В центре циклона

– Что он говорит? – усмехнулась Агата.

– «Ничего не потеряно, пока не потеряно все», – перевела Варя, – слова Гете – жизненный девиз нашего капитана.

Агата покачала головой: – Ну вы даете, ребята…

– Да, и на счет танго, – добавила Варя, – Поль говорит, что он будет с тобой танцевать.

Агата молчала, не зная, что ответить, но когда Варя протянула ей фотокамеру, взяла подарок.

«Еще есть время, есть, – сказала себе Варя, – нужно попробовать».

Агата не умела фотографировать, но как человек ответственный – раз уж взялась за дело! – она решила научиться снимать приличные фотографии. Часами она просматривала обучающие ролики, разглядывала работы лучших фотографов, училась выстраивать свет.

У каждого кадра своя драматургия – ищем сюжет, добиваемся полного раскрытия темы, и своя философия: каждый кадр – остановленное время. Время, которого у нее теперь так мало, но зато эти запечатленные ею мгновения, останутся и тогда, когда ее уже не будет. Стая птиц над морем, прочерненное скорой бурей небо, растревоженное штормом море – ей все хотелось сохранить не только на фотокадрах, но и на пленке своей памяти.

Постепенно у нее стали получаться хорошие фотографии. Агата почувствовала вкус к фотосъемке, стала снимать увлеченно, с азартом.

Разноцветные закаты, чудо протянувшейся над морем радуги – у нее получались особенные кадры. Так фотографировать и смотреть на мир с такой любовью, мог только человек, который с ним прощался.

Примерно в это же время Агата, по предложению Вари, завела блог в социальной сети. Ее первой записью стало признание в собственной слабости и в своих страхах. «Когда я узнала свой диагноз, мне показалось, что я полетела в бездну, в пустоту, и я летела в нее каждый день, каждую минуту своей оставшейся жизни». В следующих записях она предельно откровенно рассказывала о собственных попытках договориться со смертью, принять неизбежность скорого ухода. Она публиковала в блоге фотографии и честно повествовала о своем последнем путешествии подписчикам, которых вдруг оказалось неожиданно много. Да, вот что странно – она завела этот блог ради сына и внука, в расчете на то, что они однажды прочтут эти записи, а оказалось, что ее виртуальный дневник нужен многим людям.

* * *

Конец декабря

Карибское море

Когда отвязный дайвер Поль впервые предложил Ивану попробовать погружение с аквалангом, Иван отмахнулся: да ну, это не мое. Но Поль не отступал – он так настойчиво уговаривал Ивана, что тот был вынужден согласиться (иногда легче согласиться, чем объяснить, почему ты не хочешь что-то делать). А дальше случилось невероятное – после первого же погружения Иван страстно увлекся дайвингом.

Это был особенный мир – красивый и гармоничный. Подводные пещеры, гроты, тоннели, отвесные стены, затонувшие корабли, пастбища скатов, волшебные коралловые сады и башни, синие дыры, мириады рыб. Здесь Иван забывал о своей боли. Теперь он понимал Поля, считавшего погружение в подводный мир возвращением к естественной природе человека. Водная стихия и впрямь была когда-то нашей естественной средой, ведь первые девять месяцев своей жизни – внутриутробной, мы проводим в воде. Вода успокаивала Ивана, залечивала его раны, и, если бы можно было вовсе не возвращаться – он бы не вернулся на сушу.

Глядя на новообращенного дайвера, Поль довольно улыбался: «мистер Иван стал русалочкой?!»

Новое ли увлечение дайвингом, или само путешествие так благоприятно сказались на его психологическом состоянии, но Иван чувствовал, что выздоравливает, ему стало легче дышать. И вот когда он почти поверил в то, что его ночные кошмары закончились, и веревка на шее ослабла, прошлое вдруг вернулось и снова туго затянуло петлю.

В ту ночь ему приснился один из самых страшных за последний год, кошмаров. Нет, ничего такого – никакой мистики, странных фантазий, просто в этом сне полностью, вплоть до мелочей повторялись события того дня. Вот группа Ивана получает задание от командования, вот он отдает приказ открыть огонь по деревне, вот наводят расчеты… Стоп. Иван кричит об отмене приказа: «не стрелять, там люди!», но поздно – рев снарядов уже разрывает небо. Он опоздал, не смог отменить трагедию – ужас повторяется. Дальше в его сне все происходит так, как было в реальности – он заходит в разрушенный дом, видит умирающего мальчика, слышит его проклятие.

Проснувшись, Иван понимает, что никогда не получит прощения.

Он чувствует себя больным и разбитым. Тем не менее, сразу после завтрака Иван говорит Полю, что хочет сегодня «поплавать», и попробовать, наконец, пещерный дайвинг. Поль предостерегает Ивана – здешние гроты опасны, их называют «место конца света», от дайвера здесь требуется предельная осторожность.

Иван странно улыбается: да, я буду осторожен.

Перед самым погружением к нему вдруг кидается Варя: – Иван, может, не надо?

Иван молча погружается в море.

Всего несколько десятков метров в минус, и ты действительно возвращаешься в привычную, такую комфортную – добытийную – среду; вода обволакивает тебя, стирает память, кошмары прошлого, боль и чувство вины.

Растворяясь в водной стихии, Иван неожиданно подумал, что возможно, решение его проблем в том, чтобы остаться сейчас в этом «месте конца света», навсегда раствориться в море. Тем более, что никто не узнает о его слабости, со стороны все будет выглядеть как несчастный случай. Это будет быстрая и по-своему гуманная смерть.

Иван потянулся к трубке акваланга.

Первым, кого он увидел, вынырнув, была Варя. Она стояла на залитой солнцем палубе и смотрела вдаль. Увидев его, Варя просияла и простодушно призналась, что волновалась за него и ждала, когда он вернется. Иван улыбнулся: «все хорошо, я в порядке», прислонился к борту яхты, отдышался. Иван чувствовал себя так, словно недавно выиграл свой главный бой. Он сделал выбор – выбрал жизнь и вернулся.

Солнце в зените – гигантская звезда – миллионами лучей пронзало море, по небу летели сотни таких же белых, как яхта ««Liberte», облаков. Варя щурилась от солнца и прикрывала глаза рукой. Иван вдруг заметил, как Варя изменилась за последнее время – ее волосы выгорели и зазолотились, лицо покрылось загаром, а главное, она теперь часто улыбалась, что ей, безусловно, шло. Во время путешествия они мало общались, поскольку почти все время Варя проводила с Агатой, но Иван привык к тому, что когда они с Полем погружались, Варя всегда была где-то рядом – ждала их на палубе, переводила ему реплики Поля.

Вот и теперь она что-то рассказывала ему, но он, погруженный в раздумья, ее почти не слышал. Однако в какой-то миг Иван очнулся и переспросил, о чем она говорит.

– Сегодня видела прогноз погоды на Москву, – сказала Варя, – представляешь, там холодно и метели!

Иван вздрогнул – Москва?! Среди здешнего тропического рая образ Москвы казался нереальным. «Хотя в Москве, наверное, сейчас хорошо, – подумал Иван, – конец декабря: мороз, снег, и люди готовятся к новому году».

* * *

Конец декабря

Урал

– Нам нужно поговорить, – сказал незнакомец, – есть разговор. Я – Володин.

– Ладно, – кивнул Данила, соглашаясь и на Володина (хотя он знать не знал, кто это), и на его приход, – входите.

Данила с гостем прошли на кухню, сели за стол друг против друга. Данила оглядел незнакомца – на вид около шестидесяти, крепкое сложение, немного грубоватое лицо, ежик седых волос, проницательный взгляд не глупого человека. Одет Володин был скромно, без затей – в стиле «нормальный мужик без понтов из толпы», растиражированном в миллионах мужиков по всему земному шару. «Он может быть кем угодно», – машинально подумал Данила.

– Я – врач – реаниматолог, – в этот момент сказал Володин, словно бы услышал Данилу.

«И реаниматологом – тоже», – закончил мысль Данила. Он предложил незваному Володину чай, но тот вдруг вынул из кармана пиджака бутылку водки и поставил на стол: выпьем?

– Выпьем, – легко согласился Данила, – у меня, кстати, тоже есть. – Он махнул рукой в сторону шкафа, где стояла пара бутылок водки, которые ему зачем-то вчера в кафе всучили женщины, устраивавшие поминки: «ну не пропадать же добру, Даня, возьми…»

Так что спиртного у них на двоих было много – хватило бы на какой угодно длинный и откровенный разговор. Данила плеснул Володину водки в стакан; нашлась и кое-какая закуска – заботливо собранная теми же сердобольными женщинами нарезка: хлеб, колбаса, сыр.

После второго стакана реаниматолог Володин рассказал Даниле, что он много лет работал с его матерью в одной больнице; а после третьего заговорил о том, какой прекрасной женщиной была Елена Сумарокова. Необыкновенной. Лучшей. При этом у Володина были глаза влюбленного человека. Данила, сначала не понимавший, зачем пришел Володин, постепенно что-то такое стал понимать. А потом Володин признался сам – сказал, что просто хотел поговорить с кем-то «кто тоже любит Лену…» Услышав эти искренние, от самого сердца слова, Данила вздохнул и понял (так мужчина может понять мужчину), что реаниматолог Володин любил его мать, любит до сих пор, и будет – такие мужики, как правило, однолюбы – любить всегда.

И завязался мужской разговор «по душам». Володин рассказал, как много лет назад он встретил Елену в больнице.

– Увидел ее и влюбился, понимаешь, в ней было что-то особенное, – Володин сделал неловкий жест, в котором, однако, таилось много нежности. – Но я сразу подумал, что к этой женщине без серьезных намерений не подступиться! Правда, у меня и с серьезными не получилось… Три года я за ней ухаживал, предлагал выйти за меня.

– Она вас любила? – прямо спросил Данила.

Володин вздохнул: – Не знаю. Иногда мне казалось, что я ей не безразличен, но с самого начала она говорила, что у нас ничего не получится. Думаю, она отказала мне из-за тебя.

– Из-за меня? – удивился Данила.

– Ну да. Тебе тогда двенадцать исполнилось. Лена сказала: сложный возраст, не стоит травмировать подростка; она считала, что ты наш брак не одобришь, боялась тебе сделать хуже. А потом она просто все разорвала, и через год я женился, – Володин махнул рукой, – ну так, чтобы пустоту заполнить. Но как показало время – не получилось. Не сложилось у нас с женой, год назад мы развелись. Дочка у меня уже взрослая, догадайся, как зовут… Да – Лена. Вот такие дела, парень. А твою мать я до сих пор люблю, оказывается, так бывает.

Данила не мог не заметить, что когда Володин говорил о Елене, его лицо как-то вспыхивало, словно внутри загоралась особенная лампочка, и голос теплел, и даже морщины на лице разглаживались, а когда речь зашла о вчерашнем дне и похоронах, глаза Володина потухли, и лицо будто окаменело. И потом, когда Володин признался, что не может поверить в то, что Лены больше нет, его лицо так потемнело, словно свет разом вырубили. Как в театре. Только настоящий мужик Володин не был театральным актером, и любая светотень в его глазах рождалась искренним и выстраданным движением души.