За пять минут до января

«Ну что ж, – вздохнул Василий Петрович, – наше дело стариковское. Будем ждать гостей после праздников». А в Новый год он накормит любимых питомцев праздничным ужином, нальет себе сто граммов и посмотрит какую-нибудь старую добрую новогоднюю комедию, вот хоть «Иронию судьбы».

Вечером Василий Петрович зашел в оранжерею. Несколько лет назад, выйдя на пенсию, доктор физико-математических наук, бывший университетский преподаватель Цветков неожиданно для себя увлекся садоводством. Он оставил Москву и переехал в Бабаево, где жил теперь постоянно. Летом Василий Петрович ухаживал за огромным садом и, кроме того, круглый год выращивал в оранжерее диковинные растения. У него имелись орхидеи, хризантемы, розы, азалии, а скоро должны были расцвести камелии дивной красоты.

Василий Петрович оглядел цветочное царство. Сам он, посмеиваясь по поводу своего увлечения, любил приговаривать, что ему с такой-то фамилией положено любить цветы.

Цветков проводил много времени в оранжерее еще и потому, что здесь всегда было тепло. Зайдешь со двора, вот как сейчас, и прямо из снежной, холодной, такой долгой русской зимы попадешь в изумрудное, звонкое лето.

Камелии только готовились расцвести, по всем прогнозам это должно было случиться в конце января, но вот если бы произошло чудо! Новогоднее, Рождественское было бы очень кстати! Тогда самую красивую камелию, названную «Звездой Рождества», Василий Петрович подарил бы любимой внучке Олесе, которая сама похожа на прекрасный цветок изяществом и красотой. А еще его Леся похожа на эльфов из сказок Толкиена: худенькая, бледная, огромные глаза, длинные волосы… Леське бы еще уши большие приделать, как у тех сказочных существ, – вылитая была бы принцесса эльфов. Леся столь хрупкая, что даже странно – откуда в ней голос такой силы и мощи?! Когда внучка пела, Василий Петрович всегда вспоминал покойную жену, Олесину бабушку (та тоже была известной певуньей), а на глаза наворачивались слезы.

…Выйдя из оранжереи, Василий Петрович вздохнул – кругом было белым-бело от снежной метели. Снег валил, сводя на нет все его усилия по уборке двора. Снег шел куда быстрее, чем люди могли его расчищать.

– Ну и погодка! – улыбнулся Василий Петрович. – Новогодняя снежная кутерьма!

* * *

Капитан полиции Алексей Макарский стоял в окружении своих воспитанников и проводил «разбор полетов» после завершившейся тренировки. Особенно досталось маленькому рыжему Саше Воробьеву.

– Воробьев! – строго крикнул капитан Макарский. – Это тебе самбо, а не дворовая драка. Да знаешь ли ты, что такое самбо?

И следующие тридцать минут Алексей Макарский, мастер спорта по самбо, тренер юношеской районной секции, рассказывал раскрывшим рты пацанам о сути этой замечательной борьбы.

По окончании сей пламенной речи Саша Воробьев поинтересовался:

– Дядя Леша, а вы бандитов ловите с помощью самбо или у вас пистолет есть?

– По-всякому приходится, – усмехнулся Макарский. – Все, тренировка окончена. Если будете так работать – сборной вам не видать как своих ушей! Тренируйтесь во время каникул.

– Дядя Леша, – спросил Воробьев, – а вы и в Новый год будете преступников ловить?

«Еще чего!» – чуть было не брякнул Макарский, но удержался и ответил:

– Нет. В Новый год я буду отмечать Новый год.

– А вы где его встречать будете? – не унимался любопытный Воробьев.

– Ну где… – смутился Макарский и соврал воспитаннику на голубом глазу: – Дома, с семьей.

А где приличный человек должен встречать Новый год? Правильно, дома. С семьей. На самом деле семьи у бравого тридцатипятилетнего капитана Макарского не было. Не повезло, не сложилось. Была у него когда-то жена, красавица и умница, но только она давно уже приходится женой другому мужчине и живет в Москве. Не захотела Люда Макарская жить в Бабаеве и уехала в столицу. А Макарский остался здесь – живет в Бабаеве, работает в РОВД Мишкинского района, на добровольных началах тренирует местных ребят в секции самбо. Он, конечно, давно бы тоже мог перебраться в Москву, если бы захотел (его в столицу кем только ни звали – и сотрудником в ФСБ, и начальником охраны в крупный банк, и личным телохранителем бизнесмена). Вот вчера ему позвонил армейский друг и стал уговаривать переехать в Москву: «Давай к нам, устроим тебя в солидную контору! Леха, ну что ты там сидишь в этом медвежьем углу?» А Макарский в очередной раз отказался, не зная, как внятно объяснить, почему он ни на что не может променять свое Бабаево.

Отпустив пацанов, Алексей вышел на крыльцо спортклуба и вдохнул полной грудью морозный воздух. А хорошо: лес в инее, солнце светит, и через два дня любимый праздник – Новый год!

Макарский с чувством закурил и улыбнулся: ну как отсюда уедешь, когда здесь все родное, знакомое с детства? Бабаево – его родина, а в Москве как-нибудь обойдутся и без Лехи Макарского.

* * *

Заключенный Саня Колосков по кличке Бешеный тоскливо смотрел сквозь решетчатое окно – там, за окном, была воля, зима, любимая жена Марина, прежняя жизнь… И где-то там люди уже готовились к Новому году… А Саня Колосков в той, потерянной, жизни очень любил этот праздник. А теперь у него вместо наряженной елки и любимой жены – нары и небо в клеточку. Сане вдруг стало так грустно, что хоть плачь или волком вой. Его сокамерники спали: кто похрапывал во сне, кто кашлял. С тоски Саня затянул песню. Сначала он пел уныло, но вторую часть куплета пропел громко и с большим энтузиазмом. А последние слова, можно сказать, прокричал на всю зону.

– Сань, ты чего? – спросил с соседних нар разбуженный песней заключенный Аркадий Хныкин по кличке Философ.

С тем же вопросом в камеру пожаловал надзиратель. Строго зыркнув на Бешеного, надзиратель спросил:

– Колосков, что орешь?

– Настроение такое, – хмыкнул Бешеный.

– Я тебе сейчас испорчу! – погрозил надзиратель.

– Ладно, чо ты сразу шакала включил, начальник, – усмехнулся Бешеный. – Настроение у меня хорошее, вот и пою.

– Не положено! – буркнул надзиратель.

– Так Новый год ведь, – подмигнул Бешеный.

– Не положено, – отрезал надзиратель и захлопнул дверь камеры.

– Некоторые думают, что они поднялись. На самом деле они просто всплыли, – неодобрительно заметил Бешеный. – Вот гад, действительно настроение испортил.

– Ладно, Сань, не буянь, – подал голос Философ. – Охота тебе в карцер загреметь на Новый год?

– Неохота, – скривился Саня. – Мне вообще Новый год тут встречать неохота.

Сане было неохота до такой степени, что он изо всех сил ударил кулаком по нарам. Почуяв приближающуюся бурю, другие разбуженные обитатели камеры притихли. У Сани Колоскова был крутой норов, и прозвище Бешеный он получил именно за буйство и экспрессивность. А также за тяжелые кулаки.

Саня чалил в колонии третий срок. Половину своей жизни тридцатисемилетний Колосков провел в местах строгого режима. Ничего не поделаешь, так легла его карта – человека засосала опасная трясина. Всякий раз освободившись, выйдя на волю, Саня поддавался излюбленному пороку – прибирать, где чего плохо лежит. Самыми разными способами. Послужной список Сани Колоскова был представлен разнообразно: кражи, разбойные нападения, поножовщина. В нынешней тюремной реинкарнации в колонии строгого режима в Подмосковье Сане предстояло провести шесть лет – из которых три года он уже отбыл.

По сравнению с Саней Бешеным заключенный Аркадий Хныкин казался на зоне человеком случайным. В прежней жизни Аркадий был главным бухгалтером крупного предприятия, но то ли он как бухгалтер проворовался, то ли директор этого предприятия подставил Аркадия, а только вышел Аркадию срок – пять лет колонии строгого режима. Первое время сорокалетний Аркадий на зоне чувствовал себя инородным телом, и кто знает, как бы сложилась его судьба, не проникнись к нему симпатией сам Саня Бешеный, человек в здешних кругах авторитетный. Для Бешеного начитанный Аркадий стал персональной Шахерезадой – Аркадий пересказал ему «Евгения Онегина», заинтриговал Саню коллизиями «Войны и мира», усилил впечатление жалостливой «Бедной Лизой» и пообещал за будущие годы познакомить Саню и остальных сокамерников со всей русской классикой. За свой талант рассказчика Аркадий получил покровительство Сани, а со временем Хныкин и Бешеный даже как-то сдружились. Все свободное время (а в колонии его было много) Аркадий проводил за чтением книг, преимущественно философского содержания. В результате он стал таким просветленным, что коллеги стали называть его Философом.

Вот и в этот тяжелый для Сани Бешеного момент Философ попробовал утешить приятеля вполне философской сентенцией:

– Да будет тебе, Сань, какая разница, где быть – по ту сторону или по эту? Вот скажем, Марк Аврелий говорил, что всюду, где можно жить, – можно жить хорошо!

Но Саню пример Марка Аврелия почему-то не убедил:

– Иди ты знаешь куда со своим Аврелием!

Философ пожал плечами:

– Знаю! Как говорил Ясперс: «Самые глубокие противоречия между людьми обусловлены их пониманием свободы!»

Бешеный с чувством воскликнул:

– Какая тоска, мля, на воле народ уже в натуре салаты шинкует, а мы тут паримся! Слышь, Философ, выдай что-нибудь умное! Только не про этого фраера Аврелия.

Философ, которому было не привыкать к тому, что его, как диковинного попугая, периодически просили сказануть чего-нибудь эдакое, задумчиво посмотрел вдаль и, выдержав значительную паузу, таки сказанул:

– Писатель Фулгам рассказал историю о том, как один человек прихватил с собой пиво, бутерброды с вареньем, парашют и рацию, прикрепил свой шезлонг к метеорологическим зондам и взлетел, сидя в шезлонге, на три километра ввысь, прямо через взлетную полосу аэропорта. Когда его потом спросили, зачем он это сделал, он сказал: «А чего на одном месте сидеть?»

– Эх, хали-гали сапоги-сандали! – крякнул Бешеный и экспрессивно ткнул Философа в бок: – Точно! Прям в корень зришь. Ша, братва, с меня хватит! Я не я, если этот Новый год встречу на зоне!