Тайна Самаэля

– Аггелы? – переспросил я, недоумевая.

– Да, это более точное произношение, – пояснил он. – Хотя привычнее нам стало говорить «ангелы». Исаия так писал: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своём: «взойду на небо, выше звёзд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней».

Эти строки, произнесённые Каюмовым негромким голосом, буквально звенели в ушах, словно доносились откуда-то издалека, из другой эпохи.

Я внимательно слушал и не перебивал, хотя сомнения разъедали меня изнутри. Интерпретация астрономических фактов через призму религиозных мифов была для меня чем-то совершенно новым. Все мое научное естество протестовало, хотело рассмеяться или вставить саркастичное замечание, но я сдержался. Каюмов всё же заслуживал уважения. Да и его напарник Ибрагимов, ученый до мозга костей, тоже повернулся к мистике и вере, оставив за спиной научный атеизм. Пожалуй, у каждого свой путь – кто к Богу, а кто, возможно, к ереси.

Но когда он процитировал пророка Исайю, что-то зацепило меня. Эти строки я уже слышал, давно, на борту подлодки от моряков. Сидя в тёмном отсеке, я часто смотрел на Венеру, мерцающую над горизонтом, словно маяк во тьме – тогда она казалась мне символом надежды и ускользающего покоя. Теперь я снова слышал этот же библейский текст, но в совершенно новом контексте.

Не сдержавшись, я тихо произнес рубаи Омара Хайяма:

«Ад и рай – в небесах», – твердят ханжи,

Я, в себя заглянув, убедился во лжи:

Ад и рай – не круги во дворе мирозданья,

Ад и рай – это две половины души».

Профессор Каюмов удивленно взглянул на меня.

– Тимуржан, вы знаете рубаи великого Хайяма?

– Я знаю не только его рубаи, – отмахнулся я, краем глаза глянув на часы. Было уже половина десятого вечера. Пора было уходить: на улице уже стемнело, и звезды светили ярче обычного. Луна освещала город мягким, приглушённым светом, фонари разрезали тьму, а свет фар переплетался, будто шпаги фехтовальщиков. Сквозь открытое окно доносился тополиный пух, вызывая аллергическую реакцию у кого-то в комнате – послышалось приглушенное чихание.

– Вы сами ответили на вопрос вечности, – тихо произнес Каюмов. – И зло, и добро, ад и рай находятся внутри нас. Но есть силы, которые мечтают о мире однополярном, где ночь и тьма будут властвовать во всей Вселенной…

– Вы говорите то же, что я слышал от Бекзода Хисамиевича, но я не понимаю, о чём вы! – с отчаянием воскликнул я.

Каюмов снова усмехнулся, и взгляд его устремился куда-то за пределы комнаты, как если бы он хотел разглядеть далёкие просторы космоса.

– Тогда перейдём к Марсу. Современные марсоходы и спутники собрали достаточно данных, чтобы подтвердить, что более трёх с половиной миллиардов лет назад там существовали условия, схожие с земными. Четвёртая планета Солнечной системы, по массе всего 10,7% от Земли, получила своё имя в честь римского бога войны Марса, которого греки называли Аресом. Но по мнению некоторых специалистов, это имя стоит за Архангелом Михаилом, командующим Армией Эдема и соперником Самаэля. Михаил и Самаэль когда-то были близкими друзьями, – добавил Каюмов, – и в честь Михаила Самаэль назвал эту планету, расположив её после Земли. Но их дружба обратилась в вечное противостояние. С тех пор они стали врагами, стремящимися уничтожить друг друга. Смерть им недоступна, но они могут причинять физический вред, мешать друг другу на всех уровнях. Этим они, по сути, и заняты по сей день.

Я слушал Каюмова, совершенно зачарованный его рассказом, и в голове невольно рисовались образы великой битвы, разворачивавшейся в ледяной тишине Марса. Всё, что мне казалось пустым мифом, оживало на его словах и словно подчинялось неведомым законам космоса. Профессор говорил об этом с какой-то странной смесью гордости и горечи, будто сам переживал эту далёкую эпоху – или, может быть, ощущал её тени, пронёсшиеся через бесконечные пространства и застывшие в марсианских кратерах и долинах.

Когда Каюмов извлёк из шкафа массивный атлас Марса и раскрыл его, я почувствовал острое возбуждение. Листы атласа, отражающие суровые марсианские ландшафты, были потрясающе детализированы. Каюмов указал на огромный разлом, зигзагообразно прорезающий поверхность планеты, – Долину Маринер. Изображение каньона занимало несколько страниц, захватывая дух своей мрачной грандиозностью.

– Вот, Тимур, удар меча Михаила, – торжественно произнёс Каюмов, медленно водя пальцем по этому шраму. – Только представь: эта долина, длиной в четыре с половиной тысячи километров, простирается на четверть окружности Марса. Местами её ширина достигает двухсот километров, а глубина – до одиннадцати километров. Это десять раз длиннее и семь раз глубже Великого каньона на Земле! Удар меча Михаила не просто оставил след – он навсегда изменил планету, забрав у неё атмосферу, воду и жизнь, оставив пустынные равнины, покрытые трещинами и кратерами, мёртвые вулканы. Этот удар уничтожил то, что когда-то было даром Самаэля.

Я смотрел на этот «шрам» на теле Марса, на таинственный, изрезанный каньон, и чувствовал странное восхищение. На мгновение мне показалось, что я сам видел этот древний поединок, его ярость и мощь, эхом отразившиеся в каждом сантиметре этой пустынной поверхности. Эти исполинские трещины, оставшиеся после удара Михаила, казались символом вечного противостояния между двумя бывшими друзьями, братьями, которые теперь проклинали друг друга и изводили своими ударами целые планеты.

Каюмов, задумчиво глядя на изображение, сказал тихо, почти про себя:

– Этот шрам убил планету, Тимур. Но такой же шрам образовался и в сердце Самаэля – с тех пор он и Михаил стали заклятыми врагами, разошлись, отказываясь признавать старую дружбу.

Я слушал весь этот мистический рассказ рассеянно, все больше погружаясь в собственные тревожные мысли. Завтра предстояло встретиться с капитаном милиции, и перспектива предстоящего допроса угнетала меня. Всё указывало на то, что на меня собираются повесить чужую вину, а найти виновного – это, как известно, только дело времени. Вариантов у них не так много, а я, по всей видимости, слишком хорошо подходил на роль подозреваемого. При этом вся эта эзотерическая история, которую рассказывал профессор Каюмов, казалась совершенно бесполезной и непонятной в моей ситуации. Вряд ли бы милиция согласилась добавить в текст протокола его речи о Самаэле и Архангеле Михаиле, да и кто из них вообще захочет слушать такие, по сути, бредни?

На экране телевизора тем временем мелькали кадры из последней серии популярного, но нелепого сериала о продажном дипломате Баходыре Хусанове. Видимо, в финале сценаристы решили окончательно закрутить сюжет: Хусанов оказался замешан в международных махинациях, его окружили враги, он отчаянно пытался выкрутиться из сетей предательства и коррупции, но угодил в ловушку, устроенную его же помощниками. С трудом следя за происходящим на экране, я уловил лишь то, что дипломата поймали, и теперь он ждал приговора, одновременно посылая кому-то последние угрозы. К счастью, звук был выключен, иначе бы эта бессмысленная возня на фоне рассказа Каюмова, который уже становился всё более абсурдным, наверняка бы меня довела.

В комнате темнело, и профессор включил настенные бра, направив их свет так, чтобы мы сидели в полумраке, почти не видимые снаружи. Свет мягко освещал углы комнаты, бросая тени, а само помещение казалось сумрачным и скрытым от посторонних глаз. Я понял, что Каюмов явно не хотел привлекать лишнего внимания.

