Духовные путешествия героев А. С. Пушкина. Очерки по мифопоэтике. Часть I

Пустили вниз его смердящими когтями.

    «И дале мы пошли … ” (1824)
И в тот же час смекнул и догадался,
Что в когти он нечистого попался.

    «Монах» (1813)
Там бесы, радуясь и плеща, на рога
Прияли с хохотом всемирного врага.

    «Подражание итальянскому» (1836)
В обычаях у Пушкина также представлять беса именно через его «сверкающий» глаз. Так, в «Бесах» ямщик всё время видит бегающие огоньки его глаз:

«…Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой».

    «Бесы» (1830)
Передавая своё ощущение испытываемого наваждения, лирический герой «Бесов» (1830) отчётливо видит зловещего беса именно через его горящие глаза:

Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят.

    «Бесы» (1830)
В изображении беса с горящим взором Пушкин во многом поддерживает традицию, идущую от Данте, у которого в «Божественной комедии» мы можем встретить подобное же изображение беса Харона:

А бес Харон сзывает стаю грешных,
Вращая взор, как уголья в золе,
И гонит их и бьёт веслом неспешных.

    «Ад», (III, 109)
Следуя Данте, Пушкин находит подобное же описание не только для беса в «Монахе» («Вращал глаза, как фонари в ночи»), но также его Онегин-вампир во «Сне Татьяны» удостаивается подобной портретной детали:

И дико он очами бродит.

    «Евгений Онегин» (5:XX)
О том, как Пушкин представлял себе «исчадий ада», можно судить также по рисунку, опубликованному А. Эфросом, который находился у Пушкина среди черновиков «Бориса Годунова» и датируемый 1825 годом. Этот рисунок Пушкина содержит изображение целой компании чертей в согбенной позе. По замечанию Лернера, черти напоминают здесь знаменитых химер парижского собора Notre Dame, и возможно, представляют иллюстрацию к сказке о Балде: «В середине – толстый матёрый чорт. Его тучность забавно оттеняется худобой остальных, горестно поднявших лапы кверху… напоминают чахлых отощалых кузнечиков. У троих, сидящих по правую руку толстяка, длинное тонкое рыльце, оканчивающееся хоботком вроде мушиного.»

Традиция метафорического обыгрывания нашествия чертей в виде нашествия кузнечиков идёт ещё от образов Апокалипсиса Иоанна Богослова. У Пушкина мы также встречаемся с подобной метафорой – сравнением чертей с «ватагой муравьиной» или же с «черным роем». Через это новое найденное Пушкиным сравнение просвечивает его мысль о нескончаемости зла и бесконечном его многообразии. Борьба со злом также бесконечна – сметая с пути одного «монстра», мы тут же наталкиваемся на целый «рой» других:

Тогда я демонов увидел черный рой,
Подобный издали ватаге муравьиной —
И бесы тешились проклятою игрой.

    «И дале мы пошли…» (1824)
Данте в своё время принёс в обитель мертвых своё восприятие жизни как вечного неуёмного движения. Там воет адский вихрь, кружа души сладострастников в густом мраке (2-й круг ада). Бегут по адскому кругу насильники с такой быстротой, что ноги их кажутся крылами. Текут двойным встречным потоком обольстители и сводники. Мечется снежная вьюга, пляшет огненный дождь, клокочет река Флегетон и, воя, обрушивается на дно Преисподней. Как и дантовские картины, пушкинские картины Ада рисуют несметные полчища «воинов зла». Пушкин словно подхватывает этот вихревой поток дантовской адской бездны в своём стихотворении «Бесы» (1830):

Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны…

    «Бесы» (1830)
«Роение» бесов часто связано, например, в Святом Писании, так же как и в «Откровении» Иоанна Богослова, с конкретным числом – «7»:

Мария, называемая Магдалиною,
из которой вышли семь бесов…

    «Евангелие от Луки» (8; 2)
Тогда идет и берет с собою семь других духов,
злейших себя, и, войдя, живут там, —
и бывает для человека того последнее хуже
первого.

    «Евангелие от Луки» (11; 26)
Семь бесов – это бесовская пародия («бесовская игра») на семь даров (семь ипостасей) Святого Духа (Ис. 11; 2 – 4). Ср., например: «семь святых Ангелов, которые возносят молитвы святых и восходят пред славу Святаго ” (Тов. 12; 15).

Сатана, присвоив себе число «7», подобным образом пародирует образ «семи духов» – «благодать семи духов, находящихся перед престолом Его», образ, который мы встречаем, например, у Иоанна Богослова (Апокалипсис; 1; 4).

Семь бесов, таким образом, – есть скрытая метафора антагонистических различий, отражение того антагонизма, который существует между полнотой излияния божественной благодати – в иоанновском образе даров Святого Духа – и зла, которое заносчиво претендует на равнобожественное существование. «Дьявол – обезьяна Бога» – не случайно назван так средневековыми демонологами, поскольку присвоил себе все божественные регалии.

Что касается до общего числа демонов («Сколько их!»), то самые разные средневековые исследователи в этом вопросе часто не согласны между собой, и можно сказать лишь одно, что это число должно быть очень велико, превышая сотни миллионов.

У Пушкина мы не раз обнаружим вслед за Данте картины ужасного «кишения», «роения» адских созданий, берущих себе на подмогу ещё по семь бесов каждый и налетающих затем на жертву ещё одним несметным роем. Вслед за ними обрушивается ещё и ещё сильнейший порыв несметных полчищ сил зла, помноженных ещё раз на семь:

Черт прибежал амуров с целым роем…

    «Монах» (1813)
И вдруг толпой все черти поднялись,
По воздуху на крыльях понеслись…

    «Монах» (1813)
Тогда других чертей нетерпеливый рой
За жертвой кинулся с ужасными словами.

    «И дале мы пошли…» (1824)
Мчатся бесы рой за роем…

    («Бесы»; 1830)
Читая эти строчки сегодня, можно предположить, что переживая кризис середины жизни, Пушкин и сам бы мог вслед за Данте написать русскую «Божественную комедию» или переложить Апокалипсис (что, очевидно, предпринимал в своё время его учитель Державин):

И спотыкнулся мой Державин
Апокалипсис преложить…

    «Тень Фонвизина» (1815)

3. Бесы (падшие ангелы) в мире людей

«Уединённый домик на Васильевском»

С падшими ангелами, поселившимися среди людей, мы можем встретиться у Пушкина в одном из его замыслов, записанных за ним Титовым, когда Пушкин рассказал однажды эту историю собравшимся гостям. В этой жуткой истории мы снова встречаемся с многоликостью представителей тёмных сил, которые правят свой бал не только в малом, но и в большом свете, каким является в повести некий петербургский салон графини И., который падшие ангелы там образовали. Мы можем видеть их тут олицетворяющими силы зла – от страшного рогатого существа до человека с привлекательной внешностью.