье и приготовился пустить в ход отравленные дротики, если возникнет необходимость. Но несколько слов Пепе успокоили их, оружие было отложено в сторону, и когда наше каноэ коснулось берега, два дикаря схватились за планшири и понесли его вверх по пляжу.

В деревне мгновенно поднялась суматоха, и когда мы сошли на берег, нас окружила толпа шепчущихся, удивленных индейцев обоего пола и всех возрастов, потому что они впервые в жизни видели цивилизованных людей. На их бесчисленные комментарии и вопросы Пепе отвечал на своем родном языке. Вскоре Хосе тоже заговорил, используя особый диалект, который метаки, казалось, понимали.

Время от времени я мог уловить какое-то слово, но большинство было мне непонятно, и, обращаясь к Пепе и Хосе, я спросил их, не говорит ли кто-нибудь из индейцев на диалекте, который я знаю. При моих словах на лицах некоторых мужчин появились хмурые и мрачные взгляды, и я понял, что они поняли мои слова и заподозрили неладное, когда услышали испанский. Но вскоре, когда Пепе заговорил с ними, их лица прояснились. ""Си, сеньор", – сказал он, поворачиваясь ко мне. "Некоторые говорят на атами, а некоторые понимают испанский. Они говорят, что все испанцы плохие и должны быть убиты. Я говорю им, что ты из другой страны и принадлежишь к народу, который сражалась с испанцами, и что ты мой друг, и у тебя есть подарки".

Раздача небольших подарков укрепила дружбу с метаки, для меня была построена новая пальмовая хижина, и вскоре мы почувствовали себя как дома. Я уже решил остаться в деревне на некоторое время, так как это было отличное место для сбора образцов, а Меланга, местный, говоривший на атамийском, был дружелюбным стариком и, казалось, очень интересовался моей работой.

Я некоторое время жил среди метаки и приобрел много прекрасных вещей, когда сделал замечательное открытие. Я был в гостях у Меланги и заметил несколько корон и поясов из перьев, висящих на задней стене его хижины. Подойдя ближе, чтобы рассмотреть их, ведь довольно часто среди украшений индейцев можно встретить перья редких или новых птиц, я увидел среди обычных перьев тукана, попугая и ара пучок перьев чудесного пурпурного цвета. Они не были похожи ни на что, что я когда-либо видел, и я сразу понял, что они принадлежат к какому-то неописуемому виду птиц. Повернувшись к Меланги, я спросил, с какой птицы они были взяты.

– Они с Ваупоны, – ответил он, – царя птиц, и их должны носить только вожди во время войны или на больших церемониях.