История елочной игрушки, или как наряжали советскую елку

Описание украшенной «классической» немецкой елки, восходящее еще к первым десятилетиям XIX века, можно найти в известнейшей рождественской сказке Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Щелкунчик и мышиный король» (1816): «Большая елка посреди комнаты была увешена золотыми и серебряными яблоками, а на всех ветках, словно цветы или бутоны, росли обсахаренные орехи, пестрые конфеты и вообще всякие сладости. Но больше всего украшали чудесное дерево сотни маленьких свечек, которые, как звездочки, сверкали в густой зелени, и елка, залитая огнями и озарявшая все вокруг, так и манила сорвать растущие на ней цветы и плоды. Вокруг дерева все пестрело и сияло»[55 - Гофман Э.Т.А. Щелкунчик и мышиный король // Гофман Э.Т.А. Крейслериана: Новеллы. М., 1990. С. 108.].

Из Германии обычай устанавливать и украшать рождественскую елку – «милая немецкая затея!» (Чарльз Диккенс[56 - Диккенс Ч. Рождественская елка. C. 394.]) – распространился по всей Европе и в Новом Свете. Не обошел он и Россию. Однако, восприняв «немецкую» елочную модель с соответствующей ей системой праздничных практик, российский потребитель елочной игрушки использовал ее исходя из результатов собственного опыта. Он ориентировался на потребности и возможности собственной социальной среды, следовал традициям собственного национального праздничного быта. В результате в России был выработан свой вариант предметного насыщения праздничного елочного пространства, окончательно оформившийся к рубежу XIX–XX веков.

Изучение истории елочной игрушки в дореволюционной России предполагает рассмотрение, с одной стороны, обстоятельств, мотивов, путей и способов ее проникновения и распространения в российском культурном поле, а с другой – специфики ее саморазвития как части вещно-предметного мира рассматриваемой эпохи, особенностей ее производства и потребления.

Вхождение елки и елочной игрушки в русский быт

Поскольку сама рождественская елка как предмет исследования в высокой степени легендарна и мифологична, постольку и информация о ее истории, украшениях и атрибутах, во многом базирующаяся на устной традиции, часто является противоречивой, неоднозначной и трудно верифицируемой. Единичность источников, в особенности относящихся к периоду зарождения и становления рождественской елки как центрального персонажа рождественского праздника, исключает возможность их сопоставления. Преобладание нарративно-художественных текстов над документальными источниками также отчасти затрудняет исследование. Эти утверждения во многом верны и применительно к российской ситуации.

Сама елка как символ новогоднего праздника появилась в России после указа от 20 декабря 1699 года, который Петр I издал по возвращении из-за границы. Этот указ предписывал украшать хвоей (елью, сосной, можжевельником и их ветвями) к новому, перенесенному отныне с 1 сентября на 1 января году улицы, дороги и дома. Но новшество имело мало отношения к немецкой рождественской елке: это был лишь способ декорирования городского праздничного пространства. Специальное украшение елки не предусматривалось. После смерти Петра I его начинание было фактически забыто и, что весьма курьезно, свято соблюдалось лишь кабатчиками, продолжавшими украшать елками крыши и входы в питейные заведения[57 - См. подробнее: Душечкина Е.В. Русская елка. С. 61–63.].

Качественный скачок в восприятии, понимании и оценке мира семьи и мира детей в России пришелся на 20–30-е годы XIX века. Казалось бы, в сформулированной и предложенной графом С.С. Уваровым в 1832 году теории «официальной народности» не было места для «западной» елки. Однако на самом деле в основе этой доктрины лежал образ России как единой семьи, в которой императору принадлежала роль заботливого отца, а его подданным – роль послушных детей. Семья становилась важнейшим локусом воспитательных практик, местом приложения идеи согласия, которая экстраполировалась на более высокий уровень взаимоотношений общества и власти. Монарх отныне уже не изображался полубогом, а выглядел как обычный человек, исповедующий и разделяющий простые семейные ценности. Как писал Ричард Уортман, «частная жизнь царя была… выставлена на обзор русской публики в соответствии с западным идеалом»[58 - Wortman R. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. I. From Peter the Great to the Death of Nicholas I. Princeton, 1995. P. 402.]. В глазах современников Николай I и был таким заботливым мужем и отцом: он относился к жене и детям нежно, с подчеркнутым вниманием, что являлось составной частью создаваемого им образа императора-отца, императора-воспитателя и покровителя, носителя власти – авторитарного, но любящего.

В таком контексте домашние праздники представлялись реальным способом укрепления и сплочения и семьи, и нации. Российский «идеальный», «примерный» подданный слыл чадолюбивым семьянином, организовывавшим рождественскую елку для собственных сыновей и дочерей, и щедрым благотворителем, приглашавшим на нее детей из бедных семей. Роль семейного праздника была хорошо осознана и высоко оценена в процессе конструирования национальной идентичности. Здесь правили не разум, не здравый смысл, а чувства и эмоции. Елка и елочные игрушки и веселили, и украшали, и учили, и воспитывали, и эти «воспитательные механизмы» оказывались гораздо более результативными, чем множество других вместе взятых – более откровенных, более грубо-прямолинейных. Все это становилось особенно актуальным в эпоху европейских революций, когда российских граждан следовало всячески ограждать и «защищать» от каких бы то ни было пагубных влияний извне.

Наряду с осознанием самости семьи происходило постепенное осознание важности и значимости детства, детского пространства, детских вещей, детского досуга, детских праздников[59 - Об этом см.: Белова А.В. «Женское детство» в дворянской культуре России 18 – середины 19 века // Социальная история: Ежегодник. 2008. СПб., 2008. С. 45–46.], а также самих детей как трансляторов идеологических, эстетических и этических ценностей. Дефицит всего «детского» начинал постепенно преодолеваться, а детская елка и украшения для нее настойчиво проникали в русский быт.

Первоначально рождественская елка в России рассматривалась как атрибут привилегированной дворянской праздничной культуры (да и реально была им), что вполне соответствовало одной из приоритетных задач социальной политики Николая I, направленной на укрепление и «очищение» дворянства. Позднее, по мере демократизации праздника и расширения его сословных границ, нарядная елка все чаще украшала собой буржуазное жилище. Все большее количество удачливых предпринимателей (купцов, торговцев, банкиров) и лиц доходных профессий (врачей, адвокатов, государственных служащих) пытались воспроизвести в своем повседневном быту дворянский образ жизни, а по роскоши и красоте елочного убранства – даже перещеголять своих более родовитых и сановных современников. Богато украшенная елка олицетворяла собой буржуазное стремление к индивидуальному и семейному материальному благополучию и подтверждала его наличие. Она была тем символом, который, с одной стороны, объединял семью и отделял, отграничивал ее от «чужих», а с другой – свидетельствовал о ее общественном престиже и мощи, значимости и богатстве, вне зависимости от знатности происхождения.

Альфонс Мария Муха. Рождество в Америке (фрагмент). 1919

Вместе с тем домашняя елка стала знаком принадлежности к когорте «новой», интеллектуальной элиты. Не случайно этот праздник занял особое, «культовое» положение в среде выдающихся деятелей культуры Серебряного века, а его явные и неявные отзвуки и повторяющиеся мотивы отчетливо прослеживались в их творчестве.

