Томек и таинственное путешествие

– Мы не имеем права обижать и высокочтимую супругу царя, ее величество императрицу. Наливайте, господин Павлов!

Потом пришла очередь выпить за здравие всех царских детей, родителей императора, родителей императрицы, пока Павлов, чокаясь с боцманом стаканами после каждого тоста, не опустился бессильно в кресло. Посмотрев на него критически, боцман еще раз наполнил стаканы и воскликнул:

– Господин Павлов, за здоровье вашего начальника, его высокопревосходительства министра внутренних дел!

Павлов еле стоял на ногах, покачиваясь из стороны в сторону, и что-то бормотал себе под нос.

Боцман крепко встряхнул сыщика.

– За здоровье министра полиции, слышишь?! – крикнул он.

Павлов сел в кресло. И, свесив голову на грудь, заснул.

Боцман захохотал:

– Вот и прикончила его царская семейка! Даже про своего министра забыл! Как пить дать пожалуюсь на него в Благовещенске губернатору. Но раз эта мразь спит, то я позволю себе изменить тост. Да здравствует революция!

Все встали и выпили до дна. Боцман удобно расположился в кресле, набил табаком трубку и обратился к Некрасову:

– Завершите мою работу, прикажите вашим людям вынести этого пьяницу! До утра он мешать нам не будет!

– Ах, чтоб вас черт подрал, медведь вы такой! – до слез смеялся Некрасов. – Идите ко мне, дайте я вас обниму! Мне всегда казалось, что у меня голова крепкая, но с вами я тягаться не могу!

– Э, что там, это мелочь. Пускай Томек расскажет, как я во время последней экспедиции играл на полные рюмки с китайским купцом из Хотана[35 - Игра заключалась в том, что один участник показывал сжатый кулак и готовился разжать его, выставив несколько пальцев. Второй участник должен был безошибочно сказать, сколько пальцев покажет противник. Если он угадал, то противник должен был выпить столько рюмок водки, сколько он показал пальцев. Если ошибался, то должен был сам выпить такое же количество рюмок.]. Вот у того была крепкая голова!

– Сейчас мы спокойно побеседуем, – продолжал смеяться Некрасов. Выглянув в иллюминатор, он хлопнул в ладоши и позвал: – Эй, Иван, зайди-ка сюда на минутку!

В кают-компанию заглянул матрос.

– Убери-ка куда-нибудь этого господина! Пусть спокойно спит до утра и не портит нам настроения, – приказал капитан.

Взвалив Павлова на плечи, Иван исчез с ним так же тихо, как и появился.

Потекла свободная беседа. Некрасов очень интересовался приключениями, о которых рассказывали гости, и внимательно слушал, забрасывая их все новыми вопросами. У боцмана прямо-таки не закрывался рот. Он умел рассказывать интересно и с юмором. Вот он отставил в буфет третью опорожненную бутылку из-под рома и, беря с полки новую, обратился к Некрасову:

– Сто китов вам в бок, капитан! По всему видно, что вы любите настоящие приключения. Так на кой же, извините, ляд после выхода из тюрьмы вы очутились на этом буксире, вместо того чтобы отправиться отсюда куда-нибудь подальше, в широкий мир?

– Вы не первый, кто задает мне этот вопрос, – ответил Некрасов, печально улыбаясь.

Отхлебнув из бокала глоток рома, капитан затянулся трубкой и стал говорить словно про себя:

– Тогда еще не было Сибирской железной дороги. Я в числе других арестантов пешком перешел через Урал. Закованный в кандалы и с выбритой половиной головы. Трудно вообразить, что происходило в душе несчастных арестантов, которых гнали в Сибирь, когда они увидели пограничный столб, на одной стороне которого виднелся герб европейской Пермской губернии, а на другой – азиатской Тобольской. Некоторые из арестантов плакали, другие целовали родную землю, прощаясь с ней, или собирали ее в мешочек, который прятали на груди.

Я не жаловался на судьбу. Я был готов ко всему. Прочел подписи на пограничном столбе. Нашел среди них знакомые фамилии. По команде «Стройся!» поднял мешок с вещами и, не оглядываясь, пошел вперед – навстречу судьбе.

Мне пришлось близко познакомиться с этапными тюрьмами, постоянно переполненными арестантами, с деревянными нарами, кишевшими насекомыми. Время от времени менялись солдаты конвоя, среди которых бывали службисты, а бывали и такие, которых можно было подкупить, а мы все шли и шли на восток. Так продолжалось многие месяцы. Измученные, исхудалые, мы шли через деревни и города… Знаете ли вы причитания, которые поют арестанты, осужденные за уголовные преступления, когда проходят через населенный пункт? – спросил Некрасов. И, не дожидаясь ответа, он затянул нараспев:

– Пожалейте, отцы-благодетели!
Пожалейте усталых путников!
Арестантов несчастных вспомните!
Накормите, отцы-благодетели!..

Лицо Некрасова потемнело от печальных воспоминаний, он на минуту умолк. Потом продолжил:

– Тот, кто не слышал этой песни, которую не то поют, не то читают сотни голосов под аккомпанемент зловещего звона кандалов, никогда не поймет ужасного нищенского существования, которое влачат несчастные арестанты.

Многие из них во время долгого путешествия, прерываемого «отдыхом» в этапных тюрьмах, заболевали и умирали. С нами шли также арестантки и жены некоторых ссыльных, добровольно следовавшие за своими мужьями.

В конце концов мы пришли в Кару. Я уже вам говорил, что там мне пришлось встретиться с несколькими поляками. Я был искренне восхищен ими. С первого дня ссылки они думали над возможностью побега и возвращения на родину. Они принимали участие во всех протестах, голодовках, бунтах, совершали побеги, хотя за это грозило суровое наказание, даже смерть. Бунтарь по характеру, я чувствовал в них братские души. Мы очень уважали польских товарищей по несчастью. Поэтому среди песен разных народов, которые пели арестанты, было много польских. Некоторые из них были переведены на русский язык.

Некрасов замолчал, несколько раз затянулся табачным дымом. Воспользовавшись этим, Томек спросил:

– Может быть, вы помните какую-нибудь из польских песен?

Капитан согласно кивнул.

– Я вас прошу, спойте нам одну из них, – прошептал Томек, глубоко взволнованный рассказом капитана.

Некрасов снял со стены висевшую гитару, сел в кресло, ударил по струнам…

Над тихой, сияющей лунным серебром маньчжурской степью поплыли звуки песни, неразрывно связанной с трагической историей польского народа:

– Боже, что Польшу родимую нашу
Холил, лелеял столь долгие годы,
Ныне к Тебе мы возносим моленье:
Дай нам свободу, пошли избавленье…

Когда капитан замолчал, воцарилась тишина, которая была красноречивее всяких слов…

– Значит, вы и эту нашу песню… пели в Каре? – шепнул боцман, вытирая глаза носовым платком.

– Пели. Нам особенно нравились песни, в которых выражалась тоска по свободе, ну и конечно революционные. Многие из нас готовили побег и бунт, и знаете, кого мы брали за образец? Вашего земляка Беневского[36 - Мориц (Мауриций) Август Беневский (1746–1786) – венгерско-словацкий авантюрист, путешественник, участник Барской конфедерации. В бою под Краковом (1769) попал в русский плен, был сослан на Камчатку. Из ссылки бежал, захватив со своими сообщниками корабль «Св. Петр». Пережил множество приключений, погиб в перестрелке с французскими войсками на Мадагаскаре. Мемуары Беневского послужили основой для нескольких романов, поэм и оперы.], бывшего участника Барской конфедерации!

– Неужели?! Ведь наш Беневский бежал отсюда больше ста лет назад! – удивился боцман.

– Да, вы правы, но его бегство, получившее тогда известность во всем мире, особенно поразило умы ссыльных в Сибири. Многие из них стремились ему подражать. Когда в отчаянных головах зарождались фантастические планы бунта, они часто вспоминали Беневского.

– Действительно, у Беневского была голова на плечах. Он здорово надул своих преследователей, – сказал боцман. – Это верно, что такие истории укрепляют мужество человека.

– В Англии я читал записки Беневского, но очень хотел бы еще раз услышать от вас подробности его побега, – попросил Томек. – Я очень люблю такие рассказы…

– Я поддерживаю просьбу Томека, – горячо сказал боцман. – Прополоскайте-ка горло, а мы слушаем!

Боцман наполнил ромом стакан Некрасова. Капитана не надо было долго упрашивать; он закурил трубку и начал рассказ:

– Попав в плен, Беневский сразу же задумал побег. Как только его привезли в Казань, он связался с местными татарами и находившимися там польскими ссыльными, с помощью которых хотел поднять вооруженное восстание и облегчить себе побег. Но кто-то выдал заговор. К счастью, Беневский вовремя сбежал в Петербург. Там он разработал новый план побега, на этот раз на голландском корабле. И опять ему это не удалось из-за предательства капитана корабля. Обер-полицмейстер Чичерин арестовал Беневского. Его посадили в крепость и отдали под суд. Как опасного политического преступника его приговорили к ссылке в Усть-Большерецк на Камчатке.

Прибыв на место ссылки, Беневский очутился под строгим надзором. Несмотря на это, он не оставил планов побега. Вскоре ему удалось завоевать доверие губернатора Нилова. Его перевели в Петропавловск, где он стал преподавать языки дочери губернатора, Афанасии. Воспользовавшись этим, он сумел завязать знакомство с влиятельными жителями полуострова, которые предложили ему основать школу. Но Беневский об этом и не помышлял. Он знакомился с офицерами и чиновниками и с помощью удачной игры в шахматы сумел даже скопить немного денег.