Удержаться на краю

Но пора пить кисель, ничего не поделаешь.

Зазвонил телефон, и Люба бросилась за трубкой с Женькой наперевес. Оставлять сына одного в ванной было чревато.

– Люба, это Леонид. Если я сейчас забегу, нормально?

– Да, конечно. – Она усадила Женьку на диван и с удивлением обнаружила, что на подоконнике сидит Декстер. – Буду ждать.

Женька тоже увидел кота, и его восторгу не было границ.

– Жень, если ты будешь так скакать, вы с ним никогда не подружитесь – он тебя просто боится. Не шуми и не хватай его, а веди себя тихо, тогда он скорее привыкнет.

Женька завороженно смотрит на кота, и понятно, что его первейшее желание – сграбастать Декстера в объятия и тискать, пока смерть не разлучит их. И хотя Люба понимает, что задушенный насмерть кот – не лучшая идея, нельзя позволять Женьке так поступать с животным, которое и так уже натерпелось свыше всяческих пределов, но у нее при виде рыжей мордочки с оранжевыми глазами возникает аналогичное желание.

Схватить и тискать, тискать… но нельзя.

В дверь позвонили, и Люба взяла Женьку на руки. Оставлять его наедине с беззащитным котом она не хочет.

«Сейчас» Леонид понимал буквально.

– О, так вы в полном составе решили меня встретить. – Леонид ухмыльнулся и достал из кармана игрушечного зайчонка. – А я тут шел к вам, а в парке встретил зайчика, он и говорит: ты идешь к мальчику Жене? Я говорю – конечно. А зайчик дал мне вот этого ушастого и говорит: ну, так это ему гостинец, я хочу, чтоб один из моих зайчат жил у него.

Женька заулыбался и прижал игрушку к себе.

– Смотри не обижай его и спать укладывай вовремя – он еще маленький. Будешь?

Женька кивнул, не в силах выразить переполнявшие его чувства. Настоящий сказочный зайчик – вот он, и в его руках зайчонок!

– Ну, показывай, где мой больной.

– Там! – Женька порывается слезть с материнских рук, но силы неравны. – Мама!

– Только не шуми, не пугай собачку.

Но Женька, одной рукой прижимая к себе нового зайца, второй берет за руку доктора.

– Интерн, покажите мне ванную.

Женька берет доктора за руку:

– Там!

Доктор моет руки, а Женька послушно ждет.

– Итак, где наш больной?

– В комнате. – Женька нетерпеливо топчется. – Сейчас покажу.

Доктор берет его за руку и послушно идет.

– А, так вот где наш больной! Ну, спасибо тебе, сам бы я ни за что не нашел. Поможешь мне?

Женька кивнул, распираемый ощущением собственной важности.

– Тогда стань вот тут и держи этот пакетик. – Леонид вручил малышу упаковку ватных тампонов: – Держишь?

– Ага.

– Смотри же, не урони.

Люба с удивлением наблюдала, как непоседливый Женька спокойно стоит рядом с доктором, и вид у него очень серьезный. Он молча наблюдает, как собаке меняют повязку.

– Заживление идет нормально, через пару дней можно попробовать вывести его на улицу. – Леонид берет из рук малыша пакет с оставшимися тампонами. – Спасибо, интерн, хорошая работа.

– У нас кисель. – Люба кивнула в сторону кухни. – И суп из красной фасоли.

– Если это предложение, то не откажусь. Я сегодня на сутках и уже зверски голоден. – Леонид уложил в сумку инструменты. – Руки только вымою.

Люба остается рядом с собакой.

Бруно вытерпел все, понимая, что его лечат. Сейчас просто хочется пить, и новый человек подает ему привычную миску, полную чистой воды. По части воды они с Декстером всегда очень привередливы, но эта вода идеально чистая. Бруно жадно пьет, а теплая рука гладит его.

– Ничего, все образуется, вот увидишь.

Бруно слышит успокаивающий голос, и ему хочется спать. Но и во сне он преследует Врага, чей запах отлично запомнил.

На кухне Люба застала Женьку с чашкой киселя в руках.

– Извините, похозяйничал. – Леонид присел на табурет у стола. – Я…

– Сейчас накормлю вас. – Люба достала тарелку. – Суп вполне удался, если вы ничего не имеете против острого. Я хотела спросить – как там Мила?

– Держится. – Леонид съел первую ложку и зажмурился от удовольствия: – Бог мой, это же очень вкусно! Я женюсь на вас. Если у вас есть бойфренд – я вызову его на дуэль.

– Хотела бы я на это посмотреть. – Люба хмыкнула, представив тощего Леонида в роли дуэлянта. – Так она в сознании?

– Пока нет. Мы погрузили ее в искусственную кому, чтобы организм смог справиться с последствиями ранения. – Он нахмурился: – Пуля прошла, задев правую лобную и теменную доли. По идее, больная должна быть мертва, но она жива и, похоже, выкарабкается. А вот станет ли она прежней – никто гарантировать не может.

– То есть?

– Ранения в голову вообще вещь опасная, но если задет мозг… даже если незначительно, прогнозов никто не даст. Медицине известны случаи, когда человек получал серьезное ранение – например, я смотрел видео, где чуваку в голову попала ветка – реально через половину черепа насквозь, – и он не просто выжил, но полностью оклемался! Нейронные связи восстановились, просто в обход поврежденных участков мозга. А известны случаи, когда человек получал не слишком значительный удар по голове – и превращался в овощ, или амнезия случалась.

– Я думала, амнезия – выдумка создателей душещипательных романов.

– Вот уж нет. – Леонид дохлебал суп и потянулся за чашкой. – Кстати, кисель отменный. Нет, амнезия – не выдумка, просто случаи нечастые, но – бывает. С Милой, правда, не знаю, как будет. Оперировал ее отличный врач, я бы сказал, лучший из всех, кого я знаю. Оборудование у нас новейшее, и починили Милке голову качественно. А вот как будет дальше – это от ее индивидуальных особенностей зависит. Но я ее знаю с шести лет и думаю, что она выкарабкается.

– Знаешь?

– Ну да. Вместе в школе учились, в одном классе. Мы оба из Торинска.

– И она всегда была такая деловитая?

– Она всегда была такая… самостоятельная очень. – Леонид отпил киселя и ощутил, что в мире все устроено правильно. – Ей с самого начала сильно не повезло – семья многодетная, очень пьющая. У нас была неплохая школа, и эту грязную свору в нее ни за что не приняли бы, но, на нашу беду, они жили практически через забор. Это была притча во языцех – семейство Клемпачей. Фамилия такая, и в каждой параллели всегда имелся свой Клемпач, а иногда и не один, – практически все они были второгодниками. Каждый из них, независимо от пола, был грязный, сопливый, тупой, агрессивный и воняющий помойкой. И все они альбиносы, как и их мать.

– Так у Милы это натуральный цвет?!

– Ну да. – Леонид вздохнул: – Пришлось обрить ей голову наголо перед операцией, хорошо хоть не я этим занимался, она же меня потом прибила бы.

– Надо же. Многодетная семья – это почти всегда отчего-то пьянка, нищета и грязь. И заброшенные дети. Но Мила выглядит нормально.

– Знала бы ты… – Леонид поморщился, вспоминая. – Это реально была грязная вшивая орава, объединенная белобрысыми шевелюрами и звонкой фамилией Клемпач. И все они едва могли читать – были в принципе необучаемы. Их жизненный путь тоже всегда был один и тот же: в десять лет их впервые задерживала милиция, в четырнадцать-шестнадцать уже первая ходка на «малолетку» – никаких условок, учитывая прежние подвиги. Ну а девочки еще и беременели в тринадцать-четырнадцать, увеличивая поголовье Клемпачей в арифметической прогрессии. Сделать с ними ничего было нельзя, их мамаша – горластая и тощая Тамарка, – чуть что, принималась истошно орать: она, дескать, мать-героиня и ей «положено». Папаша вообще никогда в вертикальном положении не пребывал – официальный, по крайней мере, потому что Клемпачи были друг на друга не похожи, не считая волос, объединяла их только мамашка и папашина фамилия, а чьи там были гены, не знала, наверное, и сама Тамарка.

– Ужас, фууу…

– Таких людей полно. – Леонид пожал плечами. – Соседство с ними неприятно, их избегают, но дети имеют право ходить в школу – и ходят. Так что Клемпачи были нашим наказанием, кармической отработкой, я бы сказал, и каждый год учителя и родители первоклашек с замиранием сердца ожидали, кому достанется «счастье» иметь в своем составе отпрыска Клемпачей. И когда именно в нашем классе в списке учеников ожидаемо оказалась эта фамилия, родительский комитет был против. Но все оказалось совсем не так, как обычно. Милка всегда отличалась от своей семейки: она была хорошенькой, спокойной девчонкой, очень аккуратной, училась отлично, обладала отменными способностями, прекрасной памятью и вообще была нормальной. Если бы не легендарная фамилия и белобрысая башка, она ничем не отличалась бы от остальных. Мы ее даже старостой выбрали, представь?

– Надо же, – Люба покачала головой. – В школе это важно.

– Важно. – Леонид вздохнул: – Нищета у этих Клемпачей была невероятная, но одно дело – нищета, а совсем другое – грязища. Одежды у них особо не было, но в школу требовалась форма: для девчонок это юбка в серо-белую клетку, обязательно белая блузка и черный или серый пиджак. Милке форму приобретал родительский комитет нашего класса. Ну, а моя мать, зная ситуацию, Милку очень жалела и, бывало, передавала для нее кое-какие вещи. У меня сестра старшая есть, вот ее шмотки и кочевали к Милке, мать еще приказывала – смотри же, отдай так, чтоб никто не видел, не смущай девочку! Милка не отказывалась, она всегда отличалась рациональным складом ума. Мать, кстати, варенье передавала для нее, а один раз мы ей сапожки зимние купили… ну, это так, чтоб ты понимала – мы дружили. Милка благодарила всегда и очень смущалась, но выхода у нее не было – она очень следила за своим внешним видом. Причем остальным ее братьям-сестрам тоже за счет школы покупалась форма, так они все равно ходили как оборванцы: грязные, вонючие, форму в тряпку превращали мгновенно – только не Милка! Всегда аккуратная, чистенькая, в тетрадках ни одной помарки, учебники как новые. Сама все для себя делала, а когда мы окончили школу, она просто уехала, и никто не знал куда – я так понимаю, свалила подальше от алкашей, по какой-то злобной случайности доставшихся ей в родственники, и с семейством своим отношений поддерживать не хочет.

– И я ее понимаю. – Люба внутренне содрогнулась, представив себя в такой ситуации. – Бедняжка…

– Ну да, не фонтан. – Леонид нахмурился, что-то вспоминая. – Но нам-то с матерью могла сказать! Хотя, когда она исчезла, Тамарка приходила, скандалила, дескать, мы знаем, куда Милка подевалась, а ей не говорим, хоть она родная мать, извольте видеть. Мать, надо же! Ну, моя мамка тогда тоже не сдержалась, так что Тамаркин ор насчет «яжемать» у нас не прокатил – она у меня, если ее достать, мягко говоря, не леденец на палочке, так что огребла тогда Тамарка по самые гланды. Милка знала, что делала, ничего не сказав, – Тамарка первым делом к нам и явилась.

– Ну, это понятно, переживала…

– О чем ты говоришь! – Леонид фыркнул. – Переживала она, как же, держи карман! Она просто надеялась, что Милка пойдет работать и будет деньги в дом приносить. Да, из всех детей только к ней Тамарка ходила на родительские собрания и сидела там в чистой одежде, трезвая, тихая, очень гордая – в нашем классе ее не ругали. Милку она выделяла из всех своих детей – у нее единственной была собственная комната. Переделанная из бывшей кладовки, с очень маленьким окном, убогая и темноватая, но своя. Милка там наводила чистоту и держала запертой, входить туда было запрещено всем под страхом смертной казни – Тамарка сама следила за тем, чтоб остальные волчата не ковыряли замок.

– То есть мать все-таки любила Милу?

