Куклы зазеркалья

Он был очень осторожен и скорее всего, подчистил все хвосты. А общение в интернете? Нет, ниточка так себе, в интернет-кафе след потеряется.

Ночами, не смыкая глаз, я сидела и перебирала эти ходы, ниточки и пыталась найти, как бы связать их с Димой и этими убийствами, на чем подловить. А потом вспоминала, что дело закрыто.

Комната потихоньку погружалась во тьму, вначале сумерки. Потом еще темнее. Потом оставался только слабый свет от фонаря. Я ни разу не раскладывала свою тахту. Не было смысла. Невозможно было заснуть от этого страха, что сжимал внутри, как тисками. И большую часть ночи моим пристанищем был правый угол комнаты, за этой самой тахтой. Навалив туда подушек и завернувшись в плед, я безумными глазами следила за этим умиранием дневного света, и каждый раз умирала сама вместе с ним. Пугалась каждого шороха. Глаза постепенно слипались и, когда я начинала потихоньку сползать по стене, то просыпалась и снова вперяла взгляд в темноту, пытаясь подавить панику и увидеть знакомые очертания предметов.

Все хорошо. Ничего не изменилось. Вот низкий столик, чуть подальше перед тахтой, за ним видна барная стойка отделяющая маленькую кухню от основного пространства комнаты. Проехала машина и от света фар по потолку прошлись веером световые полосы. Никогда не замечала, что это так красиво. Хуже было в ветреную погоду. Тени оставляемые от ветвей деревьев казались огромным комком спутавшихся змей, шелест их листьев – свистящим шипением.

От этого попеременного засыпания-бдения к пяти утра становилось тошно и невыносимо. Чуть занималось солнце, я выползала из своего угла. И, волоча за собой плед, придерживая его одной рукой, другой зажигала плиту, варила кофе, а иногда даже что-то готовила, но в основном жила на бутербродах и салатах. Домработница тети время от времени посылала с водителем гуманитарную помощь, обе они переживали, что «девочка очень похудела».

И потом прогулка в парке. Первый поход туда был спонтанным, а дальше уже превратилось в привычку.

И так каждую ночь. И каждое утро. И каждый день. Бессонница, кофе, прогулка и немного сна на лавочке, дорога до работы, медитация над бумагами, неизвестно кому нужными, выслушивание и пропускание мимо ушей наставлений, время от времени разнообразие в виде психолога и выходов в люди, а потом опять по кругу.

Да в выходные не знала, куда себя подевать и чем заняться. Обычно выводили меня на очередной выгул тетя или Марина. Старалась поменьше находиться в местах большого скопления народа. На работу ходила пешком – всего-то сорок минут в пути.

Ничто и ни для кого не прошло бесследно. Мы могли сидеть в кафе с Мариной, наслаждаться сладостями или еще чем-нибудь, спокойно прогуливаться по улице, зайти в магазин. Но синхронно вздрагивали от резких звуков или зажимались, когда слышали чужую, грязную брань и ругань. Подозреваю. Что в глазах друг друга мы видели отражение одних тех же эмоций – страх и желание бежать и забиться в нору.

С Глебом Николаевичем у них, похоже, наметился роман. И совсем недавно, уписывая яблочный пирог, она призналась, что переезжает к нему. Да, я видела с какой нежностью и осторожностью он обращается с ней, будто с фарфоровой статуэткой. Надеюсь, что все получится. Будет трудно, никто с этим не спорит. Но попробовать стоит.

Жизнь налаживается…

«Для кого-то может быть, но не для тебя». Эта мысль все чаще посещала меня. Ну, почему я не могу преодолеть этот барьер? Але хоп и уже на той стороне. С чистого листа все начать.

«Потому что не знаешь точно, где он. Что он теперь? Чем занимается? Следит ли за тобой? Вспоминает ли? И появится ли снова в твоей жизни? Нет, не знаешь. Боишься, сходишь с ума и ждешь. Ждешь возмездия за то, что позволила себе. Ждешь. Ты вышла за установленные им рамки. И ждешь. Для тебя еще ничего не закончилось».

Я поспешно вдохнула воздух, заглушая приступ паники, который возникал, когда в голове – как кучка отвратительных клопов – роились эти мысли.

В начале пути и особой истерии даже думала отказаться от общения теткой и сокамерницей бывшей. А вдруг он выжидает и наблюдает, чтобы нанести удар по самым близким и родным. Так, чтобы было больнее. Но, что я смогу реально сделать? Следить за ними круглосуточно с газовым баллончиком наперевес? Ведро было бы в этот раз неприемлемо. Бред. И мой отказ от встреч с ними ничего не меняет, если Андрей захочет причинить им вред.

Нет, он не будет рисковать, и палиться из-за какой-то мелкой мести. На это его благоразумия хватит вполне.

Тут же его голос влез в мои мысли, как тонкий шепот на заднем плане в фильме: «Ты моя слышишь. Только моя. Только я имею право прикасаться к тебе, больше никто. Скоро мы будем вместе всегда, никто не сможет нам помешать. Ты не просто удовольствие. Ты как будто часть меня самого. Ты во всех моих мечтах, мыслях и фантазиях. Ты отравила мою кровь…».

Сердце заходило ходуном, тело из жара бросило в холод. Слабость такая. Что руки затряслись мелкой дрожью. Черт!

Врачи настоятельно проявлять осторожность и не волноваться. Я скорчила рожицу. Когда отправлюсь к праотцам, тогда и не буду волноваться. Достала из бокового кармашка сумки таблетки съела одну.

