Не твоя звезда…

– Можно войти?

– Входите… Входите…

Иван вспомнил «Вия» и ему захотелось перекреститься.

За столом сидело нечто в бордовой шали – ни баба, ни мужик, ни цыганка, ни танцовщица, с тюрбаном на голове, монисто на шее, в тапках, как у Хоттабыча. В общем, смесь Шахерезады, старой ведьмы и фокусника.

Перед гадалкой на столе чего только не было – свечи, карты, миски, спички, травы, магнитики с холодильника, знаки зодиака, рокерские атрибуты.

Тетя жестом пригласила Ивана присесть.

– Рассказывайте… А я пока ауру Вашу подчищу…

И тут гадалка щелкнула кнопкой плеера, и Оззи Осборн заорал на всю избушку.

О! Это была одна из любимых композиций Ивана.

– Вы это серьезно, бабушка?! – обрадовался он.

Гадалка весело подмигнула.

– А то!

– Да там не бабка по ходу… – засомневался снаружи Зальцбург, услышав голос известного во всем мире рок идола.

– А кто? – на Петровиче не было лица.

– Праздник там, Петрович… – ускоряя шаг, Остап рванул к сторожке.

А там…

После самогона и сморщенных сушеных ягод, Клава полностью расположила к себе хирурга, который в одночасье напрочь забыл о своей миссии и полностью отдался атмосфере праздника и свободы.

Пока к сторожке в сопровождении Ульяны приближалась Марго, из теплых краев в родные пенаты вернулась Гертруда Семеновна Швах.

И первое, что сделала женщина, прежде чем зайти в дом, она достала из почтового ящика накопившуюся в ее отсутствие корреспонденцию.

Услышав совсем не деревенские мотивы, Марго с опаской посмотрела на подсвеченные цветомузыкой окна лесного домика.

– По-моему, мы не туда попали.

– От чего же? Туда… В самое яблочко…

Ульяна посмотрела на Марго.

– Как мужа-то зовут?

– Ося… Простите… Остап.

– А я, дура, картам не поверила. Не соврали родимые. Как есть бабник… Пойдем, девк, Осю твоего из лап дракона спасать.

– Какого дракона?

– А вот сейчас посмотрим, какого…

И тут природа взбунтовалась, и по округе разнеслись устрашающие раскаты грома.

От увиденного в лесной сторожке действа Марго оцепенела.

Иван, Зальцбург и Петрович, сидя на полу и покуривая неизвестного происхождения скрутки, наслаждались танцем полуголой Клавдии, впервые исполняющей стриптиз для такой приличной публики.

Рядом со зрителями в тазу дымила собранная бабкой Ульяной трава.

Выросший как из-под земли за спиной Марго Боцман определил сцену следующим образом:

– Вот тебе, бабушка, и девятый вал.

А Гертруда Швах в эти часы с любопытством рассматривала распечатанные на принтере пикантные сцены свиданий своего предателя мужа.

На деревню «Збуново» обрушился ливень, за которым было не разобрать ругательств женщин, обвиняющих своих благоверных в измене.

Только очевидцы поговаривают, что слышали, как в спину бежавшей супружеской паре москвичей Боцман кричал, имея в виду Клаву:

– Не виноватый он… Это Клавка все – Синяя борода… Мужики от нее, как есть страдают.

А Петрович, скрываясь от возмездия, голосил в свое оправдание, обвиняя все того же фигуранта:

– Не виноватый я… Она сама туда пришлаааа.

Возможно, Зальцбург бы и выкрутился, ведь с Клавдией он был не один. Но…

Фортуна отвернулась от него в тот самый момент, когда к дому Петровича прирулила иномарка с приглашенными им подружками.

Тут уж Марго церемониться не стала, забыла о культуре поведения и о том, что она нежное создание, и вложила в уши скачущему по бабам мужу все, что накопилось за долгие годы мучений.

Дорога в город в машине наедине с супругой показалась невропатологу сущим адом, конца которого в ближайшие часы ждать не приходилось.

Иван же по приезду домой нашел на столе записку от Люськи:

«Я ухожу… ПроСЧай!»

Оскорбленный такой несправедливостью, он взял кисть и пририсовал Люськиному, висящему на стене портрету уши, как у слона, и усы, как у Сальвадора Дали, а потом, не раздеваясь, упал ничком в холодную постель и уснул.

Ожившее Люськино лицо на наброске этюдника исказилось от злости, а на ухо Ивану уже знакомый голос проблеял:

– Эх, Ваня, Ваня… Говорил я тебе…

Тайна мироздания или Эх, Люся, Люся