Он продолжал с прежней серьёзностью, и чем дальше, тем более странным становился его рассказ. Оказывается, после первой битвы на Марсе, Самаэль и Михаил сразились вновь, но уже на Земле, в Мексиканской пустыне. Однако на этот раз Самаэль проиграл: его меч, который имел таинственную функцию ключа, оказался бессилен перед оружием Михаила. Этот меч-ключ был передан праматери Еве, но после убийства Каином Авеля возвращение в Эдем стало невозможным. Её саркофаг, как рассказал профессор, скрывает этот ключ-меч и стал предметом охоты для падшего ангела, ищущего возможность открыть его и пробиться обратно в Эдем. Сейчас, по словам Каюмова, Самаэль ищет способы вскрыть саркофаг без ключа, возможно, используя какой-то разрушительный инструмент, и тогда он с умыслом посмотрел на меня.

– Вы хотите сказать, что я с профессором Ибрагимовым создал автоген для… Самаэля? – спросил я, всё больше чувствуя, что разговор заходит в опасную область.

– Вот именно! – воскликнул Каюмов, поднимая руки к потолку с выражением торжества.

Это уже было чересчур. Я не выдержал, встал и сдержанно сказал:

– Спасибо за сказку, Махмуд Анварович.

Он удивлённо посмотрел на меня, не веря своим ушам.

– Вы что, не верите мне? Думаете, что я рассказываю вам сказки?

– Вот именно, – кивнул я, делая шаг назад. – Бекзод Хисамиевич уверял, что вы знаете правду. А вместо этого я слышу абсолютный вздор, который вызывает у меня серьезные сомнения в вашей адекватности.

– Сомнения в правильности чего? – его взгляд был напряжённым, почти требовательным.

– Что мой отец и профессор Ибрагимов дружили с человеком, у кого – извините за прямоту! – не все дома! Я пошел, не стану докучать своими проблемами. Извините за беспокойство! – бросил я, разочарованно направляясь к двери. Встреча, от которой я столько ожидал, оказалась пустой тратой времени. На пороге я остановился и, взглянув Махмуду Анваровичу прямо в глаза, спросил: – А вы сами, профессор, ангелов-то видели лично?

– Н-нет… – смутился он.

– Вот вам и ответ! Вы ни разу не сталкивались с потусторонним миром, – с иронией заметил я.

– Это не потусторонний мир… – попытался возразить Каюмов.

– Без разницы, – отрезал я. – Библейский он или сверхъестественный, вы верите в то, чего не видели, не щупали, не осязали. А мне, физику и конструктору ракет, предлагаете в это верить? – Я направился к выходу, уже не скрывая раздражения. Каюмов, отчаянно протянув руку, словно желая меня остановить, с мольбой произнес:

– Но, Тимуржан, подождите! Вы не понимаете, какая смертельная опасность угрожает вам и вашей семье! Ведь убили Бекзода Хисамиевича! Убили Нигарахон! Все упирается в вас… вы должны быть начеку!

– С опасностями я как-нибудь справлюсь, – ответил я с сердитым тоном, открывая замок. – Не маленький!

Каюмов смотрел мне вслед и вдруг, с тревожным выражением, добавил:

– Опасайтесь одной женщины, Тимуржан. Особенной… Вы встретите её, я в этом уверен. Не доверяйте ей! И еще: оставьте проект! Пока вы над ним работаете, вы подвергаете свою жизнь и жизни близких смертельной опасности.

Я обернулся, ожидая пояснений, но Каюмов только грустно произнёс:

– Вы не готовы узнать правду, Тимуржан. Это трудно понять вам, атеисту до мозга костей. Но знайте, там, на улице, вас ждут враги небесные и враги земные! Пока вы не узнаете правду, вам будет трудно…

– Что? – спросил я, сдерживая раздражение.

– Жить и бороться…

– До свидания, Махмуд Анварович, – сказал я, начиная спускаться по лестнице. – Живите в мире ваших иррациональных ангелов и демонов, а я останусь среди людей.

– И всё же вы ко мне придёте! – донеслось мне вслед. – Потому что только я смогу открыть вам правду! И я буду вас ждать.