Записки с Белого острова

И всё-таки они разные. Это особенно видно, когда двое людей очень похожи на первый взгляд. Как Кирсанов и Лопухов у Чернышевского.

У Таи голубые глаза, у Мары карие. У Таи пятеро братьев-сестёр, у Мары бабка-вахтёрша. Тая учится на тройки, но очень красиво поёт. Мара с лёгкостью загребает пятаки, но голос у неё грубый и слух отсутствует. И так во всём. Даже в дихотомии «Ария/Король и Шут» они держат равновесие: Мара слушает Арию, а Тая – КиШ.

Всё изменилось, когда появился Андрей.

Изменения, правда, затронули всех. Прежде всего перевернулось отношение к классу коррекции. Меня-то мама всегда учила – не надо, Аля, снобизма, снобизм показатель низкой культуры. Но для кого-то слово «коррекция» повод порадоваться: ура, есть люди глупее нас!

Но оказалось, что нет, не глупее. Люди как люди. И даже душевные иногда.

Словом, все наши вынесли что-то из этой истории. А вот у Мары изменились и взгляд, и дыхание, и даже физическая дислокация в классе. Как я уже сказала, она исчезла.

Как-то раз – они три дня уже не разговаривали – я позвонила Маре: гулять пойдёшь?

«Нет, – глухо ответила она. – Пока».

И положила трубку.

В тот же вечер я вышла на балкон и увидела в окне соседнего дома тёмный размытый силуэт. Мара сидела на подоконнике у лифта, притянув коленку к подбородку, и молча глядела перед собой.

… – А кто-то ей завидует, представляешь? – сказала Тая.

– Ну, – ответила я, – кому что.

Я попрощалась с Таей и вышла из подъезда. Мара живёт в соседнем дворе, но к ней я не пойду. Правильно Тая сказала: Мары тут нет.

* * *

Однажды мне всё-таки удалось выцепить Мару из её непонятного, по-своему счастливого и по-своему страшного мира. Это было после субботника, когда все, в джинсах, куртках, по-хорошему задолбанные – это вам не с алгеброй возиться! – отправились по домам в одиннадцать утра. Мы с Марой шли по пригорку вместе.

– Хочешь, ко мне пошли, – предложила Мара. – Мне скучно. Мать всё равно на работе, а бабка телик смотрит.

Я поняла, что это тот редкий момент, когда с Андреем гармония, но он ещё не вернулся из школы.

Бабушка Мары вышла в прихожую и осталась там стоять, растерянно глядя на нас. У неё был пёстрый халат, а все краски в лице какие-то чистые: белые волосы, очень иссушенная розовая кожа и ярко-голубые глаза.

– Иди, иди, – сказала ей Мара. Бабушка побрела обратно в комнату. Телик работал на полную громкость.

На кухне Мара захлопнула дверь. Нас облепили кошки со всех сторон. Одна забралась ко мне на коленки. Это была Аида, чёрная.

Мара достала гигантские чашки, банку «нескафе» и поставила чайник.

– Тебе сахара сколько? – спросила она.

– А мне не надо, – ответила я.

Мара налила в чашки молоко, кипяток, побултыхала ложечкой в своей и стала смотреть в окно.

– Ты чего к Тае-то не заходишь? – спросила я.

– А чего мне к ней заходить?

– Не знаю. Подруги всё же.

– У человека, – сухо сказала Мара, – может быть только один друг. Остальные – дружки и подружки.

Я гладила кошку Аиду и молчала. Почему-то я была уверена, что даже сейчас Мара считает своим другом Таю, а не Андрея. Попыталась представить наоборот – не вышло.

По двору промчался Стопарь. В руках у него были две авоськи, а глаза горели. Нас он не заметил.

– Как хоть сама-то? – спросила я.

Мара неохотно оторвалась от окна и повальяжней уселась на стуле. Видимо, все эти ритуалы её успокаивали.

– У меня стерео, – наконец, ответила она. – С той стороны потёмкинский перец. С этой его одноклассница. Но пока нормально. Жива.

С перцем из тусовки «Потёмкин» вышло так, что он пытался ухаживать за Марой, а Андрей прознал и разбил ему нос. Одноклассница Андрея отправила ему открытку и всем сказала, будто они целовались по-настоящему. В общем, сложно там было всё.

– Ну ладно, – сказала я. – Может, ещё утрясётся.

Мара вдруг засмеялась.

– Знаешь, ты первый человек, который это говорит. Все хором орут: бросай, бросай его поскорее!

Я улыбнулась. Андрей когда-то назвал меня самой нормальной из Мариных подруг.

– Помнишь «Дьявольский зной»? – спросила Мара. – Это про меня с Андреем песня.

Они с Таей только что обчитались Булгакова. А я обслушалась симфоблека. И такая долбанутая любовь была для нас образцом.

– А пошли по карьерам лазить? – предложила я. – Там тебе «дьявольский зной» будет.

– Ага, – согласилась Мара. – Жарко песец.

* * *

Это про-осто замкнутый круг…

Мы гуляли по пыльным песчаным холмам, жмурились от солнца и пели все песни, которые помнили наизусть. Наизусть мы помнили почти всю Арию, так что работы у нас было много. Я уже говорила, что поёт Мара грубо и приблизительно, но это никому не мешало. Мы радовались.

– Вечером уже не выберешься? – без особой надежды спросила я.

Мара покачала головой. Я кивнула. Они ведь с Андреем в согласии – у меня шансов нет.

Мы помолчали.

– Знаешь, – сказала Мара, – а ведь мне уже и неинтересно с нашими-то. Как будто они смотрят на всё с цоколя, а я – с верхних этажей. Будто надстройка, что ли, появилась. И я фиг знает, плохо это или хорошо.

– Ну вот это всё, – я показала на экскаваторы и бетонные глыбы вдали, – тоже неясно, хорошо или нет. А у тебя что? Стадион или многоэтажка?