Томек и таинственное путешествие

Капитан «Сунгача» стоял, задумавшись, слегка склонив голову на грудь. Вдруг он заглянул боцману прямо в глаза, подошел к нему так близко, что грудью коснулся груди боцмана.

– Это что, в Германии такие обычаи, что боцманы бросают за борт капитанов? – вызывающе спросил капитан тоже на польском языке. – Со мной не так-то легко справиться!

– Не вводи меня во искушение, браток, – проворчал боцман прямо в лицо капитану.

Тот расхохотался и воскликнул:

– Ну наконец мы договорились! Немец и англичанин говорят по-польски. Очень интересное общество. Не удивляюсь, что исправник включил в его состав своего шпика! Однако, если господин Броль, укротитель животных, он же боцман, хочет выбросить меня за борт, я готов предоставить ему для этого случай. Грузите, господа, свой табор на баржи. Раз вы поляки, то мы как-нибудь потеснимся, а ваши паспорта меня мало интересуют. Насчет денег поговорим позже!

– Спасибо вам, господин… извините, я недослышал вашу фамилию, – сказал Смуга, придержав капитана за руку.

Капитан помрачнел, прищурил глаза и вызывающе ответил:

– Анастасий Петрович Некрасов, к вашим услугам, бывший матрос Балтийского флота, приговоренный к пятнадцати годам каторги за контрабандную перевозку нелегальных листовок в Петербург. Нужны ли вам еще какие-нибудь рекомендации? На каторге в Каре я сидел вместе с Коном, Рехневским, Маньковским, Дулембой и Лурией[34 - В 1873 году на берегу реки Кары, близ нерчинских серебряных рудников, была построена тюрьма, где отбывали наказание политические преступники, приговоренные к каторжным работам. Среди заключенных были представители всех национальностей царской России. Первыми поляками, приговоренными к каторге за социалистическую деятельность, были члены партии «Пролетариат» Феликс Кон, Тадеуш Рехневский, Мечислав Маньковский и Хенрик Дулемба. Вместе с ними в Каре отбывал наказание русский капитан Николай Лурия.].

– Нам не нужны рекомендации, капитан! Неужели вы на каторге научились так хорошо говорить по-польски? – спокойно спросил Вильмовский.

– Нет, этот язык был мне знаком и раньше, – ответил капитан и, словно внезапно забыв польский, начал по-русски обсуждать подробности погрузки имущества экспедиции на баржи.

К группе беседующих мужчин подошли нанайцы, а потом из палатки показался Павлов. Некрасов приветствовал его, приложив ладонь к козырьку фуражки, как видно не заметив протянутой ему руки, потому что повернулся лицом к реке и пригласил звероловов осмотреть судно.

VI

По Амуру на пароходе

Во время плавания на пароходе по Амуру звероловы мало видели капитана «Сунгача». Дни стояли погожие и теплые. Благодаря этому путешественники большую часть дня могли проводить под открытым небом на баржах, рядом с животными. Только во время обеда все сходились в кают-компании, но тогда в основном вели вежливые разговоры на русском языке.

Некрасов держал себя со звероловами любезно, но несколько свысока. Не навязывал пассажирам беседу, никого ни о чем не спрашивал. Явное пренебрежение он проявлял только по отношению к Павлову. Если капитану не удавалось миновать его, он бросал на агента холодные взгляды.

Звероловы наблюдали за капитаном. Все говорило о том, что это был революционер, закаленный в борьбе с царизмом. Своим поведением он пробуждал доверие; даже Нучи, который презирал Павлова, о Некрасове говорил: «Капитан хороший глаз, свой человек».

Сдержанность Некрасова была звероловам на руку. Находясь в другом положении, они, конечно, постарались бы познакомиться с ним поближе, но в этом рискованном путешествии предпочитали избегать близкого общения с лицами, подозрительными для полиции. Ведь Павлов непрестанно следил за капитаном, откровенно подслушивал его разговоры. По приказанию Смуги верный Удаджалак продолжал наблюдать за каждым шагом шпика, поэтому звероловы могли не опасаться сюрпризов с его стороны.

«Сунгач» медленно шел вверх по реке. Вода стояла довольно высоко, как это всегда бывает в этих местах в период муссонных дождей. Берега становились все круче и круче, пока наконец каменные вершины гор совсем не закрыли горизонт. Как раз в этом месте Амур прорывался через Буреинский хребет.

Буксир вошел в извилистый рукав. Течение становилось сильнее. Грозные и одновременно живописные скалы иногда вырастали прямо по курсу судна, но «Сунгач», направляемый опытной рукой, избегал опасных встреч с ними.

У руля на капитанском мостике стоял сам капитан Некрасов. Он спокойно смотрел на крутые, покрытые лесом берега, словно видел их впервые. В уголке рта у него торчала погасшая трубка. Звероловы тоже не уходили с палубы: они были очарованы Сибирью, хотя раньше само это название вызывало у них чувство безграничного ужаса.

Прорвавшись через горный хребет, река стала шире, расширилась и ее пойма. Отдельные горные цепи отступили от реки, а прибрежные скалы, время от времени встречавшиеся по пути, напоминали развалины древних замков. Течение успокоилось, прозрачная как слеза вода становилась мутной в устьях притоков, которые несли с собой большое количество ила. Видимо, поэтому Амур на таких участках назывался Черной рекой.