Наша с Мариной тюрьма по большей части сгорела и выгорела. Осталась небольшая часть «белой комнаты» с манекенами. Но тюрьма в моей голове осталась на месте, только сменились внешние декорации. Теперь это милая квартирка, тихая работа, упорядоченность и постоянство. А такое ощущение, что за мной по пятам везде конвой холит, даже в туалет. Нигде меня не оставляет. Этот конвой – мои собственные мысли. От них и в туалете не спрячешься. И то же самое ожидание «когда, когда, когда же уже…».

Иногда я ловлю на себе задумчивый взгляд моего психолога. Ее теплая, сухая ладонь ложится на мою:

– Все закончилось. Понимаешь? Все закончилось.

Хочется припасть к ее груди, разрыдаться и рассказать, что на самом деле гложет мою истерзанную душу. Одного боюсь – отправят в психушку. Нет никакого второго маньяка. Есть один и он мертв. Дело закрыто. А у девушки похоже шиза на этой почве, вот и выдумывает всякие небылицы. Так мне видится наш последующий после моего признания разговор. Поэтому язык прикусываю. Оказаться в психушке совсем не хочется.

Когда-то бывает, наступает апатия, и я засыпаю мертвецким сном на своем диване, наверное, просто организм бастует против такого его нещадного использования. Но, проснувшись среди ночи от своего собственного крика и в слезах, опять забиваюсь в угол и трясусь до рассвета.

М-да, так скорее сама подохну, и никому трудиться не придется. Но и жесткая самоирония не помогает от этого тотального страха. Не знаю, правда, чего же я на самом деле боюсь больше?

Того ли, что он меня найдет и убьет? Нет. Пусть хоть кожу сдирает медленно, все равно. Знаю, что просто так не отделаюсь. Наказание будет серьезным.

Тогда чего же?

«А того дорогая, что уж больно яро ты его ждешь. Ой, ждешь, не дождешься. Да, да, милая моя. И это ожидание, похоже, стало целью твоего существования. Не замечаешь? И хочешь, чтобы он нашел тебя. Или хотя бы как-то проявил себя. Хочешь, только этим и занимаешься. Попробовала бы начать жить заново. Надо попробовать».

Получается, я боюсь сделать шаг в сторону нормальной жизни. Мне нравится быть запуганной, загнанной в угол?

Нет, не так. Не может быть.

Как всегда присела на лавочку, мой моцион на каждое утро. Из наушников медленно и ритмично полились звуки – Агата Кристи «Альрауне». Она всегда напоминала мне почему-то тугую пружину. После очередного витка мелодия опять сжимает-разжимает что-то у меня внутри, опять закручивает, преодоление виража и снова сжимает-закручивает. Это очень помогало мне успокоиться, расслабиться и временами даже войти в своеобразный транс, где я была свободна от всего: страха, неопределенности, непонимания. Все, что было это только музыка и голос, который вкрадчиво поет о том, что происходит за зеркалом, скрывающим от других самое дно моих мыслей.

«Девочка-яд, девочка-смерть.

Если бы взять и посмотреть

Что там внутри? С той стороны,

С той стороны, где твои сны.

Ведь где-то там внутри себя

Боишься ты меня, меня,

И губишь ты меня, меня,

Как я тебя, как я тебя».[15 - «Альрауне» – сл. Г. Самойлова (входит в альбом «Майн Кайф?» 2000г.)]

Мои близкие не слишком приветствовали мое увлечение подобной музыкой. Марина обычно всегда нажимала на «стоп», когда приходила проведать меня.

– Конечно у тебя нескончаемая депрессия от такой музыки. Тут и ноги протянуть не долго. Включи что-нибудь позитивное.

Я пожимала плечами. Главное, что мне нравится. И снова нажимала на кнопку, все-таки это мой магнитофон и моя квартира, моя депрессия.

Было около семи часов утра. Солнце время от времени появлялось среди серых тучек – выскочит ненадолго, блеснет лучиком и обратно. Потом вообще пропало, и началась противная морось. Мир вокруг выглядел как-то блекло и тускло.

«Даже у природы плохое настроение. Черт! Какая же я размазня! Если у меня хватило сил забить их обоих этим чертовым ведром – сейчас даже не вериться, что это сделала я – то почему не хватает сил выйти из этого психологического плена? Ведь сама себя загнала в ловушку и не могу найти выход. А точнее сказать, похоже, боюсь. Нет, надо принимать решительные действия. Чем бы таким заняться новым? Чем я никогда не занималась, чтобы встряхнуть себя? Надо подумать…».

Откинувшись на деревянную спинку, подставила лицо мороси, капюшон ветровки спал с головы.

Как хорошо!

Достала руки из карманов и положила ладонями кверху, принимая эту живительную, освежающую влагу. И тут в мою ладонь уперлось что-то влажное и холодное, чуть шероховатое. Посмотрела вниз. Рядом со мной сидел пес. Не знаю, что за порода, не разбираюсь, к сожалению, в собаках. Довольно крупный, но не овчарка и не дог, насколько я могла судить, со своими скудными познаниями. Как он так бесшумно подошел?

Подпихнув носом мою ладонь, положил морду на колено и умильно, протяжно вздохнул, лукаво поглядев чуть прищуренными глазками. Тут поневоле улыбнешься, что и случилось. Какой симпатяга. Я осторожно погладила его между ушей. Раздалось довольное сопение. На шее хороший ошейник, значит, хозяин есть. Видимо отправляет пса бегать одного иногда. Хотя, в такое утро нисколько не удивительно.

Одно ухо у него чуть пошевелилось. Подняла голову. В нашу сторону в размеренном, медленном темпе бежал мужчина. Высокий, почти под два метра, достаточно сухощав, но плечи широкие, лица не разобрать из-за капюшона.

Не став останавливаться, он лишь повернул голову к нам: