Филфак

– Да. – Опять вместо ответа – прерывистое дыхание с примесью шепелявости.

– Ладненько! – бормочет доктор и тут же начинает ставить надо мной эксперименты. – Глазки закрыли. Открыли. Молодец! Язычок показали. Умничка! Пальчиками пошевели. Отличненько! Ногу в колене согни. Превосходненько!

– Пить… – стону в надежде прекратить экзекуцию и наконец просто поговорить. Но мои потуги остаются неуслышанными.

– Ну что, голубчик, судя по всему, родился ты в рубашке. Спасибо «Скорой» скажи, оперативненько тебя к нам доставили. Что случилось-то с тобой, помнишь?

Судя по ощущениям, намедни меня переехал трактор, либо одной левой я пытался остановить локомотив.

– Понятненько, – чешет затылок доктор, так и не дождавшись моего кивка. – А имя свое помнишь?

Конечно, это же элементарно. И чему медиков учат столько лет, ежели они задают такие дебильные вопросы?

– Расчудесненько, – кивает врач и с любопытством смотрит на меня. – И как же нас, голубчик, зовут?

Я снова безуспешно открываю рот и молчу, но на сей раз не только из-за дикой сухости во рту. Мое имя… оно вертится на языке, но никак не обретает своего звучания.

– Не помнишь, значит, – заключает толстяк. – Печальненько! А сколько лет тебе, тоже запамятовал?

Судорожно пытаюсь сообразить, но и здесь терплю фиаско. Я не знаю, кто я! Я забыл самого себя!

– Мариночка, нам бы успокоительного добавить! По-шустренькому! – Положив широкую ладонь мне на плечо, он абсолютно спокойно воспринимает мои отчаянные стоны и завывания. А подоспевшая спустя минуту рыжуха хладнокровно пускает по венам очередную гадость, которая вновь отключает меня от реальности.

Однако мои пробуждения теперь становятся все чаще. И каждый раз я открываю глаза в надежде вспомнить. Но все зря. Меня вычеркнули, обнулили. И вроде вот он, я: здоровенный лоб лет двадцати, с татухой на плече и старым, едва заметным шрамом под коленкой. Я был. Я жил. Я что-то чувствовал, но ни черта не помню.

Из реанимации меня переводят в обычную палату. Каждую свободную минуту обследуют, заставляют отвечать на идиотские вопросы и безжалостно дырявят зад болезненными уколами. Моя речь постепенно приходит в норму, а ставшие ватными от долгого лежания ноги уже в состоянии удержать вес тела и даже довести до туалета. Часами смотрю на свое отражение, ставшее отныне совершенно чужим, и пытаюсь понять: за что. Неужели эта смазливая морда, что таращится из зеркала, заслужила подобное?

– Ретроградная амнезия, голубчик, – выносит вердикт полноватый доктор. – А так вы полностью здоровы.

– Амнезия, – перекатываю во рту слово, заменившее мне мое прошлое.

– Это обычная реакция на подобного рода отравление. Повторюсь, чудо, что вы вообще живы.

– К черту такую жизнь!

– Не горячитесь. Память вернется.

– Когда?

– Может быть, завтра, – сеет зерно надежды доктор, но тут же с корнем вырывает неокрепший росток. – А может, через год или два. Чем раньше вас найдут и заберут в привычную среду, тем больше шансов на скорейшее восстановление. Но, увы, вас никто не ищет.

Монотонные дни, однообразные, безнадежные, тусклые, неспешно сменяют друг друга. В больничных стенах они окрашены в серый и наполнены пустотой. Я все меньше верю врачам и их обещаниям, все больше ненавижу местного участкового, который совершенно не продвигается в моем деле. Меня раздражает смех медсестер, их ужимки и бессмысленный флирт; выводит из себя храп пожилого соседа по палате и аромат цитрусовых на его тумбочке. Одна только мысль, что эти апельсины ему заботливо передали родные люди, заставляет лезть на стену. Меня пожирают отчаяние и глухая безнадега, а вера в лучшее тает на глазах. Приступы ярости сменяются периодами тихой апатии, а желание жить угасает с каждым днем.

– Вы опять грустите? – Очередная сестричка с обворожительной улыбкой протягивает мне градусник.

Она будто специально дождалась, когда Федора Михайловича, моего соседа, заберут на процедуры, и прискакала попытать счастья. Интересно, на кой черт природа наградила меня слащавой рожей, на которую девицы слетаются, как мотыльки на свет огня?!

– Наверно, очень страшно остаться одному, – стреляет она глазками, заметив на соседней тумбочке связку апельсинов.

– Тридцать шесть и шесть. – Возвращаю градусник, всем своим видом давая понять, что говорить по душам не намерен.

– Может, вы хотите чего-нибудь? – Не доверяя термометру, медсестра прикладывает ладонь к моему лбу.

– Нет! – недовольно фыркаю и скидываю чужое прикосновение.

– Я могу помочь. – Не понимая намеков, девица присаживается на край моей кровати.

– Не надо!

– Не скромничайте! – Будто случайно, она пробегает кончиками нежных пальцев по моей руке. – Наверняка вам тоже хочется апельсинов или шоколада, а может, еще чего. Вы только скажите.

– Я хочу тишины! – Грубо отдергиваю руку.

– Зря вы замыкаетесь в себе. Вы живы, здоровы, у вас вся жизнь впереди. Не стоит так сильно цепляться за прошлое. Я хочу вам помочь, не отказывайтесь.

– Оставьте меня в покое!

– Как хотите! – Медсестра ведет плечиками и с оскорбленным выражением лица выбегает из палаты. Наивная! Какая она за сегодня по счету? Третья? Как же они все меня достали со своей жалостью!

Вскочив с койки, раненым зверем мечусь по палате. Это все не то! Не мое! Не я! Мне нужна хоть какая-то зацепка, долбаный знак! Но ничего не происходит!

Отчаявшись, упираюсь лбом в стену и, разбивая кулаки о ее окрашенную поверхность, тихо вою. Я должен вспомнить! Я не могу потерять себя. И в этот момент, сквозь рваное дыхание и глухие удары, доносится робкий стук в дверь.

– Вон! – ору, не поднимая головы.

Мне надоели назойливые лица медсестер и однообразные вопросы участкового, надоели все эти чужие люди, с бестактным любопытством заглядывающие в мою пустую душу.

– Привет! – Бесстрашный девичий голосок отважно пробирается сквозь мою броню. И будь я проклят, если не слышал его раньше.

Резко отпрянув от стены, оборачиваюсь.

В дверях замечаю девчонку, невысокую, стройную, с огромными голубыми глазами и густой русой челкой. Белый халат небрежно накинут на хрупкие плечики, а на груди болтается огромный бейджик. Я жадно всматриваюсь в тонкие черты в надежде хоть что-то вспомнить, но снова все мимо.

– Время посещений прошло, – цежу с горечью в голосе. – Закрой дверь с той стороны!

Глава 5. Перевернутое имя

Аня

– Девушка, я устала вам повторять: никакого Соколова у нас в отделении нет! – поправив на носу очки, скрипит мадам бальзаковского возраста в белоснежном халате.

Приемные часы вот-вот закончатся, а я никак не могу найти, куда на «Скорой» доставили того парня из леса. Отделение токсикологии – моя последняя надежда.

– Да как же нет? – Тереблю болтающийся на груди самодельный бейджик с собственным именем. – Мне врачи со «Скорой» сказали, что отвезут Илью в областную, а раз в общагу он так и не вернулся, значит, все еще у вас. Пожалуйста, посмотрите получше: Соколов Илья Семенович, восемнадцать лет.

– Нет у меня такого в списках! – Чувствую, нервы женщины на пределе, но и мне отступать не комильфо: желание поскорее отделаться от возложенной на меня миссии по поиску Соколова вынуждает быть настойчивой.

– Высокий, симпатичный, белокурый, – пытаюсь описать парня, но понимаю: все не то. А потом вспоминаю про личное дело Ильи, которое уже второй день таскаю в рюкзаке. – Подождите, сейчас фотографию достану.