Психология коммуникаций

Современные теории гендерных доминант в деловых отношениях характеризуются четырьмя параметрами, выделенными и исследованными Л. Якокка [1990] и его помощниками. Так, голландский ученый Т. Санталайнен [1993] предложил разделение деловых культур в зависимости от готовности следовать закону ориентации на культуры универсальных и конкретных истин. Первый тип культур отличает высокое законопослушание, второй – незаконопослушание, действие в соответствии с конкретной ситуацией, невзирая на законы и правила. Наиболее высокие показатели законопослушания имеют Канада, США, Великобритания, ФРГ, скандинавские страны; наиболее низкие – страны Азии, Латинской Америки, Южной Европы, а также Россия и государства СНГ. Особая роль в этих культурах предписывается женщинам (материнская позиция при разводе, запреты на профессии и т. д.).

Роль социокультурных факторов проявляется в том, что подавляющее большинство женщин еще с детского возраста ориентируются на сравнительно скромный общественный статус, ценности семьи и личной жизни, воспитание детей и помощь мужу. Общество также ожидает от женщины выполнения в первую очередь этих социальных ролей. Наличие такого рода ориентации женщин на стереотипное восприятие женской роли мужчинами подтверждается рядом исследований.

Так, согласно наблюдениям за поведением присяжных заседателей и исследованию, проведенному американскими психологами Ф. Стродтбеком и Р. Манне, мужчины намного активнее женщин участвуют в дискуссии, предшествующей принятию судебного решения. Исследования Е. Эриз также показали, что в смешанных лабораторных группах при решении общих задач мужчины были инициаторами 66 % всех коммуникативных актов. В целом многие исследования подтверждают, что у женщин слабее выражено стремление стать лидером и упорство в достижении этой цели. Подобный настрой женщин можно объяснить преобладающими в обществе ожиданиями выполнения функций лидера мужчиной и слабой готовности воспринимать в этой роли женщину [Пугачев, 1998].

Учет такого рода стереотипов важен для женщин-руководителей, которым в целях эффективного руководства приходится прилагать больше усилий и на деле доказывать «нормальность» своего пребывания в роли начальника. Для мужчин же подобных доказательств обычно не требуется [Richter, 1994].

Вторая группа факторов, определяющих особенности поведения женщины-руководителя, – биологические и психологические факторы, которые проявляются в большей зависимости ее настроения и психического состояния от физиологических циклов, в обремененности естественными заботами о семье, рождении и воспитании детей, в меньшей эмоциональной уравновешенности и беспристрастности, в более сильной по сравнению с мужчинами окрашенности деловых отношений в личностные тона и восприятии сотрудников сквозь призму симпатий и антипатий.

С позитивной интерпретацией психологических особенностей женщин в определенной мере выступают американские психологи Ф. Б. Джонсон и А. Игли. На основе анализа соответствующей литературы они делают вывод о большей мягкости, человечности руководителей-женщин, их превосходстве в понимании личных проблем сотрудников, приверженности демократическому стилю руководства. Внимание к людям, человеческому фактору, кооперативности в работе некоторые авторы рассматривают как преимущество женского стиля управления в XXI в. Эти исследования свидетельствуют, что женщины больше придерживаются стиля руководства, основанного на вознаграждениях и эмпатии. Мужчины же чаще используют принуждающий и экспертный стили, формальные принципы и нормы [Eagly, Jonson, 1990].

И все же на постах менеджеров и руководителей государственных служб женщины представлены довольно слабо. Так, на государственной службе США доля женщин-руководителей составляет примерно 8–10 % от их общего числа. В американском бизнесе женщины-менеджеры представлены еще скромнее – 4,5 % директорского корпуса. В России доля женщин-директоров составляет 15,1 %. В целом же наша страна занимает первое место по числу женщин-управленцев.

Статистика свидетельствует, что в среднем женщины наиболее полно проявляют себя на производстве, делают карьеру начиная примерно с 40 лет, когда вырастают дети и они освобождаются от наиболее обременительных семейных забот. Для гуманного общества важно полностью устранить дискриминацию женщин, создать им равные с мужчинами фактические возможности для самореализации в сфере управления, предоставив им право самим определять свой жизненный путь.

В отличие от категории «секс» категория «гендер» и гендерно обусловленные модели поведения задаются не природой, а «конструируются» обществом (doing gender), предписываются институтами социального контроля и культурными традициями [Пушкарева, 1999]. Гендерные отношения являются важным аспектом социальной организации и коммуникации. Они особым образом выражают ее системные характеристики и структурируют отношения между говорящими субъектами. Основные теоретико-методологические положения гендерного концепта основаны на четырех взаимосвязанных компонентах – это культурные символы; нормативные утверждения, задающие направления для возможных интерпретаций этих символов и выражающиеся в религиозных, научных, правовых и политических доктринах; социальные институты и организации, а также самоидентификация личности. Гендерные отношения фиксируются в языке в виде культурно обусловленных стереотипов, накладывая отпечаток на поведение, в том числе и речевое, личности и на процессы ее языковой социализации.

Категория «гендер» была введена в понятийный аппарат науки в конце 60 – начале 70-х годов XX в. и использовалась сначала в истории, историографии, социологии и психологии, а затем была воспринята и в теории коммуникации. Гендерный фактор, учитывающий природный пол человека и его социальные «последствия», является одной из существенных характеристик личности и на протяжении всей ее жизни определенным образом влияет на сознание своей идентичности, а также на идентификацию говорящего субъекта другими членами социума.

Термин «гендер», таким образом, использовался для описания социальных, культурных, психологических аспектов «женского» в сравнении с «мужским», т. е. «при выделении всего, что формирует черты, нормы, стереотипы, роли, типичные и желаемые для тех, кого общество определяет как женщин и мужчин». В работах М. Розальдо, Л. Ламфере, Р. Унгер, А. Рич, Г. Рабина понятие «гендер» трактовалось как «набор соглашений, которыми общество трансформирует биологическую сексуальность в продукт человеческой активности» [Воронина, 1997].

В 80-е годы XX в. появилось более уравновешенное понимание гендера как проблемы не только экспликации женской истории, женской психологии и т. п., но и как проблемы всестороннего исследования женственности и мужественности и связанных с ними социальных и культурных ожиданий. В 90-е годы возникло направление, исследующее только мужественность, и пришло осознание того, что маскулинность имеет разные проявления в любом обществе; главное из этих направлений получило название доминирующей (гегемонической) мужественности (hegemonic masculinity).

Общение немыслимо без соблюдения определенных ритуалов. Ритуалы Гоффман трактует как подтверждения фундаментальных общественных отношений. Ритуалы многочисленны, совершаются при общении людей постоянно и воспроизводят принятые в обществе нормы и статусные отношения. Ритуалы облегчают общение, так как имеют сигнальную функцию. Гендер является составляющей многих ритуалов: так стиль одежды мужчин и женщин ритуализирован. Мужчины, как правило, одеты строго, просто и функционально; женщины – более пестро, игриво и менее функционально. Различные действия или их компоненты – выбор лексики, стиль речи, жесты, само право говорить, положение говорящего в пространстве, интонация – могут также быть ритуализированы. Совершение ритуальных действий регламентируется обществом. Однако конкретный говорящий может отклониться от этого регламента. Такие отклонения изменяют порядок общения. Ритуальные нормы, известные всем участникам коммуникации, формируют круг ожиданий и установок людей, их готовность вести себя в соответствии с этими ожиданиями [Gof man, 1994].

В конце 60 – начале 70-х годов XX в. гендерные исследования в языке получили еще один мощнейший импульс благодаря так называемому Новому женскому движению в США и Германии, в результате чего в языкознании возникло своеобразное направление, названное феминистской лингвистикой (ФЛ), или феминистской критикой языка. Главная цель феминистской лингвистики состоит в разоблачении патриархата – мужского доминирования в системе языка и в изменении языка. Как отмечает немецкий исследователь психолингвистики Б. Барон, основополагающей в области лингвистики стала работа Р. Лакофф «Язык и место женщины», обосновавшая андроцентричность языка и ущербность образа женщины в картине мира, воспроизводимой в языке [Baron, 1996].

К специфике феминистской критики языка можно отнести ее ярко выраженный полемический характер, попытки разработать собственную лингвистическую методологию, привлечение к лингвистическому описанию результатов всего спектра наук о человеке (психологии, социологии, этнографии, антропологии, истории и т. д.), а также ряд успешных попыток влиять на языковую политику.

Идеология феминизма часто рассматривается как одна из составляющих постмодернистской философии. Отсюда ее повышенный интерес к феноменам языка. ФЛ, а также ведущие постмодернистские теоретики обратили внимание на неравномерную представленность в языке лиц разного пола [Лакофф, 2004].

Язык фиксирует картину мира с мужской точки зрения, поэтому он не только антропоцентричен (ориентирован на человека), но и андроцентричен (ориентирован на мужчину): язык создает картину мира, основанную на мужской точке зрения, от лица мужского субъекта, с точки зрения мужской перспективы, где женское предстает главным образом в роли объекта, в роли «Другого», «Чужого» или вообще игнорируется, в чем и состоит феминистский упрек.

Согласно исследованиям Б. Барона, в книге Р. Лакофф выделяются следующие признаки андроцентризма.

1. Отождествление понятий «человек» и «мужчина». Во многих языках Европы они обозначаются одним словом: man в английском, homme во французском, Мапп в немецком. В немецком языке есть и еще одно обозначение – Mensch, но и оно этимологически восходит к древневерхненемецкому mannisco – мужской, относящийся к мужчине. Слово der Mensch мужского рода, но иронически может употребляться по отношению к женщинам с артиклем среднего рода – das Mensch.

2. Имена существительные женского рода являются, как правило, производными от мужских, а не наоборот. Им часто сопутствует негативная оценочность. Применение мужского обозначения к женщине допустимо и повышает ее статус. Наоборот, номинация мужчины женским обозначением несет в себе негативную оценку.

3. Существительные мужского рода могут употребляться неспецифицированно, т. е. для обозначения лиц любого пола. Действует механизм включенности в грамматический мужской род. Язык предпочитает мужские формы для обозначения лиц любого пола или группы лиц разного пола. Так, если имеются в виду учителя и учительницы, достаточно сказать «учителя». Таким образом, по законам феминистской лингвистики представленность лиц женского пола вообще игнорируется в языке как неравноправная.

4. Согласование на синтаксическом уровне происходит по форме грамматического рода соответствующей части речи, а не по реальному полу референта.

Нем.: Wer hat hier seinen Lippenstift vergessen? (букв.: Кто забыл здесь его помаду?), хотя речь идет о женщине.

5. Фемининность и маскулинность разграничены резко как полюса и противопоставлены друг другу в качественном (положительная и отрицательная оценка) и в количественном (доминирование мужского как общечеловеческого) отношении, что ведет к образованию гендерных асимметрий.

Эти асимметрии получили название языкового сексизма. Речь идет о патриархальных стереотипах, зафиксированных в языке и навязывающих его носителям определенную картину мира, в которой женщинам отводится второстепенная роль и приписываются в основном негативные качества. В рамках этого направления исследуется, какие образы женщин фиксируются в языке, в каких семантических полях представлены женщины и какие коннотации сопутствуют этому представлению. Анализируется также языковой механизм включенности в грамматический мужской род: язык предпочитает мужские формы, если имеются в виду лица обоего пола. На взгляд представителей этого направления, механизм включенности способствует игнорированию женщин в картине мира. Исследования языка и сексистских асимметрий в нем основываются на гипотезе Сепира – Уорфа: язык не только продукт общества, но и средство формирования его мышления и ментальности. Это позволяет представителям ФЛ утверждать, что все языки, функционирующие в патриархальных и постпатриархальных культурах, суть мужские языки, которые строятся на основе мужской картины мира [Кирилина, 2004].

Весьма интересны в данном аспекте также данные антропологов о существовании в некоторых примитивных культурах не только раздельных тезаурусов для общения между собой мужчин и женщин, но и различий в грамматической и синтаксической формах языка, позволяющих установить в данных сообществах наличие самостоятельных «мужского» и «женского» вариантов языка. Исходя из вышеперечисленных фактов, ФЛ настаивает на переосмыслении и изменении языковых норм, считая сознательное нормирование языка и языковую политику целью своих исследований [Baron, 1996].

Именно к этому периоду относится возникновение понятия «гендер» как концепта, призванного подчеркнуть социальный характер отношений между полами и исключить биодетерминизм, имплицитно присутствующий в понятии «секс», которое связывает социальное предназначение и ожидания в отношении поведения индивида с его биологическими свойствами.

Исследования особенностей коммуникации в однополых и смешанных группах характеризуются широким охватом: анализируются самые разные аспекты ведения аргументативных диалогов (телевизионные ток-шоу, диалоги врачей и пациентов, речевое общение в семье и т. д.). В основе исследований лежит предположение о том, что на базе патриархальных стереотипов, зафиксированных в языке, развиваются разные стратегии речевого поведения мужчин и женщин. Это дополняет теорию коммуникации данными, существенными для интерпретации высказываний: выражение в речевых актах власти и доминантности; новый взгляд на условия соблюдения принципа кооперации; расширение представлений о коммуникативных неудачах, включая прерывание говорящего, невозможность завершить высказывание, утрату контроля над тематикой дискурса, молчание и ряд других параметров. Все это можно считать ценным вкладом в анализ дискурса.

Были установлены некоторые отличительные черты женского речевого поведения:

1) женщины чаще прибегают к уменьшительным суффиксам;

2) для женщин более типичны косвенные речевые акты; в их речи больше форм вежливости и смягчения, например, утверждений в форме вопросов;

3) в речевом поведении женщин отсутствует доминантность, они лучше умеют слушать и сосредоточиться на проблемах собеседника;

4) в целом речевое поведение женщин характеризуется как более гуманное.

Однако именно этот факт, на взгляд представителей феминистской лингвистики, имеет при общении в смешанных группах отрицательные последствия для женщин. Их предупредительное, неагрессивное и вежливое речевое поведение укрепляет сложившиеся в обществе пресуппозиции и ожидания того, что женщины слабее, неувереннее и вообще менее компетентны.

Таким образом, женская коммуникация по сравнению с мужской оказывается дефицитной. ФЛ подвергла сомнению гипотезу дефицитности женской коммуникативной интеракции, выдвинув на ее место гипотезу дифференции. В связи с этим ФЛ критически были осмыслены выводы Р. Лакофф в указанной выше работе о ситуации «двойной связанности», в которую попадают женщины при коммуникации в смешанных группах: типично женские тактики речевого поведения (уступчивость, кооперативность, более редкое по сравнению с мужчинами употребление перформативов, высказывание утверждений в форме вопросов и т. д.) не способствуют восприятию содержания сообщений, создавая впечатление неуверенности и некомпетентности. Если женщины пользуются мужскими тактиками, которые, по Лакофф, характеризуются наступательностью, меньшей кооперативностью, частым использованием директивных речевых актов, то они воспринимаются как неженственные и агрессивные, что в интерпретации ФЛ вызвано несоответствием такого коммуникативного поведения стереотипам распределения ролей в обществе. В связи с этим были разработаны специальные тактики, помогающие женщинам быть услышанными [Лакофф, 2004, с. 132–136].

Отечественные исследования гендерных аспектов коммуникации также привели к интересным научным результатам. Так, например, научная школа, сформировавшаяся на базе Московского государственного лингвистического университета, отрицает перманентное присутствие категории «гендер» в языке и речи (коммуникации). При изучении коммуникации, речевого поведения и других феноменов, связанных с говорением, данная школа признает гендер «плавающим» параметром, т. е. фактором, проявляющимся с неодинаковой интенсивностью вплоть до полного его исчезновения в ряде коммуникативных ситуаций. Такая постановка вопроса является наиболее современной и соответствует данным, полученным в новейших исследованиях по социальной психологии и социологии. Современные теории социальной идентичности рассматривают гендер как «разыгрываемый», или конструируемый, в ходе коммуникативного взаимодействия феномен. Существует варьирование индивидами выбора языкового регистра в зависимости от их социальных целей. Так, говорящий может акцентировать или затушевать некоторые параметры своей личности в целях солидаризации с собеседником или дистанцирования от него. Следовательно, коммуникативная ситуация может оказывать глубокое воздействие на дискурс, что подтверждает интерактивную природу конструирования идентичности. В любом случае рассмотрение гендерных аспектов языка и коммуникации вне культурного контекста нельзя считать научным. Особенности гендерного концепта в разных языках и культурах, их несовпадение, а также последствия этого несовпадения в межкультурной коммуникации также представляют большой интерес для ученых.

Интересные данные для исследования коммуникативных особенностей гендера можно найти в работе Б. Барон «Закрытое общество», где рассматриваются и гендерно-специфичные различия в профессиональной коммуникации в университетской среде [Baron, 1996].

Обосновывая неправомерность признания мужского и женского языков и несостоятельность концепции гендерлекта (самостоятельного существования на современном этапе развития общества «мужского» и «женского» вариантов языка), автор делает вывод о том, что изучение гендерных особенностей речевого общения должно проводиться с учетом контекста и ситуации общения. Постоянных и не зависящих от контекста признаков мужской и женской речи не существует. Взамен устаревшего противопоставления мужской/женский язык применяется понятие «гендерно-предпочитаемых стилевых форм». Такое понятие вводится для обозначения того факта, что представители разных полов внутри определенного коммуникативного жанра, как показывают эмпирические данные, чаще выбирают определенный тип речевых актов. Согласно результатам исследований коммуникации в неевропейских культурах установлено, что одни и те же типы речевых актов могут в силу культурной обусловленности быть допустимыми или вероятными для представителей того или иного пола в разных культурах.

Выявлены четыре типа коммуникативных жанров, в которых с наибольшей вероятностью проявляется значимость гендерного параметра: 1) управление коммуникацией (предоставление слова, комментарий к высказываниям, длительность речевого отрезка и т. п.); 2) конструирование статуса эксперта; 3) шутливая коммуникация; 4) несогласие/аргументативные дискурсы [Кирилина, 2004].

1. Активность модератора имеет значение. В теледискуссиях женщинам реже предоставлялось слово, а модератор, сам экспертом не являющийся, считал возможным критиковать или поучать их.

2. Вероятность конструирования более высокого статуса эксперта для мужчин выше, чем для женщин. В коммуникации для мужчин установлена прямая зависимость конструирования статуса эксперта в коммуникативном общении и ожиданий, присутствующих к началу коммуникации по умолчанию: высокий профессиональный или общественный статус ведет к высокому коммуникативному статусу. У женщин столь непосредственной зависимости не выявлено. Женщины сами способствовали созданию более низкого коммуникативного статуса, что выражалось в излишней медлительности выдвижения аргументов, переадресации направленного им вопроса и незавершении экспертного высказывания, а также в редких высказываниях поучающего характера.

По умолчанию высокий коммуникативный статус приписывался лишь тем женщинам, чье общественное положение было очень высоким.

3. При рассмотрении особенностей институционального фрейма «университет», типичных коммуникативных конвенций и ограничений уделяется внимание отсутствию жесткой заданности коммуникативных норм и возможности их определенного варьирования. Отмечается, что наибольший интерес представляют высказывания, отклоняющиеся от заданной нормы.

4. Феномен несогласия. При анализе данных (записей профессиональной коммуникации, прежде всего бесед на заседаниях и коллоквиумах) отмечалось многообразие жанров в границах фрейма «университет».

Академическая коммуникация наиболее высокой степени публичности и официальности обнаруживает значительно больше ограничений и регламентированности содержательного (заданность темы), временно го (порядок предоставления слова, ограниченность продолжительности выступления, заданность последовательности коммуникантов) и личностного характера (исключение определенных групп лиц, речевая активность избранных и т. п.), нежели менее структурированные коммуникативные ситуации.

Главная особенность выражения несогласия состоит в его завуалированности. Прямая и неприкрытая критика нетипична для общения в рассматриваемой среде. Так, слово nein в начале высказывания встречается крайне редко. Напротив, употребление слова ja представляет собой типичное начало критического выступления. Также редко встречаются в начале речевых отрезков реплики: «Das ist falsch» («Это неверно»), «Ich stimme Ihnen ?berhaupt nicht zu» («Я совершенно с вами не согласен/не согласна»). Значительно чаще высказывание имеет довольно длинный пролог, и лишь затем выражается критическое замечание, причем до последнего момента критический настрой говорящего остается замаскированным и выражается в форме оказания помощи, переспроса, уточняющего вопроса и даже похвалы. Интенсивность такого речевого поведения прямо связана со степенью официальности ситуации.

Анализируя особенности поведения ученых-мужчин и ученых-женщин в университетском общении на профессиональные темы, Б. Барон устанавливает, что ученым-мужчинам более, чем ученым-женщинам, свойственны переход к монологическим высказываниям в прениях, ироническое несогласие, а при ответах на критику – ссылки на авторитеты и собственный профессиональный статус [Baron, 1996, S. 18–44].

В высказываниях женщин-ученых амплитуда между начальным комплиментом и заключительной критикой оказалась в среднем меньше, чем у мужчин. У них также очень редко встречается ирония при критике оппонента или при защите собственной точки зрения. Отмечается также тенденция докладчиц к неиронической самокритике и более быстрое, чем у мужчин, согласие с точкой зрения критикующего, более редкие ссылки на авторитеты, цитаты, поучения. Все это позволило автору сделать вывод о недостаточном стремлении женщин к достижению статуса эксперта.

На основании обобщения материалов исследований гендерных аспектов коммуникации можно выдвинуть гипотезу о развитии коммуникации в истории человечества в движении от специфических языковых форм для различных полов к унификации коммуникативных средств на андроцентрической основе [Пушкарева, 1999].

Основанием подобного варианта развития является движение общества от жесткого разделения труда по половому признаку и социализации преимущественно в моногендерных группах к унификации человеческой деятельности и социализации в стандартизованной образовательной среде, формируемой преимущественно мужской половиной человечества.