Чиун опять обернулся. Перед ним стоял мужчина с длинным луком в одной руке. В другой горящая стрела, с нее капал дымящийся жир. Кажется, Барак. Чуть ниже по склону стоял бородатый Салур, за ним толпились подростки.
– Я, это… – попробовал объяснить Чиун. – Пищу искал.
Барак заглянул ему за спину и увидел лежащую на камнях раковину.
– Ты в своем уме, щенок? – спросил снизу Салур. – А если бы наткнулся на ишаяку?
И запнулся, потому что разглядел слизь на теле Чиуна.
Барак прошел мимо мальчика к раковине, пихнул ногой. Раковина закачалась, слизь тошнотворно чавкала.
Салур поднялся к выступу. Барак нагнулся, осмотрел жало. Повернулся, сказал:
– Я не верю своим глазам. Мальчик, откуда ты узнал, что ишаяка не переносит соли?
– Он что, убил ишаяку? – спросил Салур. – Голыми руками, без огня?
– Я искал пищу, – повторил Чиун.
– Ну ты даешь, синий рот! – воскликнул Салур. – Только вчера пришел к нам, а уже прошел Большое испытание.
Подростки удивленно зашептались между собой.
– Тихо, щенки, – поднял руку Салур. – Этот мальчишка прошел испытание за вас. Поэтому я назначаю вам новое испытание. Завтра мы идем на саблезубого тигра. Возвращайтесь в Иргилэ.
Стая Барака гурьбой пошла вниз по камням. Салур и Барак подошли к мальчику.
– Как тебя зовут? – спросил Салур.
– Я Чиун, сын Халька, из рода жарчиутов! – ответил мальчик.
– Молодец, Чиун, сын Халька, – сказал Салур. – Сегодня ты прославил свой род. А теперь, паршивец, дуй в лагерь. В наказание за срыв Большого испытания пробежишь двадцать кругов вокруг стана в полном вооружении.
Чиун кивнул, мысленно проклиная Салура.
– Чего застыл? – спросил Барак. – Иди в Иргилэ.
Мальчик помчался по склону. Слизь на теле высохла и стягивала кожу.
Пробежав немного, Чиун оглянулся. Взрослые скрылись под выступом. Наверное, опять пошли осматривать раковину.
Чиун перевел дух и пошел медленнее. Мальчики из стаи Барака с радостными визгами бежали между скалами.
За большим валуном Чиун обнаружил Кыныка и его тощего дружка. Они прятались от взрослых.
– Ты что, и вправду убил ишаяку? – спросил Кынык, скривив рот.
Чиун кивнул.
– Ого, – тощий широко раскрыл глаза и поднял брови. На шее грязная повязка. – В прошлый раз тварь перебила пол-стаи Инвара.
Кынык опустил взгляд, помолчал. Потом почесал кончик носа, глянул на Чиуна исподлобья, и протянул руку.
– Мы были неправы, синеротик из Газгерда. Ты храбрый. Мир?
Друзья в Иргилэ всегда пригодятся. Поэтому Чиун кивнул, и пожал руку.
Подростки вместе пошли в стан.
Со скал с криками срывались птенцы гарпий.
Пурпурное платье
Тридцать третьего числа месяца букжан Эймура приехала с торговым караваном под гору Тэйанг-каан. Здесь ежегодно проводили общенародные моления, и для участия в священном ритуале съезжались тысячи даркутов со всех концов страны.
Купец Моджи, владелец каравана, продавал пурпурные одеяния. Он каждый год разбивал палатку на базарчике у горы. После окончания молений даркуты устраивали семидневный пир, и, не торгуясь, покупали женам богатые подарки. Среди прочего – одежду из пурпура по баснословным ценам. Моджи туго набивал кошели золотом.
Вот уже три года Эймура продавала товары купца. Работать с Моджи хлопотно, но выгодно. Купец хорошо платил ценным работникам.
Родилась Эймура на юге, в далекой стране Терай. Маленькая, тонкая девушка приветливо улыбалась покупателям, то и дело убирая со смуглого лица пряди непослушных черных волос. По обычаям терайцев, она носила в носу золотое кольцо, красила веки в синий цвет. Мужчины-покупатели на базаре слетались на ее звонкий голос, как янтарные бабочки на нектар. Женщины обожали слушать, как Эймура расхваливает достоинства пурпурных нарядов и делится сплетнями о жизни в гареме хараджа.
Эймура любила свободу и не желала подчиняться суровым законам Терай, обрекавшим людей на жизнь в жесткой кастовой системе. Девочка родилась в чарне гончаров. От глины у нее беспрерывно чесался нос и текли слезы. Терайцу нельзя менять ремесло, и отец упорно заставлял ее сидеть у гончарного круга. Когда Эймуре исполнилось шестнадцать, она убежала из дома с бродячей труппой канатоходцев. Через три года в городе Джерамсал на ее возлюбленного местный колдун наложил заклятие. Парень сошел с ума и возомнил себя хищным зверем. Он пытался укусить Эймуру. Старший труппы сказал, что это необратимо. Парень вскоре умрет или действительно превратится в животное. Лучше его прикончить.
Девушка не могла смотреть, как убивают парня, и ушла из балагана. Впоследствии только чудом она избежала цепких лап работорговцев. Затем сменила занятия танцовщицы, акробата и ныряльщицы за жемчугом, пока, наконец, не прибилась к Моджи и вскоре стала его незаменимой помощницей.
Караван прибыл к Тэйанг-каан поздно вечером. Окрестности полны народу. Во мраке непрерывно вопили мужчины и женщины, ревели бизоны и овцебыки, гудели антилопы. Многие даркуты не могли поделить места под кибитки, и вокруг постоянно вспыхивали быстротечные схватки. Побежденный оставался лежать на земле с распоротым горлом, а его семья и имущество переходили победителю. Смерть накануне и во время Дыгыр Даих считалась у даркутов почетной.
Всю ночь Эймура не сомкнула глаз. Помогала распаковывать тюки, натягивать покрывало для палатки, раскладывать товар. Моджи, как приехал, сразу ушел с богатыми подарками, приветствовать знакомых даркутов из свиты Линх-каана.
Подремать удалось только перед рассветом, когда Пинар, которую даркуты называли Малас, почти сошла с неба, уступая место дневным светилам.
Едва рассвело, Моджи растолкал сонных помощников.
– Вставайте, не время дрыхнуть. Я хочу, чтобы сегодня все золото даркутов перетекло в мои карманы.
Эймура уже была на ногах. Вышла из палатки.
Стоянка для торговцев расположилась далеко от священной горы. Но это не мешало благоговеть перед святыней. Тэйанг-каан стояла в степи в гордом одиночестве, никаких других гор поблизости, только небольшие скалы. Острый пик пронзал розовое небо. Эймура неотрывно смотрела на вершину, потом шумно выдохнула и сказала:
– Как же она прекрасна!
Моджи за спиной откликнулся:
– Это точно. Не устаю любоваться. Притягивает взгляд.
Эймура оглянулась на купца. Невысокий полный мужчина в шелковом фиолетовом халате. На ногах легкие сапожки. По щекам стекал пот.
Моджи помолчал, и добавил: