Филфак

В мерцании люминесцентных ламп мне удается рассмотреть Виолетту чуть лучше: дешевая косметика, морщинки в уголках пустых глаз, пошлые ужимки. На смену запуганной девчонке, заблудившейся в темноте, неожиданно приходит ушлая, прожженная девица, готовая на все ради наживы. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: Виолетта на работе, а я – ее лопоухий клиент.

Погруженный в свои мысли, не сразу замечаю, как на столе появляются одноразовые стаканчики с кофе – вонючим, дешевым и до жути горячим. Но Виолетту сей факт ни капли не смущает. Прильнув носом к исходящему от напитка пару, она жадно вдыхает кислый кофейный аромат и благодарно улыбается, а после вожделенно проводит острым каблучком вдоль моей ноги под столом.

От неожиданности вскакиваю и под глупым предлогом отправляюсь на поиски уборной: как бы сильно Виолетта внешне ни походила на Даяну, я не настолько пал, чтобы искать утешения в объятиях продажной девки. Стоит ли говорить, что санузел в этом месте смахивает на убежище бомжей? Так и не отважившись в него зайти, я возвращаюсь к нашему столику и, дабы перебить туалетное амбре, залпом выпиваю американо, гадкий, приторно-сладкий, с отвратительным послевкусием. Виолетта довольно улыбается и зазывно проводит кончиком языка по губам. Черт, во что я вляпался? Долбаный добряк! Хватаю со стола ключи от тачки и, сославшись на неожиданно возникшие дела, спешу на улицу. Но, увы, так и не успеваю дойти до спорткара: невыносимая тошнота, внезапно подобравшаяся к горлу, сменяется диким ознобом и жгучей болью в животе. Все вокруг летит и кружится, а ноги, будто ватные, предательски подгибаются под весом тела. В ужасе пытаюсь позвать на помощь, но совершенно не слышу своего голоса, а после и вовсе проваливаюсь в непроглядную темноту, лишенную звуков, запахов и разрушающих мыслей о свадьбе брата.

Глава 2. Пирожки

Аня

– Анька, негодница!

Тишину предрассветного часа нарушают недовольный голос бабы Маши и жалобный скрип половиц, разбавляемый шарканьем тапочек.

– Снова убегаешь ни свет ни заря? – продолжает ворчать старушка, размеренными шагами подходя все ближе. – И опять, небось, не позавтракала? Да?

– Ба, ну какой завтрак?! До рассвета считаные минуты! – Застигнутая врасплох, бросаю у порога рюкзак и разочарованно плетусь обратно: попытка улизнуть из дома незамеченной в очередной раз провалилась. Неужели бабушка не понимает, что мои деревенские каникулы на исходе? Когда, как не сейчас, наплевав на утреннюю дрему, сломя голову нестись босиком по сырой траве навстречу новому дню? Первые лучи солнца, осязаемыми нитями пронизывающие все вокруг, таинственные туманы, бусинки росы на прозрачной паутине – в мире нет ничего прекрасней зарождающегося утра!

– Сумасбродная девчонка! И что тебе не спится?! – причитает бабуля, деловито качая головой. Пряди ее длинных седых волос слегка выбились из косы, а наспех накинутый поверх ночной сорочки халат практически волочится по дощатому полу. Это я в свои двадцать еще расту ввысь, а бабуля, давно разменяв седьмой десяток, с каждым днем становится все миниатюрнее.

– Хорошая моя! – Беру морщинистые, но такие нежные, теплые ладони старушки в свои и, слегка сжав их, не могу сдержать эмоции:

– Ба, ты же знаешь, как я люблю рассветы! Каждое утро по-своему прекрасно, каждый восход солнца неповторим! Разве могу я преспокойно дрыхнуть, когда за окном такая красота?!

– Красота! – сварливо повторяет баба Маша. – Отцу рассказывай про сию красоту! А я-то уж поди знаю, куда, а точнее, к кому тебя так срывает по утрам.

– Ба! – Обнимаю роднульку за плечи и крепко целую в щеку.

– Ну что «ба»? – Бабушкино сердечко постепенно оттаивает. – Я же не ругаюсь, Нюра. Понимаю, что возраст у тебя такой бестолковый, когда шило в одном месте так и зудит! Только вот ты мне, старой, скажи: нужна ли своему Артурчику будешь хилая да больная?

– Нормально со мной все, бабуль!

– А ты еще пару недель на пустой желудок да невыспавшаяся-то поубегай из дома, так, глядишь, и свалишься где в голодный обморок, типун мне на язык! – Бабушка взмахивает руками и медленно бредет на кухню. – Съешь хоть пирожок, Нюр! Для тебя ж вчера весь вечер пекла. Да и богатырю своему возьми – угостишь.

– А с чем пирожки? С луком? – Отказаться от бабушкиной выпечки может разве что идиот, ну, или язвенник какой, а я напрочь забываю об идеальной фигуре, стоит чарующему аромату сдобы коснуться носа.

– Да прямо «с луком»! – хитро улыбается бабуля и аккуратно стягивает белоснежную ткань с огромной горы румяных пирожков. – Можно подумать, я молодой не была – не знаю, что миловаться с красавчиком своим будешь? С рисом и яйцом напекла. Давай за стол, дочка!

– Ладно, твоя взяла! – Достаю с полки две кружки, а из холодильника – молоко. Завтрак, так завтрак!

Во двор я выбегаю с третьими петухами. Выкатив из сарая старый дедушкин «Урал», закидываю за плечи рюкзак, доверху набитый бабушкиными пирожками, и, поправив бейсболку, что есть мочи несусь по проселочной дороге. Солнце масленым блином уже вовсю красуется у линии горизонта, а уставший меня ждать Артур – у повалившегося забора на окраине Заречного. Засунув руки в карманы спортивных штанов, он делает вид, что увлечен созерцанием плывущих вдалеке сизых туч, а меня совершенно не замечает. Дуется! Точно!

Бросив свою развалюху рядом с навороченным спортивным велосипедом, подбегаю ближе к парню и кончиками пальцев скольжу по его немного колючей щеке.

– Привет! – шепчу тихо и оставляю на обиженно надутых губах легкий поцелуй. – Давно ждешь?

Царев с шумом выдыхает: делать и дальше вид, что меня рядом нет, глупо.

– Что на этот раз, Ань? – Словно нехотя он притягивает меня в объятия, продолжая изображать из себя оскорбленного. – Опять дед на рыбалку утащил? Или свинья опоросилась? А? А может, я банально тебе надоел? Признайся уже!

– Дурак ты, Артурчик! – Утыкаюсь кончиком носа в нежную впадинку на его шее. – Просто бабуля пирожков напекла и не отпустила из дома, пока я не поем.

– Пирожков? – морщит нос Артур. Ну конечно, лучший студент спортфака и ярый приверженец здорового питания, Царев такую ерунду не ест. – Это ж сплошные углеводы, Ань! Сколько тебе повторять?!

– Не бери в голову. – Отхожу от него на шаг назад, чтобы аромат выпечки ненароком не просочился из рюкзака к его носу: только часовой лекции о вреде пирожков мне не хватало. – Поехали к реке?

Артур кивает и, взяв меня за руку, тащит к брошенным великам.

– Все лето на этой ржавой колымаге прокаталась! – брезгливо бурчит Царев, поднимая с земли мой «Урал». – Прошлый век, честное слово! Почему не попросишь отца привезти тебе нормальный велик?

– У папы дела, – оправдываюсь, пожимая плечами. – Да и через неделю уже в город возвращаться – какой смысл?

– Глупая ты, Анька! – усмехается Артур. Он, как и я, понимает, какие дела у моего отца в городе, но деликатно молчит. – Ладно! Давай наперегонки до моста?

– Давай, – соглашаюсь, заведомо принимая поражение: дедушкин «Урал» для спринтерских заездов не годится точно.

Впрочем, Артуру все равно. Оседлав своего железного коня, он уже через пару минут исчезает из поля зрения, оставляя меня наслаждаться пением птиц и нежностью солнечных лучей в одиночестве.

С Артуром Царевым мы знакомы с детства. Наши отцы росли по соседству в этом самом поселке. Внешне похожие, как братья, они и в жизни были неразлейвода: сидели вместе за партой, в армии служили в одной роте, а как вернулись, оба поступили на строительный и в один год женились. Правда невест выбрали абсолютно разных – как внешне, так и по социальному статусу. Мой отец предпочел любовь, а папа Артура – безбедное будущее. Вот и сейчас семья Царевых ни в чем не знает нужды, а мы… А мы с папой остались вдвоем: как оказалось, одной любви для счастливой жизни слишком мало. Этой зимой мама подала на развод и переехала в столицу к новому богатому мужу, бросив нас с отцом на произвол судьбы. И если я смогла ее отпустить, в надежде, что та станет по-настоящему счастливой, то отец так и не смирился. Начинать жизнь с нуля, когда тебе давно за сорок, непросто. Вот и он не сдюжил, с головой погрузившись в затяжную депрессию.

В комфортном для себя темпе кручу педали, полорото осматриваясь по сторонам. Заречное с его горластыми петухами давно осталось за спиной. Лесная просека, что ведет к реке, пронизана солнечным светом, как паутиной, и насквозь пропитана смолистым ароматом хвои. И куда Царев так спешит, пролетая на бешеной скорости всю красоту?

Останавливаюсь на развилке возле старой раскидистой сосны и по привычке выглядываю на пушистых ветках шустрых белок: угощать рыжих вертихвосток семечками да морковкой давно стало моей любимой традицией. Правда сегодня за спиной – пирожки, безжалостно отвергнутые Артуром. Копаясь в рюкзаке, медленно обхожу могучий ствол дерева и мурлычу под нос песенку, пока не спотыкаюсь обо что-то мягкое и тяжелое. Взвизгнув, падаю на землю, в кровь ободрав коленки о выпирающие коренья и старые ветки. Ругаю себя за невнимательность и, отряхивая от хвои ладони, встаю. С сожалением замечаю, что вылетевшие из рюкзака пирожки рассыпаны по опушке и теперь без вариантов являются собственностью белок. А после разворачиваюсь, чтобы взглянуть на причину своего падения, и снова опускаюсь на землю, теперь от животного страха! Там, за сосной, в окружении крапивы и лопухов в неестественной позе лежит парень в перепачканной одежде. Красивый, как ангел, но, похоже, неживой.

Мой истошный крик заглушается внезапным раскатом грома, а непрошеные слезы смешиваются на щеках с мелкими каплями дождя. Прикрываю ладонью рот и несмело подползаю ближе, жадно рассматривая незнакомца. В его волосах цвета спелой пшеницы запутались травинки и длинные иголки хвои. Некогда белоснежная рубашка заляпана грязью и небрежно выбилась из черных брюк, оголяя накачанный пресс. Приглядываюсь к груди незнакомца – хочу верить, что тот просто спит, но признаков жизни не нахожу. Тогда, пересилив страх, беру несчастного за запястье и пытаюсь нащупать пульс, но сумасшедшее биение собственного сердца не позволяет уловить его.

– Аня! – подобно раскату грома разносится по лесу голос Царева. – Ты где? Дождь начался!

Открываю рот, чтобы ответить, но не могу выдавить из себя ничего, кроме удушливого хрипа. Смахиваю с лица слезливо-дождевую влагу и тянусь к шее парня. Дрожащими пальцами пытаюсь ослабить галстук и расстегнуть воротник сорочки, а после неуверенно хлопаю блондина по щекам.

– Эй, ты живой?

– Ты больная – жмурика трогать?

Глухой баритон Артура за спиной раздается настолько неожиданно, что я отскакиваю от незнакомца как ошпаренная.

– Кого трогать? – отвечаю дрожащим голосом, отчаянно покрываясь мурашками: никогда раньше я не видела мертвых людей.

– Забулдыга какой-то! – кипятится Царев. – А ты, Анька, ручонками к нему лезешь! Хочешь, чтоб менты его на тебя повесили?

– На меня?! Повесили?! Что?! – ошарашенно мотаю головой, с ужасом начиная понимать, к чему клонит Артур. – Погоди! Ты думаешь, его убили? А если он живой?

– Живой? – Нахмурив брови, Царев подходит ближе и небрежно поддевает тело парня ногой. – Это вряд ли! – А потом грубо хватает меня под локоть и с силой тащит к дороге.

– Валить отсюда надо!

Артур поднимает с обочины залитый дождем «Урал» и, поджав губы, ждет, когда я перехвачу велосипед в свои руки.

– Так нельзя, Артур! – шарахаюсь от парня как от прокаженного. – Там человек. Ему плохо.