Время шло… Буксир, пыхтя, поднимался вверх по реке. Однообразная равнина, кое-где украшенная елями или карликовыми соснами, указывала на близость Благовещенска. Этот город был центром Амурской области, управляемой вице-губернатором, в канцелярии которого путешественники должны были оформить документы на право пребывания в Сибири. Для этого капитан Некрасов по просьбе Смуги согласился на некоторое время остановиться в Благовещенске.

Когда до города оставалось не больше суток пути, охотники решили устроить небольшой прием в честь капитана. Некрасов не только дал свое согласие, но и отрядил им в распоряжение своего повара. Само собой разумеется, что боцман, прослывший известным гурманом, взял подготовку к предстоящему пиру в свои руки. С самого утра он шарил во вьюках и около полудня явился на кухню с целой корзиной различных продуктов. Из других путешественников один только Томек, пользовавшийся специальными привилегиями у боцмана, был допущен к тайнам готовившихся яств.

Когда наступил вечер, капитан поставил судно на якорь вблизи берега. Весь экипаж и пассажиры собрались в кают-компании. Некрасов не жалел сил, чтобы создать у гостей приятное настроение, но все его старания оказались напрасными. Хитрое выражение лица Павлова, бегающие, неспокойные глаза которого исподлобья следили за присутствующими, отбивало у гостей настроение и аппетит.

Не в своей тарелке был и боцман. Он целый день старался достичь вершин кулинарного искусства, но все его труды не приносили желаемого результата. Званый обед больше напоминал поминки, чем веселый пир. Кроме того, по странному стечению обстоятельств Некрасов посадил Павлова рядом с боцманом. Правда, по другую сторону моряка сидел Томек, но все равно свободно беседовать они не могли, а только изредка обменивались многозначительными взглядами и, подобно другим гостям, время от времени бросали какое-нибудь ничего не значащее слово.

Томек скучал, хотя до этого он с большой радостью ожидал вечернего пира. Юноша надеялся, что в непринужденной обстановке ему удастся спокойно поговорить с Некрасовым, а все оказалось не так… Таким образом, как только обед подошел к концу, экипаж «Сунгача», нанайцы и Удаджалак с удовольствием покинули кают-компанию и вышли на палубу.

– По крайней мере, они смогут свободно поговорить, – буркнул боцман, обращаясь к Томеку.

Томек кивнул. Он хмурился и о чем-то сосредоточенно думал, потом незаметно подтолкнул друга локтем и шепнул:

– Почаще наполняйте рюмку Павлова!

– Да ты с ума сошел?! Водки на него жалко, – возмутился боцман.

– Дайте ему ее досыта, и он уйдет отсюда!

– Не такой он дурак! Он только губы смачивает водкой…

– Надо заставить его напиться. Послушайте… – наклонился Томек к боцману, который сначала покраснел от возмущения, а потом вдруг повеселел и кивнул в знак согласия.

Боцман громко кашлянул. Все с интересом посмотрели в его сторону.

– Мы вот сидим, повесив нос, словно неприкаянные… – начал он.

Павлов привстал так резко, что чуть не сбросил на пол тарелку. Сыщик впился глазами в губы боцмана, чтобы не пропустить ни одного слова. На лицах Смуги и Вильмовского отразилось явное беспокойство, а удивленный Некрасов неуверенно посмотрел на боцмана.

– Что ж, уважаемые господа, мы нагрешили довольно, но лучше признать свою вину и… исправить ошибку, – торжественно продолжал моряк.

– Напился первый раз в жизни, – недовольно шепнул Вильмовский.

– Нет, скорее, с ума сошел, – прошипел Смуга.

Только Томек спокойно слушал речь своего друга, искоса посматривая на присутствующих. А боцман продолжал:

– Да-да, мы забыли, что надо отдавать Богу Богово, а кесарю – кесарево! Мы должны немедленно исправить допущенную нами ошибку! Я первый провозглашаю тост за здоровье его императорского величества самодержца Всероссийского Николая Второго!

Если бы над пароходом нежданно-негаданно разразился гром, то он не произвел бы столь ошеломляющего впечатления, как тост, произнесенный боцманом. Вильмовский побледнел от гнева. Некрасов презрительно пожал плечами, а Павлов испугался не на шутку, считая, что немец поймал его на значительном упущении. Возмущенный в первый момент, Смуга искоса посмотрел на Томека. Заметил искорки смеха, притаившиеся в его глазах, и сразу все понял.

Боцман встал, взяв в руки графин. Наполнил рюмки. Наклонившись над столом у места, где сидел Павлов, задержал руку на полпути и сказал:

– Собственно говоря, вы, господин Павлов, виноваты больше всех, потому что вы человек казенный.

Павлов сгорбился, его лицо посерело, а боцман, обрадовавшись, что привел полицейского агента в смущение, продолжал:

– Виноваты вы больше, чем мы, гражданские, но не печальтесь. Мы восполним это достойное сожаления упущение большей порцией.

Говоря это, он отставил в сторону рюмки Павлова и свою, а на их место поставил стаканы и наполнил их до краев.

– Пьем до дна! – воскликнул он.

Павлов вскочил на ноги и, стоя навытяжку, выпил водку.

Но как только он сел, безжалостный боцман начал опять: