Танго на троих

* * *

В родную школу я вошла с замиранием сердца и впала в ступор, наткнувшись на… мамин взгляд. Прямо напротив входа, утопая в цветах, располагается большая фотография в серебристой рамке. И рядом, прямо на стене надпись: «Мадам, Вы навечно в наших сердцах!» Я стою не в силах пошевелиться и отвести взгляд от маминых глаз… и такой счастливой улыбки. И молча проживаю заново наш самый счастливый и самый несчастный день.

– Ох, ты ж господи, деточка ты моя, – техничка, всегда угрюмая и ворчливая тётя Фая, ласково обнимает меня, гладя по спине, и осторожно подталкивает к лестнице, – иди, милая, иди… чего тут стоять-то, мучиться.

Я заторможенно ей киваю и медленно поднимаюсь по лестнице на второй этаж.

Кабинет директора приоткрыт и оттуда доносится громкий голос Шерхана – он говорит по телефону. Как это странно – мамы нет, а жизнь почему-то продолжается. А Шерхан… Ведь он так её любил!.. А теперь занят какими-то делами, звонками, будто не было никакой любви… и мамы будто не было. В школе ведь все любили мою мамочку, а сейчас живут спокойно, веселятся над какой-то ерундой, словно и нет никакой трагедии…

Я не заметила, когда голос в кабинете стих и дверь отворилась. Очнулась лишь от мягкого прикосновения к плечу. Шерхан осторожно взял меня за руку, завёл в свой кабинет и, плотно прикрыв дверь, предложил присесть.

– Как ты, Диана?

Я пожимаю плечами и честно отвечаю:

– Не знаю, как-то странно… Все живут и радуются, а мамы нет. Всем всё равно? Это разве справедливо, Денис Павлович?

Шерхан тяжело вздохнул, подбирая слова.

– Нет, девочка, поверь, здесь всем не всё равно. Вся школа скорбит, ведь мама твоя была нашим солнышком, а теперь у нас в школе случилось затяжное затмение. Просто твоя боль, Диана, намного глубже, ведь ты потеряла самого близкого человека. Сейчас тебе сложно это понять, но просто поверь, что жизнь продолжается, и твоя мама точно не хотела бы видеть тебя такой подавленной. Я ведь и сам никогда не перестаю о ней думать, но у нас с тобой есть обязательства в этой жизни и нам никак нельзя опускать руки. Понимаешь? А память о нашей Мадам всегда будет с нами, и будет продолжать жить в наших сердцах. Ты веришь мне?

Я отрицательно качаю головой – нет, не верю… не понимаю.

– А ты знаешь, Диан, у нас же совсем беда с французским языком! Веришь, никак не получается найти нового преподавателя, потому что ученики бойкот объявили – никого после Мадам не воспринимают.

Так странно – слышать от Шерхана это «мадам», но на сердце вдруг потеплело – «никого не воспринимают». Значит, её помнят и любят.

Мы ещё долго обсуждаем школьные проблемы, моё возвращение и снова говорим о маме. А ещё Шерхан мне сообщил, что я больше не смогу вернуться к нам домой, в нашу с мамой комнатку в общежитии. Потому что теперь в ней живут чужие люди, а все вещи якобы забрали наши родственники.

Это бабка, что ли? Вот ведь старая стервятница – ищи теперь эти вещи! Я рассказала Шерхану об этой змее и о пропаже телефона, а он неожиданно подорвался с места. Схватив свой портфель, Шерхан выудил из него мамочкин простенький и старый мобильник.

– Вот, отвоевал его в милиции. Хотел на память себе оставить, но теперь вижу, что тебе он нужнее, – застенчиво проговорил он, протягивая мне телефон, а я прижалась к его груди и заплакала.

Так мы и просидели с Шерханом в его кабинете со слезами и воспоминаниями до конца уроков. Встречаться сегодня больше ни с кем не хочется, и Шерхан вызвался отвезти меня пообедать, а затем подбросить домой к ненавистной бабке.

2

Живёт Эльвира почти в центре города в двухуровневом доме, огороженном высоким забором. После смерти моего деда вдова была безутешна целых три месяца, а потом её утешил настоящий полковник и забрал к себе за высокий забор. У тёткиной семьи отдельная квартира, а трёхкомнатную сталинку бабка уже давно сдаёт большой армянской семье. И это в то время, когда мы с мамой столько лет ютились в десятиметровой тесной комнатёнке общежития, на самой окраине города.

Я попросила Шерхана не подвозить меня к самому дому. Ещё не поздно и мне захотелось пройтись пешком. Сегодня четверг, и мы договорились с директором, что к занятиям я обязательно приступлю в понедельник. А о справке для школы он обещал позаботиться сам. Незачем кому-либо знать, где именно восстанавливали моё душевное равновесие в период моего отсутствия в школе. Ещё Шерхан приобрёл для меня новую сим-карту и пообещал регулярно пополнять баланс. И, пресекая на корню моё смущение, серьёзно заявил:

– Диан, просто позволь мне хоть немного о тебе позаботиться. Это самое малое, что я смогу теперь сделать для твоей мамы, – он понуро опустил голову. – Я ведь готов был отдать ей всё, что у меня есть, но она даже не хотела принимать мои скромные подарки. Честно говоря, я давно мог оставить свою семью, но Лена… Но твоя мама не позволяла мне даже думать в этом направлении. Прости, девочка, что говорю тебе это, я не должен, конечно… Но я хочу, чтобы ты знала – я на многое был готов ради Леночки, ведь я очень любил её. Твоя мама была ангелом на земле, а теперь… она приглядывает за нами сверху.

В глазах мужественного Шерхана блеснули слёзы, но он встрепенулся и продолжил уже без всякой лирики:

– Я не хочу, чтобы ты сильно обременяла своих неожиданных родственников, и не стоит им давать повод обвинять тебя в неоправданных тратах. Поэтому я буду тебе каждую неделю выдавать деньги на проезд и другие мелкие расходы. И не спорь со мной! – прокомментировал Шерхан мои расширившиеся глаза и раскрытый в попытке возразить рот. – Ведь я объяснил тебе свои мотивы, и не будем больше возвращаться к этому. Всё! Можешь не обольщаться, кстати, спонсировать буду скромно, но!.. Ты пообещаешь непременно ко мне обращаться, если денег не будет хватать.

С этими словами он сунул в мою руку несколько свёрнутых купюр и сжал мой кулак.

– Ну?.. Обещаешь?

– Обещаю, Денис Палыч, – от волнения мой голос перешёл на шёпот.

– И родственникам своим об этом молчок. А по поводу работы пока даже и не думай. Поговорим о подработке, когда тебе исполнится хотя бы четырнадцать.

– Так мне уже скоро тринадцать, а выгляжу я вообще на все шестнадцать, – капризно промямлила я, а Шерхан недовольно поморщился.

– Так, всё, тема закрыта. Иди уже, а то я и так с тобой задержался. И в понедельник в школу, как штык, поняла меня? – снова включился грозный тигр.

Я с готовностью кивнула и выскользнула из машины в февральскую стужу.

Вот никогда не любила февраль. После новогодних каникул зима как-то сразу теряет своё очарование, и хочется тёплой весны. Этот же февраль стал для меня самым ненавистным. Хорошо, что ему осталось жить всего несколько дней. Однако он, не желая сдавать свои позиции, вдарил лютым морозом по моему недовольству.

До бабкиного дома осталось совсем немного, и я замедлила шаг. Лучше уж мёрзнуть, чем лицезреть лживую старую ведьму. Ну-у… как старую – для своих пятидесяти шести выглядит она супер. Конечно, с позиции моих лет нелегко оценивать столь почтенный возраст, но бабкой бабка точно не выглядит. И тем приятнее напоминать и подчеркивать её старушечий статус.

Подойдя к калитке, я тяжело вздохнула, но как только потянулась к звонку, автоматические ворота раскрылись, и показалась морда синего «BMW». За рулём модной иномарки бабкин, уже отставной, полковник. Недовольно зыркнув на меня сквозь лобовое стекло, Полкан выехал со двора, а я успела проскочить в закрывающиеся ворота. Может, вообще повезёт остаться незамеченной?

Потихоньку войдя в дом, я сняла сапожки и спрятала их в шкафчике, в прихожей. Судя по женским голосам, раздающимся из гостиной, бабка принимает гостей. Не снимая верхней одежды, я на цыпочках крадусь в комнату, выделенную для моего временного проживания, и едва не подпрыгиваю от визгливого женского выкрикивания:

– Ты в своём уме, мам? Эта грязная потаскуха разрушила мою жизнь, а я должна заботиться о её мерзком отродье?

– Не горячись, Надюша, она уже взрослая девочка и вполне самостоятельная. Ей просто нужна крыша над головой и трёхразовое питание. Ну и пригляд, конечно, желателен, чтобы не принесла нам сюрприз. Она красивая девочка и, к сожалению, выглядит взрослее своих лет.

– Фу, мам, эту черномазую дочь шлюхи ты называешь красивой? Или у тебя испортился вкус?

– Поаккуратнее с выражениями, Надежда, ты говоришь о моей дочери и твоей сестре, – повелительным тоном заявила бабка.

– Что-то раньше тебя это не сильно беспокоило.

– Раньше, Надя, моя дочь была жива и виновата перед нами, а теперь её нет и винить уже некого… и ничего теперь не исправишь, – голос бабки стал тоскливым и уставшим.

– Ах, так теперь она и не виновата ни в чём? Сама сдохла, а нам подкинула свою ублюдочую чурку!

– Надя, я, кажется, попросила тебя выбирать слова! Диана тоже моя внучка и, между прочим, твоя родная племянница. – припечатала бабка свою зарвавшуюся сучку-дочку. – Да и сколько уже можно оплакивать свою разбитую жизнь? Разве ты чем-то обделена? Семья замечательная, квартира, бизнес… Чем ты ещё недовольна? Или думаешь, с первым была бы счастливее? Тогда вспомни, как быстро он от тебя отказался.

– Ну, спасибо, мамочка! – прозвучало надрывно. – Внучка, говоришь? Так оставь её себе и целуй в чёрную задницу.

– Надюш, ты ведь знаешь, что я не могу… Леонид Петрович и так уже злится, – тусклым голосом пожаловалась бабка. – Ты же не хочешь, чтобы я осталась одна, без мужа?

– А он и так тебе не муж! И это, видимо, ты мечтаешь оставить меня без мужа. Думаешь, Эдик мечтает воспитывать подкидыша?

– Да твой Эдик слова не скажет, даже если ты приведёшь домой троих голодных оборванцев. Ты уж давно загнала его под каблук, а у меня совсем другая ситуация. И как ты справедливо заметила, Лёня мне не муж и моё положение в этом доме пока слишком шаткое. Надь, я помогу деньгами на содержание Дианы, но ты должна её взять. Думаешь, только я пострадаю, если мы с Лёней разойдёмся? Или ты забыла, сколько всего он для вас делает?

– Я помню. Только этот дом достанется не твоим, а его детям, как и всё остальное его добро.

– Не хотела говорить раньше времени, но Леонид Петрович уже заводил разговор о браке, и поэтому сейчас я никак не могу всё испортить.

За дверью вздохнули дуэтом.