Возмездие Коры Блум

Возмездие Коры Блум
Алла Краснова

Молодая женщина по имени Кора Блум попадает в аварию, после которой у нее отнимается правая рука. С виду кажется, что это обычное ДТП, пока ее не начинают настигать флешбэки из ее прежней жизни, после которых ей остается только одно – возмездие. Получится ли у нее осуществить его?

Алла Краснова

Возмездие Коры Блум

Глава 1

Я не могу припомнить, сколько раз я репетировала эту сцену, как я подхожу к его замку, потом захожу в него, направляюсь к нему. Я не помню сколько раз я прогоняла в мозгу эту сцену, в том самом мозгу, который… Впрочем, об этом после.

Я столько раз представляла, как приближаюсь к нему, что эта сцена начала существовать сама по себе, как будто уже жила в будущем. Сотни раз, тысячи раз я приближалась к нему и говорила: "Вот мы и встретились", а дальше наступало возмездие. В моем воображении (спасибо, у меня осталось хоть это) всё было именно так. А сейчас, когда я стояла возле его замка, мои чувства немного притуплены. Если бы кто-то увидел меня со стороны, то вряд ли бы понял, что внутри у меня пылает жажда возмездия, потому что, скорее всего, я выглядела невозмутимой. Мое желание возмездия было спрессовано во мне насколько, что я выглядела как скала, но не потому, что я женщина-киборг. А потому, что когда-то я была просто Корой Блум, обычной молодой женщиной, у которой когда-то вероломно украли право быть собой и управлять своей жизнью.

***

Я помню тот день так, как будто это было вчера. В тот первый июньский день я закончила работу довольно поздно, потому что выступала с музыкальной группой "Кроффт". Я работала бэк-вокалисткой, нашу музыкальную группу пригласили выступить на небольшой вечеринке в закрытом клубе. Я отработала в этот день с полной отдачей, хотя я с трудом переношу шумные вечеринки в клубах, где большое скопление нетрезвых людей.

Изначально я хотела быть сольной певицей, но и работа на бэк-вокале в группе «Кроффт» меня тоже радовала. Попутно я работала над своим новым альбомом как автор и исполнитель, а днём – секретарем на ресепшн, надо же было на что-то жить.  Конечно, я выматывалась. Но этот день вымотал меня настолько, что я забыла переодеться и поехала прямо в сценическом платье домой. Оно было длинное, в пол, серебристого цвета с отрытыми плечами и большим разрезом почти до талии.

Я поняла, что не переоделась только в машине и то только по взгляду проходящего мимо моего автомобиля мужчины, который со странной ухмылкой посмотрел на меня. Честно, мне было пофиг. Единственное, что смущало, так это то, что я забыла снять крупные серебристые серьги, которые тянули уши. Я подумала, что сейчас доеду до светофора и сниму их.

Этот первый день лета не был жарким, а к вечеру ещё сильнее похолодало. Огни города и плавное движение автомобиля обычно успокаивали меня, но в тот вечер мне просто хотелось домой, чтобы упасть на кровать и вырубиться в сон.  Мне лень было переодеваться, и в какой-то степени я была рада своему одиночеству, потому что дома мне не придется ни с кем разговаривать. Когда я ехала в машине, в моей голове крутилась моя новая песня, написанная на расставание с моим парнем Эдом, которого я когда-то считала любовью всей моей жизни.

Когда я начинала писать эту песню, мы ещё встречались, а когда расстались, то я решила, что обязательно допишу ее в знак нашей большой любви, как прощальный подарок ему и себе тоже. Мысленно я ее дописала, оставалось только записать ее в студии звукозаписи, чтобы считать свершившимся фактом моей биографии.

С Эдом мы почти не общались. Расстались, впрочем, мы из-за моего творчества, точнее моего плотного графика, куда он был выписан не первым номером. Его просто не устраивало, что меня никогда нет рядом. Мы ругались на этой почве, потом искали компромиссы. Я старалась решить эту проблему, но в сутках всего двадцать четыре часа как не крути, и для Эда не находилось места ни днём, ни ночью. Я страдала, но, когда он ушел, испытала облегчение. Я чувствовала, что он обижен на меня. В какой-то степени новой песнью я хотела заслужить его прощение.

Последнее, что я помню из той дороги, а точнее – той моей жизни, это как я остановилась на светофоре, потом сняла серьги. Рядом на соседнем сиденье лежала моя большая ярко-зеленая сумка, и я потянулась к ней, чтобы закинуть серьги туда. Я думала, что я отвлеклась от дороги на какие-то доли секунды, и их хватило, чтобы разделить мою жизнь на до и после. Больше я ничего не помнила.

Мне потом в больнице рассказывали, что было несколько скорых и полицейских машин. Моя машина была всмятку, потому что в нее на полном ходу врезался черный джип. Я не помнила ни этого джипа, ни этого водителя, который был за рулем. Пока я не открыла глаза на больничной койке, в моей голове играла эта мелодия, эта песня, которую я сочиняла для своего бывшего, но я не знала, что вместе с этой мелодией попрощаюсь не только со любимым мужчиной, но и со всей своей прошлой жизнью.

В больнице мне сказали, что я осталась чудом жива, что при таком столкновении не выживают. Мне рассказывали, что когда приехала полиция, то, глядя на мою машину, сжатую в гармошку, они спрашивали: "Где труп?". Трупом должна была быть я. Каким-то чудесным образом в этот день в моей машине сработали все подушки безопасности, поэтому я осталась жива. Мне сказали, что водитель черного джипа скончался на месте от травм.

В больнице мне постоянно твердили, что мне очень повезло и я должна радоваться, что осталась жива. Но я никак не реагировала на эти слова. Если раньше у меня был стимул и мотивация жить на всю катушку, у меня были амбиции, то после аварии, я поняла, что пришло в негодность не только мое тело, но и моя жизнь. Я не чувствовала свою правую руку, она просто болталась сбоку. Я не понимала, как можно выступать и играть на гитаре подбирать музыку без правой руки. Я не хотела, чтобы на сцене меня жалели, это было слишком унизительно для меня. Это был конец, все мои планы обрушились в момент столкновенья. В больнице я просто лежала и смотрела в потолок, я не могла пошевелиться, подняться с постели, у меня не было сил. Речь у меня была замедлена то ли из-за лекарств, что мне давали, то ли из-за черепно-мозговой травмы, моя голова была забинтована. Меня никто не навещал, навещать было просто некому. С парнем я рассталась, с семьёй я и раньше отношения не поддерживала. О том, что меня будут искать на работе, я и думать не хотела, отчасти виня их в случившемся. Этот бешеный рабочий график сводил меня с ума, хотя я сама на него подписалась.

Теперь у меня не было работы, и возвращаться мне было некуда, потому что моя съемная квартира вряд ли бы пустовала так долго. Хозяйка квартиры и раньше была недовольна, что в ее квартире по ночам звучит музыка, на которую ей жаловались соседи. Так что наверняка она испытала облегчение, что я не вернулась, и теперь квартиру можно сдавать более дисциплинированным людям, которые не будут петь по ночам и играть на гитаре.

В больнице, где я лежала, зеркал не было, телефона у меня не было, его забрали, так было положено. Весь персонал был в зеленоватой одежде, хотя мне раньше казалось, что врачи ходят исключительно в белом. Из коридора я слышала, что одна из медсестер, разговаривая по телефону, сказала, что она скоро вернётся домой. Это последнее слово прострелило меня насквозь, оно доделало то, что не доделала протаранивший мою машину джип. Теперь мне некуда было возвращаться.

Периодически я думала, что вообще не хочу видеть людей. Поэтому я даже не спрашивала, когда меня выпишут из этой больницы и выпишут ли вообще. На случай моего отчаяния – на окнах были решетки. Но это была избыточная мера, потому что у меня не было сил подойти даже к окну. Я не знала, как я выгляжу, не чувствовала времени, и отчасти была рада, что никто из прежней жизни не напоминает о себе, как будто ее и вообще не было, а значит я ничего не потеряла.

Именно в таком состоянии я познакомилась с ним. Я помню этот день, когда я его увидела. Это был обычный, ничем не примечательный день, сливавшийся с предыдущими днями, проведенными в больнице. Если бы мне сказали, что я провела в больнице год, то я бы без труда поверила в это, но на самом деле на тот момент я провела там почти две недели. Я не знала, какое было время суток, вечер или утро, какой день недели вообще, мне это было безразлично, но он вошел в палату – и как будто всё изменилось. Я запомнила его легкий, смеющийся взгляд.

– Добрый день, Кора, – кивнул он весело мне. – Я ваш новый лечащий врач, – он подошел ко мне и поставил на тумбу, которая стояла возле моей кровати, что-то вроде маленького портативного компьютера. – Меня зовут Арнольд Торн-Коннор, и вы по всем вопросам можете обращаться ко мне. Это моя клиника. Клиника доктора Коннора.

Я внимательно посмотрела на него, зависнув в своих мыслях.

– У вас все будет прекрасно, – присел он на стул. – Я вам обещаю. Я посмотрел ваши снимки, МРТ головного мозга, и поверьте, у вас всё будет хорошо, просто нужна небольшая операция и последующая реабилитация.

Из вежливости я кивнула и попыталась улыбнуться, хотя не особо чувствовала левую часть лица.

Потом он приходил еще несколько раз за день, и мы общались с ним. Он говорил мне утешительные речи, подготавливая меня к операции. Мне нужно было сдать все необходимые анализы. Нас следующий день одна из медсестер подошла ко мне и, протянув мне авторучку, попросила подписать их, а потом очень резко смутилась. Я вначале не поняла почему, но вдруг вспомнила, что я ничего не могу подписать правой рукой, к которой она поднесла мне авторучку. Пришлось подписывать левой.

– Это согласие на хирургическое вмешательство, я оставлю вам прочитать, а потом вы сможете поговорить с лечащим врачом.

Я кивнула, хотя я не собиралась читать. Мне вообще было все равно что подписывать, какая разница. Ведь даже если бы операция закончилась очень плачевно, то оплакивать меня все равно было некому.

***

В день операции я не волновалась вообще. Мне даже хотелось, чтобы мне поскорее дали наркоз, и я отошла от реальности. Арнольда я не видела. Мне дали наркоз. Мне сказали, что операция будет длиться около часа, но этот час провел для меня за одну секунду, в которую я ничего не заполнила, как будто закрыла, а потом открыла глаза. Я чувствовала жжение в висках и сильное головокружение. После операции в палату ко мне подошел Арнольд и, взяв меня за руку, сказал, что всё прошло идеально, а теперь мне надо немного поспать, чтобы побыстрее восстановиться. Когда Арнольд ушел, то медсестра, ставя мне капельницу, сказала, что мне очень повезло, что сам Арнольд Торн-Коннор делал мне операцию. Она говорила о нем с придыханием. Впрочем, я не придала этой информации большого значения, потому что для меня на тот момент было намного важнее поскорей провалиться в сон, чтобы как можно меньше думать о том, кто я теперь, и что меня дальше ждет.

Реабилитация была болезненной, я очень тяжело отходила. И всё это время со мной был Арнольд, он поддерживал меня, говоря, что скоро все будет совсем хорошо. Единственное сомнение у него вызывала моя правая рука, она почти не двигалась. Я ни с кем не хотела говорить о своей прошлой жизни, даже с самой собой. Поэтому, когда Арнольд зашел и спросил меня готова ли посмотреть на себя в зеркало, я согласно кинула. Я не понимала, почему они так тщательно берегут меня от зеркал, ведь мне действительно было всё равно. Я уже потеряла руку, какая разница, как я выгляжу, если я не смогу выйти на сцену, которая была для меня всем.

Когда я согласилась, Арнольд подошел ко мне и повел за собой.

– Пойдем со мной, – сказал он, и в его голосе я почувствовала уверенную твердость.

Я не сопротивлялась. Мы шли по больничным коридорам, точнее даже не шли, он вел меня, но не потому, что было идти тяжело, а потому что была ведомой. Меня как будто бы не было, все было в тумане.

Он завел меня в большой зал. Наверное, там собирались консилиумы и шли конференции, он подвел меня к стене, на которой было огромное зеркало от пола до потолка. Я увидела себя сразу всю, это было неожиданно. С удивлением я посмотрела на свою голову, из которой смешно вырастали волосы, торчащие в разные стороны.

– Прикольно, – сказала я. – Если б рука двигалась, то было бы совсем норм, – с усмешкой добавила я.

На самом деле мое отражение в зеркале меня не пугало, хоть оно было жалким. Было видно, как сильно я изменилась, ведь последний раз я себя помнила в сценическом платье, здоровую и молодую. Я бы непременно расплакалась, если бы хотела испытывать чувства. Но я не хотела. Я просто смотрела на себя как на другого человека. Мой лицо стало худым и бледным, оно сильно осунулось, обнажив мимические морщины, которых я раньше не замечала, мои тонкие руки стали еще тоньше, а вот шрамов было не видно. Только легкая повязка на голове свидетельствовала о том, что была операция.

– Ну что, ты готова начать новую жизнь? – жизнеутверждающе спросил он.

И я почему-то ответила:

– Да, готова.

Хотя на самом деле это было неважно.

Глава 2

Арнольд опекал меня как мог, когда реабилитация отнимала у меня все силы. Со мной занималось много специалистов, но они почти не разговаривали со мной, не спрашивали, что я чувствую. Друзей у меня тут не было, хотя я точно знала, что кроме меня тут еще были пациенты, иногда я видела их из окна, покрытого решетками, опять же для моей безопасности. Мне объяснили, что все пациенты здесь тяжелые, поэтому разделены по блокам и изолированы друг от друга. Единственным, кто общался со мной, был Арнольд, иногда он мог прийти и поговорить со мной. В какой-то момент я поняла, что жду, когда он придет, потому что изоляция мне явно шла не на пользу.

Сейчас вспоминая то свое состояние, я могу сказать, что действовала как будто под гипнозом. Мне странно вспоминать, как Арнольд вошел в мою палату и спросил, что я собираюсь делать дальше. Он имел в виду мое будущее. Я не знала, что ответить ему, потому просто растеряно посмотрела на него. Тогда он сказал:

– А почему бы тебе не перебраться ко мне?

– К вам? – переспросила я, даже не поняв, что он уже перешел на ты.

На самом деле я бы в том моем состоянии согласилась на все что угодно.

– Хорошо, – кивнула я, даже не спросив, куда он предлагает мне перебраться и что я там буду делать.

Для меня, когда-то свободолюбивой женщины, такое поведение было не характерно, но я не задумывалась об этом. В моей голове почему-то было пусто, а если и возникали мысли, то они были скорее о музыке, потому что все чаще и чаще в моей голове играла та песня, которую я хотела записать. Я правда не знала зачем, ведь все равно ее уже никто, кроме меня не услышит.