Золотой дождик

Никита был недоволен всей этой ситуацией с залогом.

– iPhone…, – Никита разглядывал крышку, – Не доверяю я этим iPhone’ам. А что-нибудь ещё есть?

Остальные засмеялись, но парню было не до шуток.

– Ты думаешь это подделка?

Никита сопел и осматривал телефон с неприкрытым подозрением.

– Посмотри, пожалуйста, – сказал от мне.

– Новый? – спросил я.

Он не ответил.

– Вроде настоящий, – быстро сказал я.

– Да настоящий он!

Он выхватил его так, что я даже перепугался и стал что-то тыкать в него перед Никитосом. Для таких случаев у него была другая папка с листочками, и он печально потянулся к ней. Они укатили. Тень уже хорошенько накрыла двор, и только верхние этажи обдавались вечерним светом.

– Тебе приключений не хватает? Ты же видел, как он с ним расставался.

– Нормально! Какая мне разница. Я сдаю велики. Тем более они хорошие взяли. Ты же знаешь, что у нас украли один. Ещё часов 15, чтобы только возместить его.

– Но разве не было видно, что он не лжёт?

– Мне не было.

– Да ты дерзкий, дружище.

– Мошенники – замечательные актёры, дружище. Сечёшь, о чём я?

Потом я поехал домой.

В этом дворе никогда не поставить машину. У подъезда воткнули несколько парковочных барьеров, знаете, такие непробивные, скрученные хуйни, вот они их и ставили. Как-то в курилке я поделился с бывшим ментом, здоровый такой парень.

– Я бы взял болгарку и спилил всё к едрениматери, – сказал он.

– Что, так бы и спилил?

– Уж не сомневайся. Тут надо жёстко, а то они на шею сядут и несколько барьеров покажутся цветочками.

– А ты уже сталкивался с таким раньше, ну делал такое?

– Ты чё? Я же в частном доме живу.

Ни один из жильцов нашего вытянутого асфальтного двора ничего не мог с этим сделать, а то, что делали, было, мягко говоря, каким-то идиотством. Один взял молот и ударил несколько раз по барьеру – тот погнулся и зажал в себе замок, теперь его нельзя было открыть. Владелец барьера стал ставить машину просто рядом, ещё одну ставили с другой стороны. Другой у меня на глазах выкрутил аккумуляторным гайковёртом четыре длиннющие штыря из асфальта и с лицом греческого бога оставил их на месте. Вечером хозяин присел и, использовав свою правую руку, вставил штыри обратно в большие, раздроченные дырки. Этих ребят все презирали, все ненавидели, да и они, признаюсь честно, не особо искали соседского компанейства, тут никто его особо не искал, но тем не менее никто ничего и не делал…ну как не делал…кто делал, просыпался с пробитой шиной. Муниципальные службы, приехавшие раз или два за те 9 лет, что я женат, сняли только те барьеры, на которых не стояли тачки, то есть поднятые, а на остальные они забили.

Один раз мы приехали вымотанные и злые.

– Даю слово – если из-за этих пидаров не будет места, я измажу тот, что под нами дерьмом. Честное слово.

Маша двинулась и сказала, чтобы я не переживал и забыл про это, что нам бы нужно поесть, приготовить на завтра обеды и хорошенько отдохнуть.

– Нет. Сколько вообще можно?

Так и произошло. Авто не то, что было некуда поставить, проехать было невозможно, а три фиксы у нашего подъезда, так и стояли одна за другой.

– Ну, всё, – сказал я, – значит сделаю.

– Да ладно, родной, брось.

– Нет, не ладно. Нет не ладно!

Маша, уставшая и вымотанная направилась в квартиру, а я остался сидеть, чтобы дождаться, пока кто-нибудь уедет. Можно было стать между фиксами, но я, как и все остальные, знал, что просто не вытяну последующую нервотрёпку. Мне просто хотелось домой, к жене. Не хотелось караулить на балконе, мотать себе нервы. Зачем? Я не хочу этой тупой, маленькой, ничего незначащей войны, их вокруг и так завались. Не хочу звать эвакуатор, не хочу заполнять бумаги, не хочу их читать. Я торчал в машине полчаса, пока ржавый жигулёнок не стал сдавать в самом конце двора.

500 уставших, недовольных человек ненавидели, презирали маленькую кучку обозлённых эгоистов, но изо дня в день ничего не делали. Изо дня в день – изо дня в день. Единственным утешением того, что мы трусы, время от времени служила мысль, что мы, всё-таки, прикладываем какие-то усилия и не становимся такими же как они.

На балконах каменело несколько бабулек и пару других человек. Я приложил магнитик к домофону и тот быстро закликал.

кля-кля-кля-кля-кля-кля-кля

При входе справа висела доска объявлений. Никогда её не смотрел, а сейчас посмотрел. Потом посмотрел на стену. Потрёпанная такая, вся в осколках. Сейчас наверняка будет скандал – мама стопудово рассказала Маше, что я уволился. Протопал на третий, стукнул три раза и открыл дверь. Свет в коридоре. Последние месяцы мы перестали заботиться об экономии электроэнергии. Это всегда плохой знак, как и затяжной беспорядок.

– Это Данила.

Дуся, наша кошка, валялась на своей подушке и пялилась на меня, а ещё у нас был кролик. На кухне я взял минералку и вытянул её почти залпом. Маша сидела на диване в халате с мокрой головой. По телеку шла какая-то дребедень с пидором с мелированными волосами, что бы это не значило.

– Ела?

Она не ответила. Я закрыл окно в комнате. Она была похожа на мертвеца.

Целую неделю мне не хватало духа признаться, что я уволился. Я отвозил её на работу и катил к Максу с Никитосом или в компьютерный центр, там всегда, когда берёшь утренний пакет на экране выскакивает фраза: «Утро добрым бывает». Но сегодня моя мать наверняка позвонила и в свойственной ей манере поддержала любимую невестку, поскольку той достался её безалаберный отпрыск. Она ей всё рассказала. Я знал, что это будет последней каплей. Мостик, который Маша выстраивала по крупице целые 9 лет оказался безвозвратно разрушен. Слово за слово и мы стали так ругаться, чтобы окончательно вытрясти все остатки застоявшейся ненависти на дне наших сосудов. Я уже устал её упрекать и на середине не выдержал и сказал.

– Хочешь, я уйду или к родителям тебя отвезу?

Она оторвалась от телевизора и посмотрела на меня взглядом, который не сулил ничего хорошего. Нижняя губа задрожала, а пульт захрустел в руках. Она вскочила с дивана и, бросившись в комнату, начала что-то там крушить. Было слышен стук хрупких предметов, звуки одежды. Так продолжалось минуту. Потом всё затихло. Когда я зашёл она сидела на кровати обхватив лицо руками. Её лодыжки с силой давили друг на друга, будто она хотела себя погладить, что-то почувствовать. Я стал говорить что-то типа: «давай передохнём», «сколько мы будем мучать друг друга?». В такие моменты забываешь мысль Довлатова: что-то там бла-бла-бла, пытаешься поговорить с женщиной, что-то объяснить, не понимая, что ей просто противен сам звук твоего голоса. Но мне тоже противен звук её голоса, звуки, что она тут громила, звуки её всхлипов. Она дрожала, и я вышел из комнаты. Дуси не было видно, в такие моменты она всегда сбегает в какой-нибудь угол.

Открылась дверь. Халат был криво завязан, под ним её голое тело всё колотило. Она смотрела на меня безумным взглядом.

– Я всё отдала тебе.

– Успокойся.

– Я всё отдала тебе!

– Успокойся!