Закон парных случаев

Маша за него искренне переживала, но почему-то ей тоже ни разу не пришло в голову просто пригласить его к себе домой пообедать вместе, позаниматься – она тоже стеснялась. Если и мелькала у нее такая мысль, то была уверена – он не придет, подумает, что зовут из жалости. Теперь она думает, что могла и ошибаться. Он мог прийти и был бы хоть раз счастлив чьим-то вниманием к себе. Только однажды, заметив, что подошву единственных туфель-полуботинков он стал подвязывать тонким электрическим проводом, на переменке ребята из группы вдруг скинулись своими «обеденными» деньгами и купили ему ботинки. Покрасневший до ушей, смущенный Коля долго отказывался от подарка. В конце концов, общими усилиями его уговорили, и большая заслуга в этом была именно Германа. «А если ты мог бы кому-то помочь, разве… Ты должен быть здоров, чтобы дотянуть до диплома». Но спасти Колю им не удалось. Плохо одетый и всегда голодный, он продолжал мерзнуть, простуживаться и маяться с воспалением уха. Промучившись таким образом еще год или два, Коля вынужден был уехать домой, где вскоре умер от воспаления мозговых оболочек.

Откуда был сам Коля, из какого города, из какой семьи, Маша так и не узнала. Вспоминая о нем, Маша продолжала мучиться угрызениями совести, она не могла себе простить, что постеснялась вовремя протянуть ему руку помощи, принести ему папин старый свитер или папины ботинки. Папа бы понял и разрешил, а Колю она могла бы уговорить. Инфантильная дура или эгоистка? Теперь она нашла бы слова. Может быть, поэтому она так и не смогла забыть его лицо, его взгляд – глаза в глаза и его смущенную улыбку…

Кстати, а скольких она помнит из своего потока? Хорошо – только, пожалуй, два-три десятка. Герман (будущий проректор), стихоплет Саша (ушедший в научную информацию), три Жени (двое из них – ее поклонники и, как минимум, один профессор), талантливый Игорек (он был такой субтильный), супер серьезный Изъяслав (будущий директор), лукавый Слава (тоже профессор), теоретик Юлик, красавица Ирочка, умница Дима (крупный ученый, завкафедрой), неудачница Неля, а еще Таня и три Аллы в одной группе. Эх, ребята, ребята! Где вы сейчас? А ты, Андрей? Из какой галактики смотришь на нашу грешную землю, где все люди – грешники?

Андрей, как большинство столь одаренных людей, был человеком неординарным и очень сложным. Именно эта неординарность изначально приковала к нему Машино внимание.

А что, если в ней он просто нашел тогда благодарного, отзывчивого слушателя, и пением своим он признавался в любви не столько к ней, к Маше, сколько к самой музыке? Музыкой он пытался восполнить то, что требовала и не получала его душа, а Маше казалось, что он поет ей о себе, взывая к ее ответным чувствам… Зачем теперь искать разумные ответы и объяснения?

Кроме прочих особенностей, в Андрее жила удивительная честность и «камертонная» чувствительность к несправедливости жизни. Если и существовало в нем сознание собственной незаурядности, оно вовсе не помогало ему найти точку опоры в этом плохо устроенном, трехмерном мире и смириться с его противоречиями. Вероятно, ему нужно было свое, четвертое, «духовное» измерение, которого он не находил. Может быть, таким как он, не хватало утраченной веры в доброту людей и справедливость Бога? Но приземленная, подогнанная «к случаю» религия его тоже не устраивала.

Он был «блуждающей звездой» в отнюдь не солнечной системе человеческих отношений. Он считал, что основное население Земли, даже самые образованные – примитивные люди, которым зачем-то нужна вечная жизнь, но при этом они постоянно и яростно враждуют и безжалостно истребляют друг друга. Что никакого бессмертия тела и души нет. А любовь, секс, дети – это просто ловушка, защита от страха перед вечной тьмой, смертью. Иллюзия бессмертия.

Когда Андрей начинал утверждать, что существование людей сводится к животной жажде жить и «разумному эгоизму», Маша возмущалась и отчаянно выискивала аргументы, оспаривая каждый его тезис. Она соглашалась с очевидным – мир устроен на редкость плохо. Кто-то вынужден жить в жаркой пустыне, кто-то в вечном холоде. Разные природные условия, разные ресурсы, вот и получается «рента второго рода». (Уроки политэкономии еще были свежи в памяти.) Кому-то удается получить хорошее образование, кому-то нет. Кто-то беден, а кто-то богат – это уже социология. Кто-то здоров от рождения, а кто-то болен – это генетика. Это трудно исправить быстро, но со временем… Все человечество меняется… Социализм – разве это плохо? Каждому по труду… Жизнь становится другой, и когда-нибудь…

Но в глубине души Маша понимала: это всего лишь «общие слова», чужое знание. Что будет дальше – никто не знает. А то, что обещал Кампанелла, вряд ли сбудется. Да и нужно ли это людям?

Споры были долгими и утомительными. Ей было всегда интересно слушать Андрея, а ему было лестно найти человека, который согласен долго и терпеливо выслушивать его мнение по разным вопросам, пусть даже не соглашаясь с ним. Ребята из общежития такие разговоры не воспринимали, считая, что он просто слишком умничает…

За этими спорами они забывали, что оба шли на свидание, а не на научную дискуссию. Порой Маша чувствовала, что опять не нашла нужных аргументов, что опять проигрывает спор, но она была уверена в своей правоте и надеялась, что в следующий раз обязательно сумеет ее доказать! Потом они расходились по домам, и каждый оставался при своем мнении. Переубедить его не удавалось.

Временами ей даже казалось, что, возможно, он во многом прав. Но было в его аргументах и доказательствах что-то абстрактное, несправедливое и обидное по отношению к ее семье. Одновременно она чувствовала, вернее, начинала подозревать, что в сердце Андрея есть какая-то непроходящая боль, горькая обида, незаживающая рана, которую он старательно хочет залепить пластырем своих хорошо продуманных аргументов.

Но Маше нравилась эта нестандартность Андрея. После него ей трудно было представить, о чем можно говорить со всеми ее друзьями-мальчишками, которые вдруг начнут рассказывать про вчерашний футбол, про кино, которое «надо обязательно посмотреть». Круг чтения в те годы тоже был у всех примерно одинаков – школьная классика, которая всем изрядно надоела. Андрей же легко оперировал словами и понятиями, которые открывали ей какой-то новый мир. Прекрасно владея немецким, он играючи сдавал необходимые «тысячи» знаков перевода в неделю, легко общался с преподавателем, а в свободное время читал какие-то диковинные книги по психологии человека и журнал «Yahrbuch fur Psychoanalytic”.

Так вот откуда он черпал все новые аргументы, чтобы убедить ее! Но в чем? Что жизнь плохо устроена? Что жить не стоит? Слишком поздно Маша поняла, что все его поиски правды свелись к простому объяснению – все горести человечества кроются в двойственной природе «царя природы» – маленького, хрупкого человека. Любовь и голод правят миром.

Для Маши его странный, удивительный взгляд на жизнь был настоящим открытием, потрясением. Андрей будто нечаянно посягнул на благополучие многих людей, в том числе и ее семьи. Это казалось ей несправедливым. До того момента неустроенность человечества в целом ее не так остро волновала, хотя за несчастных и обездоленных она всегда переживала. Как мама. Но в то же время, люди такие разные, но такими их создала природа! Мужчины и женщины, здоровые и не очень, высокие и низкорослые, голубоглазые и кареглазые, белые и черные… Но почему же в обществе всегда были и есть честные и нечестные, работящие и ленивые? Может быть в этом причина, откуда берутся бедные и богатые? Да и потом. В коммунизм, который раздаст всем поровну счастья, она и тогда не очень поверила, как и во всеобщую, умозрительную справедливость. Одинаково ли само понятие счастья?

Порой думая об этом, Маша приходила к выводу, что никаких рецептов глобального переустройства мира пока никем не найдено, поэтому и сама поисками не занималась.

Это только в теории людей можно заставить жить «по совести», работать с полной отдачей и получать по заслугам. В жизни почему-то часто все наоборот. Школьный учитель нищенствует, а продавец овощного магазина – купается в роскоши. Да и государство, когда вмешивается, только вредит. Вот, чукчи. Привыкли жить в теплых чумах из оленьих шкур, питаться свежей рыбой и передвигаться на собачьих или оленьих упряжках. Разве они стали счастливее, живя в промерзающих бетонных домах, питаясь консервами, в ожидании, когда подвезут продукты/керосин/бензин или спирт, чтобы «согреться»?

