Исчезнувшая сестра

– Вы ведь тоже были в ссоре, верно? – вдруг спросила Аня.

Я не сразу поняла вопрос.

Оказалось, что Эля заявила Ане, что порвала со мной отношения.

– С чего это вдруг она тебе об этом сказала? – спросила я Аню, еще не принимая ее слова всерьез. Это ведь не обязательно были слова самой Элеоноры. Да если бы даже и так, мало ли что говорят люди, если их что-то разозлило.

– Потому что в нашей слепоте мы с тобой похожи друг на друга. И теперь она не желает никаких отношений с теми, кто ее не понимает, – сказала Аня.

Я не могла вспомнить в своем телефонном общении с Элеонорой нечто такое, что как-то соотносилось бы с этим заявлением. Однако тот факт, что от Эли ничего не было слышно больше трех месяцев, наводил на мысль о ее обиде, о которой я не догадывалась.

Эта обида и правда могла быть. Я и в самом деле, того не подозревая, могла в чем-то не понимать Элеонору. Уже хотя бы потому, что слушала ее вполуха и особо не вникала в услышанное. Но если бы она вдруг стала мной недовольна, я бы заметила. Недовольство мною я всегда замечаю. Наш же последний телефонный разговор меня ничем не насторожил. Он был таким обычным, что я его совершенно забыла. Я даже не помнила, звонила ли Эля мне по какому-то поводу или просто так.

Новость о разрыве Элеоноры со мной привела меня в растерянность, и я закончила разговор с Аней, забыв спросить ее о Вадиме и ресторанах. И об эсэмэске я ее не расспросила, хотя и собиралась. Пришлось звонить ей еще раз. О Вадиме Аня от Эли не слышала. Назвав мне ресторан «Макинтош», единственный Элин «концертный зал», о котором она знала, Аня добавила к своему рассказу о моей сестре еще одну подробность: последнее время по воскресеньям Эля брала уроки пения у какого-то популярного учителя и очень ими дорожила.

У Ани сохранилась эсэмэска, которую ей прислала Элеонора, и она мне ее зачитала. В ней не было ничего другого, кроме как поздравления Светику и привета своей матери, о чем я уже знала от Ольги Марковны. Обычные выражения, никаких мелочей, подтверждающих авторство Элеоноры. Эту эсэмэску мог отправить и кто-то другой с ее телефона. Но кто, кроме нее самой, мог знать о дне рождения Светика?

Дополнительные уроки вокала – это я могла понять. Похоже, Эля снова задумалась о своей карьере. У нее не было музыкального образования. Она певица-самородок, ну а точнее, неудачливая актриса с неплохим голосом, запевшая только потому, что влюбилась в ударника популярного тогда ансамбля «Мы».

Из-за своих уроков пения Эля перестала приходить к Ане и Светику на обед по воскресеньям, как это уже давно вошло у нее в привычку. Последний раз подруги виделись где-то в марте, однако со Светиком моя сестрица общалась вплоть до отъезда в Сочи: она навещала свою крестницу в детском саду. И поэтому отсутствие Элиного звонка Светику в день рождения оставалось необъяснимым. Во всяком случае, необъяснимым какими-то нормальными причинами.

* * *

После разговора с Аней у меня появились две дополнительные зацепки: уроки пения, о которых не было никаких данных, и ресторан «Макинтош», куда я могла отправиться немедленно. Недолго думая, я взяла свой ноутбук и нашла адрес этого заведения. Оказалось, что «Макинтош» находится в Сокольниках.

О такси думать не приходилось. Тот, кто знает Москву, не ездит по вечерам через весь город с риском зависнуть где-то в пробке. Да я была и вовсе не прочь оторваться от дивана и пройтись минут двадцать до ближайшей станции метро. А затем пересечь под землей свой населенный пункт, где количество жителей и автотранспорта стало не пропорционально количеству улиц, выйти на поверхность и снова размять ноги – все это представлялось мне почти что приключением. Приключений мне последнее время не хватало.

Но, выйдя на улицу, я обнаружила, что переоценила меру своей предрасположенности к приключениям. Мой сенсор авантюризма, когда-то хорошо улавливавший необычное, теперь забился пылью моих пустынных будней и плохо работал. Все, что я видела по дороге в «Макинтош», наводило на меня тоску. И уже скоро я ругала себя за то, что отправилась туда.

Можно было просто позвонить в этот ресторан, но я подумала, что добьюсь большего, если появлюсь там собственной персоной. Зря я на это рассчитывала. «Макинтош» оказался пафосным заведением. Там у дверей стоял одетый в ливрею портье. Я еще не успела открыть рот, как он меня спросил: «У вас заказано?» Узнав, что я интересуюсь «Оказией», портье сказал мне, что такой дуэт у них не поет. Я потребовала администратора, уже понимая, что это будет пустой номер, и оказалась права. Нервный молодой менеджер, который был вызван ко мне, лишь подтвердил, что никакая «Оказия» у них в этом году не выступала. И я ушла из «Макинтоша», потеряв самый большой из имевшихся у меня шансов что-то узнать о своей сестре.

* * *

Домой я вернулась около одиннадцати и была злой. Больше всего меня злила собственная глупость. И в самом деле, зачем было ехать в этот вычурный «Макинтош»? Что я могла там узнать, чтобы понять, почему ничего не слышно от моей сестры, тупо уехавший на отдых в кондовый Сочи? Я вела себя глупо, кричала на портье и менеджера. Это со мной менеджер стал нервным.

А пожилой портье вел себя со мной снисходительно, что еще хуже. Эдакий патриарх, возвышавшийся над дурой-девчонкой. Хотя, возможно, мне так казалось. Я с детства страдаю комплексом неполноценности, и если кто-то его задевает, то начинаю рефлексировать и долго не могу остановиться. Так было и в тот вечер.

Я лежала на диване, отдавшись… как бы выразиться помягче… недобрым мыслям об Ольге Марковне, которые забурлили во мне из-за ее нового появления в моей жизни. Из психологической литературы, которой я одно время увлекалась, мне было известно, как много значат отношения с матерью в детстве. С матерью мне не повезло. И после «Макинтоша» я не могла относиться к этому обстоятельству спокойно.

Я вышла из детства с вмятинами в моем сердечке, оставшимися от ее прессований, и с ранами, не заживавшими после ее педагогических атак на мое чувство собственного достоинства, которое она называла не иначе как «самомнение». Эти раны отзывались болью на каждое прикосновение. Кто только их не бередил: надменные кассирши в супермаркетах, высокомерные медсестры в районной поликлинике, вся начальствующая сволочь в госучреждениях, их стервозные секретарши… Даже если ты появляешься в телевизоре и тебя узнают на улице, тебе обязательно где-то попадется обслуживающий персонал или офисные инфузории, которые будут смотреть на тебя сверху вниз.

Мое «самомнение» не умело такое переносить. Оно сжималось и пряталось. Свойственный мне эгоцентризм не способствовал укреплению чувства собственного достоинства. Я думаю, их друг с другом ничто и не связывает.

Когда мне давали понять, что я никто, ноль, пустое место, мне помогала злость. Злость заводила меня, я чувствовала себя с ней сильной: ничтожество заныло бы, зарыдало, я же – стервенею и отвечаю ударом на удар.

Злость завела меня и в тот вечер, когда я вернулась из «Макинтоша». Я чувствовала себя смертельно усталой, но снова взяла свой ноутбук, нашла сайт со списком ресторанов Москвы, открыла там рубрику «Рестораны с живой музыкой» и стала звонить во все эти заведения с вопросом: «У вас выступал дуэт “Оказия”?» Заключение было готово около часа ночи: «Оказия» была известна только в двух ресторанах – «Муромце» и «Зеркале». Подробности можно было узнать только завтра.

Затем я набрала домашний номер Кира. Как обычно, отозвался автоответчик, что еще не означало, что хозяина не было дома.

– Кир, зря ты так со мной, – начала я после стартового сигнала. – С Элей, кажется, что-то случилось, и я ездила в обеденное время к матери. Я хотела рассказать это тебе позже. Жаль, что между нами автоответчик.

6

Кир позвонил мне на следующий день утром. Выслушав о моем вчерашнем исследовании ресторанов, он сказал:

– «Муромец» я знаю. Я снимал там недавно одну веселую свадьбу. Официант Толик меня еще не забыл.

– Я могу позвонить ему от тебя? Вдруг он скажет мне что-то дельное.

– Лучше будет съездить к нему вдвоем. В обед у меня не получится, а вот часа в четыре я смогу. Тебе это время подходит?

Кир знал, что я буду дома, но заехать за мной не предложил. Я это спокойно проглотила.

* * *

Мне надо было заниматься переводами, но вместо этого я позвонила в «Зеркало», чтобы разобраться и с этим рестораном. Трубку взяла девица с начальственным голосом. Дуэт «Оказия» они уже давно не приглашали, сообщила она и тотчас же от меня отключилась.

Вслед за этим я еще раз набрала Федин номер.

В трубке раздались гудки. И вдруг женский голос:

– Алле.

Я попросила к телефону Федю.

– Его нет, – ответила женщина.

– Когда он будет?

– А кто его спрашивает? – поинтересовалась она, заикнувшись на последнем слове.

– Я его знакомая… даже больше, – заторопилась я с ответом, боясь, что она вдруг повесит трубку. – Я сестра его партнерши.

И дальше я выложила ей напрямую, почему мне так нужен Федор.

– Как видите, мне срочно надо с ним переговорить, – подвела я итог. – Скажите главное: он в Москве?

– Нет, он уехал, – холодно ответила женщина, и меня опять обожгло паническое чувство: сейчас она бросит трубку! Люди у нас вообще привыкли бросать трубку, нисколько не думая о своих собеседниках. Такое поведение настолько распространено, что я на него не обращала внимания, пока мне раз в сердцах не указал на данную особенность нашей культуры общения один мой коллега-венгр. На пользу мне это не пошло: теперь я только еще больше нервничаю, если веду разговор, важный для меня и ненужный собеседнику.

– Куда? – как можно спокойнее спросила я.

– Я не знаю. Я сним-м-маю его квартиру и ничего о нем не знаю. – Она была заикой, но ее голос при этом звучал твердо.

– Надолго он уехал?

– И этого я не знаю. И вооб-б-ще, я…

– Пожалуйста, не отключайтесь, – перебила ее я. – Вы моя последняя надежда.