Где же Лизонька?

– А-а! Все спрашивают! Это Арсений Андреевич все заботится…

– Да что он, на все руки мастер, что ли?

– Да нет! – рассмеялась баба Аня. – Он рабочих прислал. Да и не сразу все сделалось-то. Сначала он площадь перед магазином в порядок привел, прилавочки вот нам поставил, чтобы не на ящиках сидели… Потом сельсовету помог магазин отремонтировать. И настоял, чтобы непременно для колясок удобно было. У нас на такую маленькую деревню три инвалида-колясочника. А уж потом и заборы нам сменил и дорожки заасфальтировал… А инвалидам всем коляски в самой Германии заказал и подарил. Но, кроме Кати – остальные это старики совсем…

– Да кто же он такой, ваш Арсений Андреевич? – меня уже пробрало любопытство.

– Здесь и дед его, и отец жили… Дом ему в наследство достался. Совсем развалюшка…

Баба Аня уселась поудобнее, сложила руки перед собой и рассказала мне историю появления в Мёдушах Арсения Андреевича Резникова. Впрочем, «появление» не совсем правильное слово… Он здесь часто бывал, навещая отца… А сам обосновался только лет пять назад. Его дед – Илья Алексеевич Резников – появился здесь после войны, построил себе дом в полутора километрах от Мёдушей, ближе к озеру, поскольку был нелюдим и любил рыбачить. Его мало кто помнил в деревне. Только несколько стариков вспоминали, что он продавал пойманную рыбу у дороги, где всегда торговали все деревенские. Он был, видимо, разведен: у него был сын, Андрей, который жил в городе с матерью. Сын приезжал только летом и всегда один. Когда Илья Алексеевич постарел и ослабел, Андрей стал приезжать чаще, привозил продукты, помогал. Их часто видели вместе на озере с удочками. Перед самой смертью старика Андрей почти месяц безвылазно провел с отцом. Сам и схоронил… Мать на похороны не приехала.

Получив дом в наследство, Андрей заколотил окна и двери и уехал домой, в город, и долгое время его в Мёдушах не видели. Появился он, когда на озере была построена рыбная ферма, и Андрей, как оказалось, был назначен заведовать рыбным хозяйством. Тогда-то его и узнали поближе в деревне. К этому времени он уже был женат и растил сына – Арсения. Жена, побывав в старом домике, категорически отказалась переезжать из города, мотивируя это невозможностью оторвать сына от учебы, а себя от работы – и, конечно же, отсутствием удобств. Но Андрей – биолог по образованию, любивший Мёдуши, озеро, лес еще со времени своих посещений отца и увлеченный своей работой – не смог отказаться от предложения. Так и пришлось ему жить на два дома, – периодически наезжая в город, но основное свое время посвящая ферме, озеру и ремонту старенького дома.

Работал он увлеченно, и ферма по советским меркам была вполне благополучным предприятием, планы по поставке рыбы выполнялись и перевыполнялись, знамена победителей соцтруда завоевывались, и руководитель района горделиво отчитывался на всевозможных совещаниях, что его инициатива дает положительные результаты. Он нечаянно умалчивал, что ферма успешна только благодаря знаниям и упорству Андрея Ильича, его жесткому контролю за озером, недопущению пьянства и воровства, тому, что жители Мёдушей уважали его и очень держались за работу.

Почти все взрослое население Мёдушей работало на ферме. Муж бабы Ани также служил на ферме плотником. Он строил садки для мальков, загоны для взрослой рыбы, пристани.

Ферма работала даже после того, как все остальные хозяйства района уже закрылись. Андрей Ильич изо всех сил пытался сохранить ферму, бегал по начальству, выбивая финансирование, на свои деньги покупал корм для мальков; но в глухие девяностые такие маленькие, богом забытые деревенские предприятия мало кого интересовали. Рабочие фермы – как бы хорошо они ни относились к своему директору – после того, как зарплаты перестали выплачивать, вынуждены были податься на заработки в город. Семьи надо было кормить, ничего не поделаешь.

После закрытия фермы Андрей Ильич вернулся в город к семье, преподавал в Аграрном университете, но жить в городе уже не смог и через некоторое время вернулся в Мёдуши. Он устроился преподавать на биофаке в университете, благо ездить в университетский комплекс из Мёдушей было достаточно удобно. Писал статьи, пытался проводить исследования в еще не разрушенных садках брошенной фермы. И уже его сын, Арсений, приезжал навещать его, так же, как и он когда-то приезжал к своему отцу. История повторялась новым витком. Летом отца и сына видели иногда на пристанях старой фермы, где они подолгу беседовали, свесив ноги с мостков, купались, а иногда по вечерам сидели у костра тут же на берегу озера на территории фермы.

Арсений к этому времени давно окончил химический факультет университета, был женат, занимался бизнесом, как многие в эти годы. Он пытался организовать производство «каких-то пластмассок, которые придумал сам», как выразилась баба Аня. Видимо, он занимался производством полимеров, по собственным технологиям. По крайней мере, я так растолковала себе эту часть рассказа бабы Ани.

Иногда Арсений приезжал с женой и с маленькой дочерью, они жили у Андрея Ильича по нескольку дней, но никогда подолгу.

Андрей Ильич умер, не дожив нескольких дней до своего семидесятилетия, от инфаркта, случившегося в редкие дни его нахождения в городе. И, хотя ему была оказана вся необходимая помощь, – сердце, как оказалось, было исключительно изношенным, спасти его не удалось.

По завещанию он был похоронен на кладбище в Мёдушах рядом с отцом. Вся деревня была на похоронах. Количество пришедших людей, их искренние слова об умершем, теплота прощания, похоже, удивили его высокомерную, с точки зрения деревенских, жену. Впрочем, горе ее было искренним, и жители выражали ей теплое сочувствие, приглашали приезжать, предлагали помощь в ремонте старого дома. Она и правда приезжала с сыном и внучкой на могилку, ухаживала за ней, заходила в гости в некоторые дома, но помощи не просила, и дом стоял заколоченным.

Арсений не бросил бизнес после первых неудач: упорством он пошел в отца, – и настойчиво пытался наладить производство «пластмассок». На какое-то время жители Мёдушей потеряли его из виду. Жизнь потихоньку налаживалась, пустующие дома стали выкупаться, восстанавливаться. Появилось много городских, живущих в деревне только летом. Жители стали заводить коров, коз. Молоко, масло, сметана – все шло на продажу; также выручали лес, озеро, огороды.

И вдруг, лет шесть-семь назад, через деревню, по направлению к озеру, пошли вереницы машин, груженых строительными материалами. Появились и бригады строителей, которые жили во времянках около старой фермы и скупали все, что можно было купить у торговок на прилавках и в местном магазинчике. Пошли слухи, что ферму кто-то восстанавливает. Секрет раскрылся быстро. Дела Арсения Андреевича пошли в гору, он выкупил полуразрушенную ферму и намеревался возобновить дело отца. А потом появились и объявления о наборе работников. Дальше – больше. Машины с материалами пошли к старому домику, который был снесен, и на его месте стал строиться новый большой дом. Красивой решеткой был огорожен и начал обустраиваться участок. Ландшафтные дизайнеры за пару месяцев превратили заросший кусок поля в красивый и уютный сад. Было посажено множество деревьев-крупномеров, проложены дорожки, разбиты рабатки, заложен розарий. Плодовые деревья заняли отдельный участок сада; на том же участке нашлось место для аккуратной теплицы и грядок, вокруг которых были вымощены дорожки.

Не осталось в стороне и обустройство деревни. Старый асфальт – там, где он был – был заменен на новый. Были заасфальтированы все проезды между домами, отремонтировано здание магазина, посажены кусты вокруг деревенской площади.

Но особенно увлеченно баба Аня рассказывала о новом саде. Они с Катенькой как-то даже умудрились дойти до усадьбы – после всех изменений на участке Резниковых к нему в Мёдушах прочно прикрепилось название «усадьба» – благо дорога была новая и ровная. Их пустили внутрь, и по уже мощеным дорожкам они обошли весь участок. Дом еще строился, но впечатление от преобразованного куска поля было огромным и осталось надолго.

При этом сам Арсений Резников редко появлялся на ферме и в усадьбе. По крайней мере, любопытствующим жителям деревни отвечали о большой занятости хозяина на своих заводах, расположенных в разных частях страны.

Еще через год строительство дома и его отделка были закончены, и хозяин переехал и обустроился в усадьбе.

– Арсений Андреевич очень заботится о наших Мёдушах, – продолжала рассказывать баба Аня. – И то сказать, и отец, и дед его почитай всю жизнь здесь прожили, душой приросли… Вот кровь и говорит. А деловы-ы-ые были оба, – протянула она, – Арсений в них пошел, только время ему другое вышло, силушку было где применить. Он как поселился здесь, так походил здесь по домам с этим своим… как его, запамятовала…

– Секретарем, – подсказала Катенька.

– Да-да, секретарем. Знакомился, значит. И еще предлагал всем заборы починить. Все, конечно, соглашались, задаром-то! Народ у нас небогатый… А нас с Катенькой даже и не спрашивал ни о чем… Пришел, посидел, с Катенькой поговорил… Ваню, мужа моего, вспомнил… По ферме еще отцовской запомнил… Про горе наше, похоже, рассказали уж соседи. Он ни о чем не спрашивал… А на следующий день приехали рабочие, стали крыльцо строить; да так с уважением к нам, все спрашивали, не мешают ли… Да куда там мешают! Сердце радовалось. У Катеньки-то коляска тогда старенькая была, тяжелая… Трудно было мне ее с крыльца спускать… Но не дома же девоньку безвылазно держать! То сама справлюсь, то соседи помогут! Но вывозили Катеньку! А тут такую дорожку сделали: она и сама стала выходить, – особенно летом.

– А скоро и коляску мне новую Лизонька привезла, которую Арсений Андреевич выписал, – восторженно дополнила Катенька. – Она легкая, удобная, мне совсем легко с ней! А еще Лизонька возила меня на обследование: говорят, можно операцию сделать. Я еще может, ходить снова буду!

Катенька разрумянилась от своей надежды и радости.

– А Лизонька – это… – начала я.

– Дочка Арсения Андреевича, – договорила Катенька. – Она часто ко мне заходит, только командировки у нее бывают по работе, вот уже несколько дней не видно и не звонит. Наверное, опять уехала.

– Вот видишь, доченька, – ласково продолжила баба Аня. – Хорошо всё у нас, справляемся…

– Ох, а сколько я вам за огурцы-то должна? – спохватилась я.

– Да сколько не жалко, – улыбнулась баба Аня. – А то бери так, доченька. Спасибо тебе, я и посейчас бы еще на базарчике торговала. И хотя за рыбкой много людей приезжает и к нам по дороге заглядывает, но все меньше, чем летом.

– Баба Аня, – вы простите, что я вас так называю, я не знаю, как вас по имени-отчеству, – пора мне уже. И вас задержала, и сама засиделась. Хорошо у вас. Но пора… А сейчас – могу я чем-то помочь? Я могла бы в магазин сходить, мусор вывезти; может, дрова принести?

– Да что ты, доченька; ты заезжай к нам, мы всегда рады будем. А если что нам нужно, то Семен Коробов – он работает у Арсения Андреевича в усадьбе – почти каждый день забегает. А «бабой Аней» я уже по гроб жизни буду, – рассмеялась она.

Коробов! Владелец темно-синего опеля! Работает в усадьбе! От неожиданности я не нашлась, что спросить у бабы Ани о нем. Тепло и уют их дома убаюкали меня. Мне казалось, счастье прошумело крыльями совсем близко. Не мое и не чужое, – вообще счастье, которое доступно всем, протяни только руку. Но то ли руки коротки, то ли ухватить его духу не хватает. Увлекшись рассказом о Мёдушах, впечатленная судьбой этих двух женщин, их покоем и жизненной силой, я совсем забыла о цели моего посещения Мёдушей. Надо признать, что и цель была невнятная, но – вот он – Коробов! Единственная ниточка, связавшая мое приключение с каким-то реальным человеком. И что теперь делать, я не имела ни малейшего представления.

Распрощавшись с бабой Аней и Катенькой, оставив на табуретке в сенях «сколько не жалко» денег за огурцы, я подошла к машине, все еще находясь в некотором замешательстве. Пробыв в Мёдушах уже больше двух часов, я рисковала быть застигнутой теменью наступавшего зимнего вечера. И не в центре города, а на трассе, где освещены только деревушки, в двадцати километрах от дома, с невыгулянной собакой и с тремя банками кислых огурцов. Свет дня уже загустел, еще час – и наступит темнота.

На маленькой деревенской площади, с уже покинувшими ее торговками, еще не зажглись фонари, но в магазинчике освещение уже включили. Я стояла у своей машины, единственной на площади, и смотрела на отходящую от площади под прямым углом к трассе неширокую, асфальтированную и хорошо очищенную дорогу к ферме с установленным в ее начале указателем «Свежая рыба».

Пора было ехать домой. Я села в машину и направилась по дороге к усадьбе.

Усадьба

Как баба Аня и говорила, километра через полтора от последнего дома в Мёдушах, прямо в поле, отделяющем деревню от озера и фермы, располагалась вотчина Резниковых. Я подъехала к участку, огороженному чугунной оградой, которая была слишком лаконична и изящна, чтобы быть дешевой. Этот участок среди поля, засаженный по периметру деревьями в тщательно продуманном небрежном беспорядке, выделялся как оазис в пустыне. Несмотря на отсутствие листвы, деревья мешали рассмотреть общий вид и планировку участка, но со стороны центрального въезда хорошо просматривался сам дом.

Я сама владелица дома, заложенного и спроектированного в глухие девяностые, когда ничего, кроме убогих кирпичных коробок, не получалось. Либо подводили архитекторы, либо не могли нормально реализовать проекты сами строители. Получалась либо помпезность, либо убогость. В моем случае было последнее. Назывались эти шедевры тогда непременно «коттеджами», что невероятно меня раздражало. Мне хотелось иметь хорошенький домик, а получился обыкновенный коттедж. Конечно, сейчас, когда культура строительства значительно выросла, можно многое исправить; и, может быть, мне и хватит денег и жизни на это. Но вряд ли.

Этот дом, который стоял сейчас перед моими глазами, казался мне архитектурным шедевром, если говорить об архитектуре небольших частных домов. Простота, сдержанность, гармония линий радовали глаз. Он представлял собой сочетание современности и классики. Темный кирпич и белая отделка напоминали бы о коттеджах Англии, но просторная терраса с безрамным остеклением, плоская крыша флигеля, широкие окна и очень лаконичное использование той самой белой отделки придавали дому очень современный вид.

Широкая мощеная подъездная полоса была проложена от общей дороги к просторной площадке перед домом и к навесу для автомобилей справа от дома. Под навесом стояли несколько автомобилей: очень серьезный мерседес, милый купер и старый синий опель, владельцем которого, судя по номеру, был Семен Коробов.

*

Я глазела на опель из машины – и глазела бы, наверное, еще некоторое время, соображая, что делать дальше – пока Мартин не захныкал, напоминая о себе.

– Прости, милый! – я вышла из машины, выпустила пса побегать. Все равно устраивать прогулку дома уже не успею. С радостным повизгиванием он помчался осваивать незнакомые места.

Я подошла ближе к решетке. Свет в доме не горел, хотя сумерки сгущались с каждой минутой; и было совсем не похоже, что его обитатели находятся внутри. «Воскресенье, вечер: нормальные люди ходят в театры, кино, к друзьям, – а не шастают по окрестным деревням», – подумала я.

Не успела я забыть эту мысль, как внезапно, даже немного испугав меня, вспыхнул свет, осветив дорожку к дому и террасу. Какая-то девушка выскочила из дома и быстрым шагом пошла по направлению ко мне, то есть к калитке ограды. Строгий деловой костюм, белая блуза, наброшенное на плечи пальто – она явно выскочила наспех. Я так откровенно рассматривала дом и машину, что приняла ее спешку на счет своего беспардонного любопытства: видимо, она увидела меня или в окна, или в камере видеонаблюдения и решила поинтересоваться, кто это шастает около дома.

Я смутилась, развернулась и пошла было к машине, стараясь не спешить, чтобы мои маневры не напоминали бегство, – но вдруг девушка окликнула:

– Женщина, женщина!

Бедный, бедный гордый русский язык! Пламенные октябрьские революционеры среди множества бед, которые они натворили, – и которые мы разгребаем до сих пор, а большинство не разгребем никогда, – сотворили еще страшное ограбление русского языка, где навсегда исчезли все виды нейтральных обращений. Все сударыни, барышни, госпожи исчезли, утонув в революционной борьбе с буржуазными манерами – «А, етить твою мать, профессор! Иди сюда, выпей с нами!»