А что касается ее мамы, то из своей зарплаты она половину раздает бабушкам, теткам, которые по злому року остались с нищенской пенсией или вообще без нее. Она и чужим помогает. А если бы раздала все, то иначе, как «блаженной» ее никто бы и не называл. Ее и без того подруги зовут мать Игуменья.

Маша, выросшая в тепличной обстановке уютной интеллигентной семьи, порой воспринимала рассуждения Андрея чуть ли не как «высший суд справедливости», его слова лишь настораживали ее, но не отпугивали. Сейчас ей даже представить трудно, почему она сразу не убежала прочь от его столь депрессивного восприятия мира. Если бы она могла открыться маме, посоветоваться! Просто чувствовала, что маме это не понравится, и она начнет ее отговаривать от общения с этим юношей. Она была уверена, что со временем сама с этим справится, потому что верила в целительную силу своей любви и человеческого тепла.

После этого к ее девическим мечтам о необыкновенной романтической любви, как в «Гранатовом браслете», стало примешиваться зарождающееся чувство материнской жалости к этому нищему «принцу» из общежития. Пусть он прав, кругом полно несправедливости и жестокости, но много и прекрасных, добрых, самоотверженных людей, и на них держится мир. Она хочет помочь ему обрести «точку опоры», чтобы хоть немного изменить мир к лучшему. Единственное, о чем Маша не задумывалась – кем ей придется стать в его системе ценностей. Музой? Другом? Женой?

Просто стоял дивный, солнечный майский день, полный света, тепла и весенней свежести, легкие ароматы цветов кружили голову. В старых дворах Замоскворечья распускалась сирень. Двое, он и она, просто сидели-сидели на высоком пригорке напротив Лефортовского парка, долго о чем-то разговаривали, а потом вдруг вскочили и помчались в ЗАГС, пока не закрыли, регистрировать брак, наплевав на дурацкие приметы, вроде этой: «В мае жениться – всю жизнь маяться». Запущен первый спутник Земли! Человек рванулся в космос, а они на своих «крылышках» рванули всего лишь в ЗАГС. Так неужели их может остановить какая-то глупая примета? Выдумки все это и предрассудки! Они любят друг друга, и все у них будет хорошо!

Говорят, если Бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум. Значит, любовь и есть тот самый коварный Бог? Или время от времени перепоручает Он свои обязанности взбалмошному, беспечному Купидону? Так вдруг возник влюбленный Андрей, приземлился рядом с Машей, вроде как, ниоткуда, и все вокруг, кроме их двоих, перестало существовать.

Глава 5

Неравный брак

Анна Савельевна недавно пришла с работы и начала готовить ужин, когда наружная дверь их коммунальной квартиры привычно хлопнула и знакомые шаги отозвались легким эхом в длинном коридоре. На пороге комнаты появилась Маша со своим «сереньким» и сказала:

– Мама, мы с Андреем расписались.

Сейчас-то Маша вполне может представить себе тот шок, в который повергло маму ее сообщение.

«Взрывная волна» Машиного известия, докатившись до слуха, но еще не до сознания Анны Савельевны, сбила ее с ног. От неожиданности она осела на стул. Нож, которым она резала хлеб, выпал из рук прямо на тарелку. Фарфоровая тарелка издала обиженный звук и раскололась на две равные половинки. От этого звука Анна Савельевна будто очнулась, попыталась понять, что сказала Маша. Когда смысл сказанного дошел до сознания, она быстро вскочила на ноги и с растерянной улыбкой пролепетала.

– Ну, что ж. Поздравляю вас, дети.

Такого стремительного развития событий в жизни дочери она, как и сами «дети», представить не могла. Чтобы ее робкая и ласковая девочка, домашний котенок, вдруг, сломя голову, выскочила замуж? Что случилось? Почему такая поспешность? Уж не беременна ли? Она с трудом сдержала себя, чтобы не начать с вопросов, готовых лавиной сорваться с языка,

– Будем знакомы, – продолжила она все еще неуверенным голосом. Растерянность не проходила. – Пожалуйста, проходите, не стесняйтесь. Я сейчас чай заварю, посидим, поговорим…

«Молодожены» все еще стояли у порога, не решаясь сдвинуться с места. Поняв, наконец, что их не выгоняют из дома, а приглашают к столу, они быстро переглянулись, сделали пару шагов вперед и осторожно взялись за спинки стульев.

Когда все трое сели за стол, Анна Савельевна хотела было что-то еще спросить, но поняла, что не знает, с чего начать, что сперва ей нужно сделать глубокий вдох, прийти в себя и осознать, что же сказала Маша. В этот момент жизнь Маши и всей их семьи менялась очень круто и менялась к неизвестному. Она вдруг засуетилась и побежала на кухню ставить чайник. В ее родном Замоскворечье традиционный крепкий чай, а не водка, был непременным элементом любой застольной беседы, легкого разговора или обсуждения важных вопросов.

Что было сразу потом, сама Маша могла вспомнить с трудом.

Вернувшись в комнату, Анна Савельевна все с той же растерянной улыбкой посмотрела на «детей».

– Вы, наверное, голодные? Вы сегодня хоть что-то ели? – Анна Савельевна пыталась овладеть ситуацией. – Нет? Ну и ладно. Сейчас перекусим, а когда Машин папа придет, все основательно и обсудим. А пока, еще раз поздравляю! Будьте счастливы!

– Спасибо большое за приглашение, – отозвался Андрей. – Но вы напрасно так хлопочете. Мы с Машей по дороге съели пирожки, так что лично я не голоден.

– Пирожки – это не еда, – отозвалась Анна Савельевна. – Голоден, не голоден, а за чашечкой чаю и поговорить легче.

Машин друг (ой, уже муж!) спросил, где можно помыть руки, и когда он вышел из комнаты, Анна Савельевна внимательно посмотрела на Машу.

– Почему ты ничего не сказала мне заранее? К чему была такая спешка, ты что?.. – но договорить она не успела.

Вошел Андрей. Он был смущен еще больше Маши. Но, несмотря на их смущенный и по-воробьиному нахохленный от испуга вид, они выглядели счастливыми.

Анна Савельевна поставила на стол только что снятые с плиты, соблазнительно пахнущие мясные котлеты (хороший фарш она всегда покупала в Диетическом на Арбате, по дороге домой), хлеб, масло, остатки какого-то казенного «конфитюра», похожего больше на желе – бабушкиного варенья к концу года никогда не оставалось. А еще появились на столе любимые Машей «калорийные» булочки с изюмом, сыр и соевые батончики. Это было настоящее лукуллово пиршество. Отказаться не было никаких сил. Потом Анна Савельевна разлила по чашкам крепкий чай и настойчиво попросила не стесняться.

Какое-то время все трое наслаждались свежими котлетами с золотистыми ломтиками хрустящей картошки, внюхиваясь в дразнящий запах жареного мяса, пили чай с булочками и перекидывались ничего не значащими замечаниями.

– Какие вкусные у вас котлеты! В нашей столовой никогда ничего подобного не бывает! – «шаркнул ножкой» в сторону тещиной стряпни Андрей.

– В данном случае, это заслуга не моя. Моя часть – не пересушить, не пережарить. Короче, не испортить. Но за комплимент котлетам от них и спасибо!

Напряжение после этих слов чуть спало.

– Мам, ты как угадала с булочками? И с батончиками… Мы с Андреем одинаково их любим.

«Конечно, когда шоколад не по карману, соевые очень даже хороши», – подумала Анна Савельевна.

Когда и котлеты, и булочки были съедены, Анна Савельевна с Машей убрали со стола посуду и остатки трапезы. Потом они обе сели за стол, Анна Савельевна вздохнула и уже совершенно спокойно, даже мягко заговорила.

– Ну, я вижу, наши любимые котлеты вам понравились, булочки – тоже. Маша, судя по всему – вам тоже нравится, дело за малым – поближе познакомиться нам с вами. И тоже, желательно, понравиться друг другу… Ну, конечно, я шучу. Просто расскажите немного о себе, о своей семье. Ведь я о вас совсем ничего не знаю… Кроме того, что теперь вы – муж моей дочери. Ну, и мой зять. – Закончив фразу, она улыбнулась, глядя на Андрея.