– Ну, любила – это сильно сказано. Просто Милка была ей выгодна: когда требовалось пойти что-то потребовать от власти, Тамарка брала с собой Милку. Ее аккуратный благообразный вид навевал мысли о том, что такая большая семья, а вот же дети ухоженные и воспитанные… при этом о ней все отлично знали, но всякий раз при виде Милки велись. Она и правда была не похожа на остальных Клемпачей. Думаю, ее биологическим отцом был один из Тамаркиных собутыльников – спившийся интеллигент Гена Аполлонов. Одно время он преподавал в школе историю, но пьяный учитель – так себе тема, а пить он начал смолоду, так что из школы его попросили. Потом одно время заведовал клубом, пока и оттуда не поперли за пьянку, но его отцовство у Милки – это моя версия. Просто в той среде, которую создали вокруг себя Клемпачи, не могло быть нормальной наследственности – ну, разве что Гена Аполлонов, да. К тому же у Милки такой же, как у Гены, нос – маленький, тонкий, на мужском лице он выглядит смешно, а девочке в самый раз. И эта нижняя губа, а верхняя изогнута, как лук, – у Гены в аккурат такие же признаки, если бы кто-то взял труд присмотреться к его опухшей харе, а я в свое время присмотрелся. Но молчал: никому до этого дела не было, а я не сплетник.

– И всем было плевать на то, что там такой ужас происходит?

– Ну, когда я учился в школе – да, всем было плевать. Учителя так – булькали изредка, ну и детская комната милиции изображала деятельность, но правда в том, что управы на таких маргиналов тогда не было. Это потом уже соцслужбы принялись изымать из этой семейки детвору – рожали там все хором: и мать, и подросшие дочки. Даже одна из внучек оказалась беременной в одиннадцать, вот с нее-то и начались неприятности Клемпачей с государством, но ни меня, ни Милки тогда уже не было в городе.

– Но у Милы, по-моему, сейчас какая-то другая фамилия? Я квитанции заметила на столе… Соколова?

– Сокол – осталась от недолгого, но плодотворного брака.

– Это как?

– Она поступила учиться в здешний институт, на факультет радиоэлектроники или что-то такое, обслуживавший когда-то завод «Гамма» – он выпускал разные электронные штуки. В девяностых его распилили, корпуса продали, но институтик остался, специальность тоже никто не отменял, потому что преподавателей некуда было девать, вот Милка и выучилась там – бесплатно. Она, как оказалось, собрала перед отъездом все справки – ну, что из многодетной семьи, малоимущая. Годы хождений с мамашкой по кабинетам не прошли даром: она четко знала, что может выбить, и даже обзавелась рекомендациями. Ей дали направление на учебу, а горисполком все годы оплачивал ее проживание в общаге и трехразовое питание в институтской столовке. Она три года прожила в общаге, а потом в этом же институте подцепила Витю Сокола – парнишку с ДЦП. Я его знал и раньше, он встречался с девчонкой из нашего меда, в одном блоке со мной жила. Он приходил к ней, но потом у них что-то не заладилось, и он ходить перестал, но в городе я его встречал иной раз, мы здоровались, бывало, и поговорим о том о сем как знакомые. А потом он пропал – общие приятели сказали, что женился, но я понятия не имел, на ком, а видишь, как мир тесен. Витя ходил, прихрамывая очень заметно, и вообще был болезненный, но зато умный, юморной и компанейский чувак, очень интеллигентный. А лицо у него было… такое, как на картинах, где ангелов рисуют. Девки млели, несмотря на его хромоту. Жил он с мамой вот в этой квартире и Милку туда же забрал из общаги. Свекровь вроде бы очень была рада – и вот жить бы им, поживать, но, как на грех, через полгода после бракосочетания Витя Сокол с матерью ехали от тетки, материной сестры, которая живет в Привольном, и в рейсовый автобус, на который они, как потом выяснилось, едва успели, врезался грузовик. Причем водитель был не виноват – он просто умер за рулем, такое иной раз случается, и неуправляемый многотонный грузовик протаранил рейсовый автобус. Милкин муж и свекровь сидели сразу за водителем, на местах для инвалидов, и как раз туда пришелся основной удар. Они погибли мгновенно, хотя справедливости ради надо сказать, что там вообще была кровавая каша, из всего автобуса выжили четверо, и те не рады. Милка в том автобусе не оказалась по чистой случайности: она подхватила какой-то вирус, слегла с температурой, так что в гости, понятное дело, не поехала. А после похорон она оказалась хозяйкой вот этой квартиры, ну и мужнину фамилию оставила, конечно. Сокол – это тебе не Клемпач.

– Ужасно.

– Милка – стойкий оловянный солдатик, потому я уверен, что она будет в порядке. Мы ведь после школы связь потеряли, хотя и корешились, она меня не раз по химии подтягивала, ну и мамка моя ее любила и жалела, я уже говорил. А потом Милка уехала, никому ни слова не сказав, как в воду канула, и я, бывало, вспоминал старую боевую подругу, но узнать о ней было не у кого. Уж Клемпачи о ней точно ничего не знали, и хорошо. А пару лет назад иду я по набережной, навстречу пес вот этот вышагивает, и Милка за ним на поводке семенит. Ну, я очень рад был ее видеть, и с тех пор мы снова общаемся. Матери-то я сказал, но она никому ни звука, сама понимает: если прознает семейка, где блудная дочь обретается да какие хоромы имеет, то как пить дать примется «в гости» шляться, а Милке незачем это. Когда с собакой беда стряслась, Милка сразу ко мне приехала. Она боец – выкарабкается. Тут главное, чтоб полиция нашла того сукина сына, который все это с ней сотворил.

– А к ней можно зайти проведать?

– Вообще-то там охрана стоит, но я могу провести. Только смысла нет, она неконтактна.

– Я слыхала, что больные в коме все слышат. – Люба наблюдает, как Женька подбирается к конфетнице. – Я просто скажу ей, что звери у меня и я их не брошу, пока она не выздоровеет.

– Ну, тоже дело. Можно завтра утром, я сменяюсь с суток, в десять уже буду свободен, ты к этому времени приходи, и я проведу тебя к ней.

– Отлично. А собака…

– Бруно в порядке. Он молодой, сильный, его быстро привезли и хорошо прооперировали – все заживет, будет как новый, тут беспокоиться не стоит. Послеоперационное сечение абсолютно чистое, – говорят же, «заживет, как на собаке», ну так на этой собаке все заживает даже скорее.

Леонид ушел, обменявшись с Женькой крепким рукопожатием, от чего тот пришел в восторг, и Люба впервые подумала о том, что мальчику нужен отец. До этого вопрос с отцом не вставал, Женьке вполне хватало мамы и их небольшого домашнего мирка. Но Люба понимает: сын растет, и ему нужен отец.

Вот только ей не нужен муж, совершенно.

Зазвонил телефон, и Люба напряглась – звонит дядя Андрей. Снова будет задавать вопросы, на которые у нее нет ответов.

– Люба, тут такое дело… – Она слышит тревогу в голосе дяди. – С похоронами Надежды придется повременить.

– Почему?

– Понимаешь, детка… в ее организме обнаружено некое вещество, довольно редкое, которое… в общем, нужны еще экспертизы, так что дату похорон перенесем. Я скажу, когда можно будет ее забрать.

– Что происходит?

– Любочка, просто пойми: Надя не сама умерла. – Бережной явно расстроен разговором. – Она была убита.

Люба ошалело смотрит на телефон, словно это аппарат виноват в плохих новостях.

– Убита? – Она обнаружила, что Женька устроился на коврике рядом с псом, включил на планшете мультики, и пес, похоже, вполне доволен данным положением дел – они вместе заинтересованно пялятся в экран. – Кому могло понадобиться убивать ее, да еще при помощи какого-то вещества?

– Люба, я свяжусь с тобой позже, сейчас у меня совещание. – Бережной спешит закончить разговор. – Просто имей в виду, что все не так просто, и в ту квартиру пока не ходи, мы ее опечатали. Ты ничего оттуда не забирала?

– Нет.

Люба вспомнила картину, которая так и осталась лежать в багажнике, и решила, что это не имеет значения.

– Ладно. Все, Любочка, держись. Не хочешь в гости приехать? Будем очень рады вас видеть.

– Пока никак, у меня собака тут…

– Да, я помню. Ну, ладно, что-нибудь придумаем.

Люба смотрит, как Женька обнимает пса, и думает о том, что убийца Нади и тот, кто попытался убить Милу, – один и тот же человек, и единственные настоящие свидетели – собака и кот.

Но убийца вполне может счесть, что и они с Георгием опасны.