Лукавый Шаолинь

– Почему-то считается, что мотоциклист – это грубый волосатый мужик, который любит только асфальт и свой байк, – сказал мне Шадов. – Но пора развеять этот миф. Мы тоже способны на искреннее сострадание. И хотим быть полезными.

Где-то около пятидесяти байкеров собрались в тот день рядом со станцией переливания крови. Затем, не обращая внимания на ужас медсестер, громко топая берцами, они вошли прямо в кабинет заведующего.

– Что вы ели сегодня? – спросил тот обреченно, искренне надеясь, что сможет отделаться от непрошеных доноров.

– Ничего! – бодро отрапортовал Шадов.

– А не свалитесь? Надо было выпить сладкого чая, – в голосе заведующего так и звучала надежда.

– Мы – как кони, только железные, – усмехнулся байкер.

И они легли на кушетку, а потом с недрогнувшими лицами наблюдали за колбой, в которую лилась их кровь.

Я не отличалась такой стойкостью и вздрогнула, когда мне перетянули руку жгутом, а потом вставили тонкую иголку. Помню, Эля боялась сдавать кровь почти до обморока. Она бы никогда не смогла стать донором.

– Поработай кулаком, – попросила медсестра.

И только это помогло мне отвлечься от той удушающей нирваны, которая накрыла с головы до ног. Расслабление, сладкий холод в венах от физраствора и острое удовольствие от потери крови. Через десять минут я поняла, что не выдержу этого болезненного кайфа.

– Расшнуруйте ее, а то сейчас потеряет сознание, – крикнул Вайшнавский.

Через несколько минут я вышла из забытья, и сама реальность казалась мне болью. Теперь я понимала, почему раньше так популярно было кровопускание. И почему столько людей готовы сдавать кровь как можно чаще. Ради этой слабости, граничащей с космической невесомостью.

Это было так похоже на сладкое удовольствие от вхождения в светлую зону.

Покачиваясь, я вышла в холл. Меня поддерживала медсестра. Она же подала стакан воды и участливо сказала:

– В первый раз так со многими. Или кайф, или слабость. Впрочем, сдавать кровь – очень полезно. Особенно пожилым. Сразу давление приходит в норму. А вы, байкеры, оказывается, совсем не такие, какими вас представляют.

– Мы просто хотим попробовать в жизни абсолютно всё, – тихо сказал Шадов, уже успевший сдать кровь.

От полагавшихся на обед денег байкеры отказались, а шоколадки отвезли в детское отделение онкологического центра. Я с улыбкой наблюдала за этими волосатыми мужиками, которые смущенно протягивали сладости малышам. Ребята смеялись и приникали к окнам, чтобы посмотреть на мотоциклы.

– Вот выздоровеете – покатаем, – пообещал им Шадов.

– Я умираю, – вдруг сказала лысая девочка с голубыми до прозрачности глазами.

И никто не смог ей возразить. Я расцеловала всех детей, чтобы не встречаться с ними взглядом. Да, большинство из них не выживут. Умрут в страданиях, которые лишь немного облегчает светлая зона, в которой находится больница.

И мы не сделали почти ничего, потому что наша кровь – лишь ничтожная капля в море страданий и боли. Байкеры сдавали ее прежде всего для собственного самоутверждения. Чтобы попробовать в жизни все, как заметил Шадов.

И поэтому я не могу смотреть вам в глаза, маленькие люди. И поэтому ухожу в свой мир, где светит солнце и можно быстро ехать на мотоцикле, обняв любимого.

Мы прошли по коридору, пахнувшему мертвечиной. И уже рядом с выходом Шадов вручил мне серебряный набор – браслет, кольцо и серьги. Иней в серебре. Я почувствовала, что, наконец, нашла свое счастье. Мою серебряную иголку в стоге житейского сена.

Наступал Серебряный Самайн. Еще не Черный и не Красный. Но Серебро так и склоняет к предательству. В тот день я поклялась, что буду сама принимать решения. И никогда не предам того, кого люблю.

Тогда я еще не знала, как же быстро нарушу свое обещание.

Случилось это в конце августа, когда становится тоскливо, потому что осень стоит на пороге. Уже похолодало, и я куталась в косуху Шадова. Мы мирно сидели на лавочке у моего подъезда, когда он вдруг спросил:

– Иней, я тебе нравлюсь?

– Конечно, разве ты еще не понял?

– Подумай, почему.

– Наверное, потому что даешь мне ощущение свободы и драйва.

– Это так, но сам я не так свободен, как кажется.

– Ты женат? – мне неожиданно стало скучно. Что-то нечто в этом роде я и предполагала.

Шадов рассмеялся:

– Нет, конечно. Я и не могу жениться.

– Вот и хорошо. Я тоже не собираюсь замуж. Так что же еще такого страшного ты можешь мне рассказать?

– Я лучше покажу. Дай руку и постарайся не закричать.

Но он ничего мне не показал, потому что к нам подошли Кеша и Гоша. Вернее, подбежали. Даже в темноте я видела, какой злобой горят их зеленые глаза.

– Мы очень долго ждали, когда это закончится. Но вы… Вы перешли все границы, – закричал Гоша.

А Кеша цепко взяла меня за руку и оттащила от Шадова:

– Ты с ним спала? – резко спросила она меня.

– Нннет, – ответила я, заикаясь от испуга. Но уже в следующий момент взяла себя в руки. – Успокойтесь. Сейчас всех соседей разбудите своими криками. Что я такого криминального сделала? Мне уже есть восемнадцать, я имею право встречаться, с кем захочу.

– Одного не понимаю: или ты извращенка, или лгунья, или непроходимая дура, – холодно сказала Кеша.

– Его возраст ничего не меняет!

– Моя дочь решила стать гбшной подстилкой! – закричал Гоша.

– Вайшнавский работает в органах. А точнее – в КГБ, сейчас уже ФСБ, не суть, – уже спокойнее продолжила Кеша. – Ты правда не знала? Просто мы не можем понять, это наивность или испорченность. Мало того, что замутить с мужиком– ровесником твоих родителей, так еще и с сотрудником КГБ, который мучил твоих родителей. И был инициатором того, чтобы нас расстреляли за измену Родине.

Какой бы я ни была злой, в тот момент мне стало смешно:

– Господа журналисты, по-моему, вы пьяные. Сегодня в редакции был корпоратив, не так ли?

– Она действительно не понимает, – тихо сказал Шадов. – Иней, девочка моя…

Я молча смотрела на этих троих людей, каждый из которых был старше на двадцать лет.

Они все тяжело больны.