Фердинанд Георг Вальдмюллер. Рождественское утро (фрагмент). 1844

Известно, что с начала XIX века украшенные рождественские елки стали устанавливаться в домах петербургских немцев, перенесших на новую родину обычаи своей страны. В это время данная традиция постепенно стала распространяться по всему миру, и Россия не составила здесь исключения. Врастание немецкой елки в русскую почву было весьма успешным и стремительным во многом благодаря длительной, постоянной и устойчивой трансляции в российскую среду других немецких культурных символов. Внедрение их в российский детский мир осуществлялось через школу, учителей, учебники, детские игрушки, детскую литературу и т. д. Наличие елки в доме свидетельствовало о приобщенности к европейской культуре, что весьма поднимало социальный статус хозяев в глазах ближайшего окружения. Посещая благословенную Европу и весьма часто – Германию, русские путешественники могли наблюдать, сравнивать и воспринимать, а воспринимая – заимствовать. Результатом такого «культурного заимствования» и явилось приложение рождественской елки и многих ее атрибутов к российской культурной среде, за которым последовало ее постепенное укоренение и «обрусение», выразившееся в обретении ею ряда своеобразных «национальных» черт.

Точно установить, когда детская рождественская елка стала проводиться в русских домах, как указывает Е.В. Душечкина, пока невозможно в связи с нехваткой необходимых, достаточных и достоверных источников[60 - Душечкина Е.В. Русская елка. С. 71. Датируя это событие, Е.В. Душечкина ссылается на опубликованный в 1912 году рассказ Сергея Ауслендера «Святки в старом Петербурге». Рассказ включает в себя мемуары генерала Балтакова «Первая елка», где речь идет о рождественской елке, устроенной отцом генерала для своих детей и их гостей в конце 1830-х годов по примеру царской семьи («“Вы после государя первые обычай этот немецкий приняли”, – сказал один старый генерал батюшке. “Да, было трогательно видеть в прошлом году во дворце, какую радость не только у детей, но и у людей старых вызвало это нововведение”, – отвечал отец». Когда праздник закончился, в детскую зашла мать ребенка с утешительными словами: «Не горюй. Каждый год будет возвращаться елка к тебе, потом к твоим детям и внукам» (см.: Ауслендер С. Святки в старом Петербурге // Большая книга Рождества. С. 166)). Безусловно, весьма сложно датировать факт проведения первой русской домашней елки по этому единственному и трудно верифицируемому источнику информации. Автор рецензии на книгу Е.В. Душечкиной М. Строганов приводит хронологически гораздо более ранние примеры из мемуарных источников, которые свидетельствуют о распространении рождественской елки среди уездных дворян Тверской губернии уже в конце 1820-х годов. Однако, как совершенно справедливо замечает М. Строганов, в данном случае принципиальное значение имеет не конкретная дата, а обнаружение механизма вхождения праздника елки (и добавим от себя – его атрибутов) в русский быт. Нельзя не согласиться с автором рецензии и в том, что в XIX веке вхождение это было «естественное, многолетнее и подспудное», лишь впоследствии признанное властью (Строганов М. [Рец.] Е.В. Душечкина. Русская елка. Указ. соч. // Новое литературное обозрение. 2004. № 65 // magazines.ru/nlo/2004/65/book38-pr.html).]. Приблизительно это событие датируется концом 1830-х годов. Появление и популяризация рождественской елки в России исследовательница связывает с именем супруги Николая I императрицы Александры Федоровны, урожденной прусской принцессы Шарлотты. Это выглядит достаточно убедительно, поскольку роль венценосных особ – выходцев из Германии – в распространении рождественской елочной традиции в Европе хорошо известна[61 - Считается, что в Великобритании украшенную свечами ель в состав рождественских празднеств впервые ввела в 1800 году супруга Георга III королева Шарлотта Мекленбургская; в Вене первое украшенное рождественское дерево установила в 1816 году принцесса Генриетта-Нассау-Вайльбургская; в Париже, в Тюильри, в 1840 году – герцогиня Орлеанская, урожденная принцесса Елена Мекленбургская (см.: Рождество во Франции // Большая книга Рождества. С. 279; Лихачева С. Рождество у англичан // Большая книга Рождества. С. 229). Что касается России, то, по другим данным, детские елки устраивались при дворе Павла I еще в конце XVIII века (Клинские елочные украшения. Мелихово, 2006. С. 7).].

Уже на протяжении 1840-х годов рождественские елки в петербургских русских аристократических, а затем и просто состоятельных семьях становятся достаточно распространенным явлением. Устанавливаются первые рождественские елки и в русских усадьбах, хотя используемые на них помимо свечей украшения в то время были по преимуществу либо съедобными (конфеты, фигурные пряники, орехи, завернутые в золотую и серебряную фольгу, фрукты)[62 - Обязательными элементами елок, оформленных в духе христианской рождественской символики, всегда были: освещение (свечи, позднее – электрические гирлянды), фрукты (вначале – яблоки, затем – мандарины, орехи, груши, виноград, как натуральные, так и искусственные) и изделия из теста, так называемая «произведения кондитерской архитектуры» – облатки, а затем фигурные пряники, печенье, конфеты и их имитация (см.: Душечкина Е.В. Русская елка. С. 140–141).], либо самодельными[63 - См., например, иллюстрацию к повести А. Вороновой «Святки в 1847 году» («Детские портреты». СПб., 1855), приведенную на вклейке в книге М.С. Костюхиной «Игрушка в детской литературе».]. В повести «Детство Никиты» (1922) Алексей Толстой описывает изготовление елочных игрушек в дворянской усадьбе 1880-х – начала 1890-х годов. Мать главного героя, вспоминая «давнишнее время», рассказывает детям, что тогда «елочных украшений не было и в помине», все игрушки были самодельными – «были поэтому такие искусники, что клеили… настоящий замок с башнями, с винтовыми лестницами и подъемными мостами. Перед замком было озеро из зеркала, окруженное мхом. По озеру плыли два лебедя, запряженные в золотую лодочку»[64 - Толстой А. Детство Никиты // Толстой А. Собр. соч.: В 10-ти т. Т. III. М., 1958. C. 176–177.].

Однако настоящее знакомство России с рождественской елкой и елочной игрушкой происходит уже во второй половине XIX века. Именно на последние пять его десятилетий приходится период становления этого праздника в стране в новом качестве: во-первых, как подлинно семейного, во-вторых, по преимуществу детского и, в-третьих, широко отмечаемого не только высшей аристократией, но и в семьях профессоров, врачей, купцов, предпринимателей, творческой интеллигенции.

Факторами, определявшими степень и качество «украшенности» рождественской елки, были общественный статус хозяина дома, а также материальные возможности и культурные потребности его семьи.

Обязательный характер стала носить, например, елка в профессорском доме. Достигшая генеральских чинов и признания в обществе профессура стремилась соответствовать представлению обывателей о материальном достатке чиновников такого ранга и иногда даже из последних сил и средств воспроизводила образ жизни аристократии, куда теперь входила и великолепно убранная, богато иллюминированная елка. На такую елку обычно приглашались университетские коллеги с детьми, а также профессорские ученики[65 - Об этом см.: Вишленкова Е.А., Малышева С.Ю., Сальникова А.А. Культура повседневности провинциального города: Казань и казанцы в XIX–XX вв. Казань, 2008. С. 129.].

Прекрасные елки устанавливались обычно в домах творческой интеллигенции. Так, например, на всю Москву славилась елка, ежегодно устраивавшаяся в доме у Ф.И. Шаляпина на Новинском бульваре, где он проживал с семьей в 1910–1922 годах. Помимо пятерых детей хозяина (который, кстати говоря, сам очень любил елку) и их юных гостей в числе приглашенных бывали Максим Горький и Сергей Рахманинов, Иван Бунин и Константин Коровин, Леонид Андреев и Александр Головин[66 - Соколова Э.В. Дом-музей Ф.И. Шаляпина // Россия и современный мир. 2009. № 2 (63). С. 232–234, 238–239.].

Со второй половины XIX века рождественская елка и елочная игрушка начали распространяться в провинции, особенно в тех губернских и уездных городах страны, где сильна была немецкая диаспора. Весьма показательным является в данном случае пример такого крупного губернского центра, как Казань[67 - В середине XIX века Казань входила в число крупнейших городов Российской империи, занимая по численности населения шестое место после Москвы, Петербурга, Одессы, Киева и Саратова. К концу XIX века Казань входила в пятерку крупнейших торговых городов европейской России (История Казани: В 2-х кн. Кн. 1. Казань, 1988. С. 195, 197; Свердлова Л.М. На перекрестке торговых путей. Казань, 1991. С. 36–37).]. Если в 1840-е годы раздобыть елочную игрушку в Казани было практически невозможно (из отчета за 1844 год, например, видно, что, хотя в городе в то время было более 1000 лавок, в прейскуранте ни одной из них не значились елочные украшения[68 - Отчет по губернскому городу Казани за 1844 год. Казань, 1845.]), то во второй половине XIX века положение существенно изменилось. Теперь казанцы не только выписывали елочные украшения по каталогам и привозили их из Петербурга, Москвы, Харькова, Киева, Одессы и Варшавы (основных мест сбыта елочной игрушки в России)[69 - Сведения о торговых домах, действующих в России в 1892 году. СПб., 1893; Торгово-промышленная Россия: Справочная книга для купцов и фабрикантов. СПб., 1899. Ст. 2373.], но и закупали их в ряде местных магазинов и лавок, специализировавшихся на продаже галантереи и так называемых «кабинетных», «роскошных» и «изящных вещей», писчебумажных товаров и игрушек (многими из таких магазинов владели немцы). Специализированных магазинов по продаже елочных украшений в Казани в то время еще не было. Даже в первые десятилетия ХХ века елочные игрушки продавались здесь в основном в магазинах «общего профиля». «Наступление Рождества радовало красавицей елкой, – писал в своих воспоминаниях профессор Казанского университета Е.П. Бусыгин (род. в 1914 году). – Елка украшалась многочисленными игрушками, фонариками, гирляндами разноцветных блестящих бумажных лент. Украшений было великое множество. Отец работал доверенным магазина, хозяином которого был известный в Казани коммерсант Опарин. Магазин торговал канцелярскими товарами, игрушками, открытками, музыкальными инструментами. Так что большое количество и разнообразие елочных игрушек в нашем доме было закономерно»[70 - Бусыгин Е.П. Счастье жить и творить. Казань, 2007. С. 28.].

Поступающие в продажу елочные игрушки были исключительно привозными. К концу 1860-х годов в Казани вообще не было ремесленных заведений, специально производивших елочную игрушку[71 - Галанин С.Ф. Казань и казанцы: Реклама второй половины XIX века. Казань, 2008. С. 112.]. Как отмечал в 1890 году казанский историк и краевед М. Пинегин, «ремесленное производство предметов роскоши, вещей изящных» развито было в городе «очень слабо»[72 - Пинегин М. Казань в ее прошлом и настоящем. Казань, 2005 (печ. по изд.: СПБ., 1890). С. 613.].

Магазины, торгующие предметами роскоши, к которым в то время относились и импортируемые из Германии игрушки на елку, располагались на главных торговых улицах города – Воскресенской и Большой Проломной[73 - Эту центральную улицу города историк Н.П. Загоскин назвал казанским Невским проспектом (Загоскин Н.П. Спутник по Казани: Иллюстрированный указатель достопримечательностей и справочная книжка города. Казань, 2005 (печ. по изд.: Казань, 1895). С. 566).]. Наиболее крупными среди них были Московский базар игрушек Черкасова, магазины Чарушина и Дозе, магазин Крекнина в Гостином дворе. Свежие фрукты, а также лучшие пряничные и кондитерские изделия для украшения елки можно было приобрести во «фруктовом магазине» Степанова на Проломной, где имелся специальный кондитерский цех[74 - Загоскин Н.П. Спутник по Казани. С. 720–721, 725. См. также перечень рекламных объявлений казанских торговых домов и магазинов: Галанин С.Ф. Газетная реклама. Казань, 1999, а также: Республика Татарстан: Памятники истории и культуры: Каталог-справочник. Казань, 1993. С. 126.].

Рождественский бызар. Открытка. Германия. 1900 (?)

Внимание покупателей привлекали рождественские распродажи, проходившие с 1850-х годов и начинавшиеся уже с середины ноября. Именно на это время, что вполне понятно, приходился и пик продаж елочных игрушек. Скидки доходили до 50 %[75 - Галанин С.Ф. Казань и казанцы. С. 75–76, 103.].

Большую роль в распространении елочных украшений в провинции играла реклама. В предрождественские и рождественские дни на потенциальных покупателей обрушивался целый поток рекламных материалов, предлагавших приобрести елочные игрушки, мишуру, канитель, гирлянды, сласти, бенгальские огни, хлопушки, бонбоньерки. Взгляд рядового обывателя постоянно натыкался на такие объявления, развешенные на каждом шагу: на стенах, столбах, тумбах, в витринах магазинов, на специальных рекламных стендах и даже в вагонах конки[76 - Там же. С. 43.]. К Рождеству выходили специальные справочно-рекламные издания, например «Рождественский альманах-реклама»[77 - Рождественский альманах-реклама / Изд. А.В. Ястребского. Казань, 1899. Из трехтысячного тиража этого издания 2 тыс. номеров рассылались бесплатно (Галанин С.Ф. Казань и казанцы. С. 199).].

В канун Рождества дети с удовольствием посещали базар на Николаевской площади, специализировавшийся на продаже елок и елочных украшений[78 - Спутник по Казани. С. 714, 716. И в других городах России основная масса елочных украшений продавалась на базарах и ярмарках. Часто таковые функционировали при церквях и монастырях (см.: Базыкин С. Против религии! // Игрушка. 1937. № 8. С. 3).]. Это была наиболее «демократичная» «игрушечная» торговая точка города, куда наведывались казанцы состоятельные и не очень, ведь уже в то время елочные игрушки были разной стоимости – и для тех, кто побогаче (самыми дорогими были изделия из стекла), и для тех, кто победнее. Тем не менее, по наблюдению того же М. Пинегина, даже несмотря на приемлемые цены игрушечный товар шел «довольно вяло»: из-за «сильного безденежья в местном населении» назад увозили до 38,8 % изделий[79 - Пинегин М. Казань в ее прошлом и настоящем. С. 623–624.].

Рождество XIX – начала ХХ в. Немецкая открытка

Распространение елочной игрушки в Казани облегчалось тем, что здесь была очень сильна и представительна немецкая диаспора, оказывавшая заметное влияние на культурную жизнь города[80 - Большая доля немцев среди казанских ремесленников произвела значительное впечатление на побывавшего здесь в 1840-е годы англичанина Э. Турнерелли. Он называет, например, одну из центральных торговых улиц города – Большую Проломную – «улицей немцев» из-за расположившихся здесь многочисленных немецких ремесленных мастерских (см.: Turnerelli E. Kazan et ses habitants / Турнерелли Э. Казань и ее жители. Казань, 2005. С. 98 (репринт и перевод французского издания 1841 года)). Много немцев было и среди казанской интеллигенции: преподавателей Казанского университета, учителей казанских гимназий, врачей и аптекарей, инженеров и служащих.]. Среди жителей Казани были и выходцы из скандинавских стран, для которых украшенная елка была не в новинку. «У нас всегда был большой запас елочных украшений, – вспоминал на закате жизни сын крупного казанского чиновника, швед по происхождению В.И. Адо (1905–1995), – стеклянные фигурки, бусы, шарики, бумажные картонажи, флажки, блестящие нити, хлопушки в золотых и серебряных обертках. Но каждый год покупались и готовились новые украшения»[81 - Адо В. Вспоминая о прошлом… Записки русского интеллигента // Казань. 2000. № 7. С. 47. Шведские корни в какой-то степени объясняли особое почтение и уважение, проявляемое членами семьи Адо к рождественской елке.].

Большую роль в приобщении к елочной игрушке в России сыграли русские женские журналы как литературно-общественного характера, так и в особенности журналы по домоводству, рукоделиям и искусству, адресованные хозяйке и матери, которые уже с середины XIX века публиковали материалы, связанные с подготовкой и проведением домашней рождественской елки. Вопросы декоративного искусства традиционно занимали в этих журналах значительное место. Ведь декоративное, так называемое «низкое» искусство – в противовес искусству «высокому» – традиционно интерпретировалось тогда не как свободная художественная деятельность, а как почти трудовая, семейная обязанность женщины – «женская работа»[82 - Усманова А. Женщины и искусство: Политики репрезентации // Введение в гендерные исследования. Ч. I: Учебное пособие. Харьков; СПб., 2001. С. 479.]. Много таких материалов помещалось в журналах «Ваза» (1831–1884) и «Гирлянда» (1846–1860), о чем свидетельствовало даже само название последнего. Во второй половине XIX – начале XX века подобные материалы можно было обнаружить в таких изданиях, как «Друг женщины» (1882–1884), «На помощь матерям» (1894–1904), «Женщина» (1907–1917), «Дамский мир» (1907–1917), «Журнал для хозяек» (1912–1918), «Журнал для женщин» (1914–1918) и многих других. Их комплекты, а также комплекты таких, например, широко распространенных и любимых населением иллюстрированных изданий, как «Нива» и «Огонек», обычно откладывались в семейных архивах, многократно перечитывались и пересматривались. Помещенный здесь иллюстративный материал мог использоваться и действительно использовался для украшения интерьера. Поэтому эти журналы во многом способствовали установлению и распространению особой русской «елочной» моды и закреплению ее в массовом сознании.

Иллюстрация к повести А. Вороновой «Святки в 1847 году» (Детские портреты. СПб., 1855). Из книги: М.С. Костюхина. Игрушка в детской литературе. СПб., 2008

Что касается специальных детских изданий, то ни одно из них, пожалуй, не сыграло такой большой роли в утверждении елочной рождественской традиции в России, как издававшийся с 1876 года известным издателем М.О. Вольфом журнал для детей «Задушевное слово» (название журнала было придумано И.А. Гончаровым). Рождественские номера журнала содержали не только приуроченные к празднику стихи, рассказы и исторические очерки известных русских писателей и поэтов, но и богатые иллюстрации, создающие образ русской елки. Успех «Задушевного слова» не сумело превзойти ни одно из дореволюционных детских изданий.

Считается, что первая русская «публичная» елка, украшенная разноцветными бумажными лоскутами, была установлена в 1852 году в Петербурге на Екатерингофском вокзале[83 - Рождественская елка // Большая книга Рождества. С. 663.]. Но лишь начиная с последней трети XIX века украшенные елки стали устанавливаться в общественных местах повсеместно. Например, в той же Казани в первые рождественские дни публичные детские елки устраивались практически во всех театрах и клубах города[84 - Камско-Волжская речь. 1913. 29 декабря. Дети-мусульмане, естественно, в этих праздниках не участвовали.]. Новогодние балы (часто костюмированные) с великолепными, богато украшенными рождественскими деревьями традиционно проводились в залах Дворянского, Военного и Купеческого собраний. Они не носили замкнутого, сословного характера. Уплатив 50 копеек и получив рекомендацию члена клуба, можно было посетить взрослые и детские новогодние балы и маскарады в Благородном (Дворянском) и Военном собрании, а в Купеческий клуб вход был возможен вообще «без всякой рекомендации»[85 - Загоскин Н.П. Спутник по Казани. С. 679.]. Большой танцевальный зал Дворянского собрания, где обычно устанавливалась елка, вмещал более 1200 человек. Новогодние балы и елки обычно продолжались до Крещения – 6 января.

Празднование Рождества в России XIX века. Публичная елка. Из книги: Е.А. Вишленкова, С.Ю. Малышева, А.А. Сальникова. Terra Universitatis: Два века университетской культуры в Казани. Казань, 2005

Обывателю же и даже городскому интеллигенту нарядить елку было непросто. