Ночь посреди мира

Соня посмотрела на него своими глазищами и хотела что-то сказать, но тут потянулись нестройной шеренгой волхвы. Один из них был в блестящей кожаной куртке с шестерёнками и цепями.

– Какой! – восхитилась Соня.

– Я бы хотел такую куртку, – согласился Артём.

– Дорогая, наверное.

– Ничего, – неожиданно Артём почувствовал себя уверенно. – Я закончу курс, получу диплом, дальше – работать, а там и не только на куртку хватит.

– Я бы тоже уже хотела работать, – вздохнула Соня. – По-моему, ничего в этом нет зазорного, зато деньги были бы. Но маменька все ещё умом в девятнадцатом веке – неприлично!

– Это многие, – согласился Артём. – А ты правда хочешь?

– Правда хочу. И думаю, что могу. Хотя бы и в каком-нибудь магазине… Конечно, здорово было бы вышивать или рисовать цветы – я недурно рисую цветы акварелью и по шелку – но этим не заработаешь.

– Отчего же, – возмутился Артём, – вполне. Можно отдавать в лавки на реализацию, можно продавать эскизы, а можно и изделия ручной работы, если придумать, как это организовать. И Фаберже с чего-то начинали!

– И всё же – у них был стартовый капитал! У всех есть. А у нас, боюсь, стартовая нищета.

– Я бы спросил у отца, кому может быть интересно такое дело, да до выпуска он со мной и разговаривать не будет, – ответил Артём и добавил, – а после ты уже, может, обручишься. Ну и… денежный вопрос пропадёт.

– Пропадёт? Думаешь, я не могу выйти замуж за бедного и по любви? – Соня отвернулась и стала стряхивать редкие снежинки с тёмного рукава.

– Не думаю, – быстро ответил Артём. – Но боюсь, что твоя семья…

– Моя семья как-нибудь переживет, – спокойно ответила Соня и уставилась на сцену.

Артём помолчал.

И ещё помолчал. Вздохнул.

Вот бы ему хоть часть лёгкости Ромки по части девушек! А то стоит тут неприступная, даже коса – как упрёк, и что прикажете делать?

Снег полетел сильнее.

– Соня, – осторожно начал Артём, словно ступая по тонкому льду. А потом – была не была! – провалился в пропасть.

– Соня, вы же знаете, что вы мне нравитесь?

Соня медленно повернула голову к нему, покраснела, сжала губы. Неловко кивнула.

– Я бы… Мы бы… Вы… ты… очень славная, – зачем-то ляпнул Артём и замялся.

– Тёма… – Соня тоже замялась и покраснела сильнее. – Я нашла у мамы список… Не спрашивай, как. Там есть… – она оглянулась по сторонам, но все, кажется, были увлечены представлением. Она привстала на цыпочки и остаток фразы прошептала Артёму на ухо.

– Но он же старый! – возмутился Артём так же шёпотом. – Они все! Соня! Не надо!

– Сама не хочу! – укоризненно посмотрела на него Соня. – Я надеюсь, до лета они все отвалятся. Или помрут, – добавила она философски.

Артём покачал головой:

– Про таких мать говорит, что до ста лет. Хочешь, я спрошу у неё?

– Что? – опасливо спросила Соня.

– Что она скажет насчёт вас, – ответил Артём, – в смысле, со мной. В смысле, нас, если суммарно.

– Тёма! – Соня опять покраснела. – У меня за душой же ничего. Фамилия только эта бестолковая. В смысле – ты чудесный! Но ты же себе всё испортишь.

– Это вы, Соня, всё себе испортите, если помолвитесь, – отрезал Артём. – Вот.

– О, – сказала Соня, хлопая ресницами. – Ого. Ладно. Если меня поведут подписывать под конвоем, я распишусь левой рукой.

– Очень на это надеюсь, – церемонно ответил Артём. Наклонился, словно хотел что-то прошептать, и, обнаглев, поцеловал Соню куда-то в район маленького холодного уха.

– Ой, – сказала Соня, глядя куда-то перед собой.

Впрочем, она улыбалась.

Глава 3

Вечер поэзии

Роману об этом знать не следовало; Артём чувствовал, что тот лишь посмеётся над его слишком ранними попытками устроить семейную жизнь, да ещё и с одной из сестер, каждую из которых Роман ставил несоизмеримо ниже себя. Поэтому он составил другу компанию и отправился в одну из квартир, которые прятались в чинных и благородных московских переулках. Внешне они никак не отличались от остальных – так же на окне торчал какой-нибудь фикус, так же уютно свешивалась подсвеченная жёлтым светом штора – внутри, однако, сходство пропадало.

«Бесстыдство, полумрак, дым, стон и хаос», как описывала эту квартиру позже одна не очень известная в узких и широких кругах поэтесса и на допросе в полиции, и в цикле «Мятная прострация».

Стоило переступить порог, как на полу обнаруживались ряды обуви всех возможных цветов и размеров – ботинки, туфли, сапоги или босоножки; вешалки же грозили обрушиться под разноцветными пальто, куртками, плащами и шубами, если дело было зимой. За прихожей были комнаты, в которых творилось то, что никогда не одобрил бы человек приличный: но комнаты снимались студентами, да ещё и вскладчину, поэтому в квартире царил вечный гам и всегда находился хотя бы один не совсем трезвый человек. Сами арендаторы, друзья, друзья друзей, приятели приятелей, просто знакомые из баров и пивных, в которые всем строго настрого запрещалось ходить, дабы не уронить честь университета; дамы всех сортов и ухажёры за теми студентками, которые предпочли жить стеснённо и закрыть глаза на возможный урон репутации. Впрочем, как верно заметил знакомый Марьи Петровны выше, времена действительно менялись, и жить отдельно от родителей, да ещё и снимая смешанно с противоположным полом, уже не накладывало безнадёжный ярлык разврата и падения; хотя не сказать, что разврат не происходил.

Напротив, как убедился Артём, происходил ещё как. Сам он тушевался, и его пристроили смешивать коктейли (преимущественно разбавляя водку яблочным и томатным соком), а вот остальные времени зря не теряли. Роман активно волочился за свеженьким личиком: личико было бледным и хрупким, тонкие пальцы, беззащитный вид в платье, которое обнажало плечи, – Артём заподозрил поэтессу, и так и вышло: после второго коктейля её таки убедили почитать стихи, в содержание которых Артём не вслушивался, потому что рядом же обсуждали премьеру нового французского фильма с Марлоном Брандо в кинотеатре «Иллюзион». Сходить бы!

– А как вам Даль? – осторожно вклинился кто-то в разговор. И тут же переключились с заграничных звезд на наших, яростно и горячечно, а задавший вопрос слушал в стороне, вертя в ладони сигаретку. В другое ухо Артёму всё лились какие-то «туманы моей души ты разбередил», и он сдался и позорно бежал от коктейлей:

– Можно у вас, сударь, сигаретку стрельнуть?

– Пожалуйте, – протянул ему новый знакомец. – Спички?

– Благодарствую. Как вам вечер поэзии?

– А! Это была поэзия?

– Почему была, есть… Вон, слышите, «вина испивших лоз».

– Лозы пить нельзя, – очень серьёзно уточнил его собеседник. – Может, роз?

– Розы из вина?

– Почему нет? Поэзия! Потом, сударь, возможно мы всё неправильно понимаем…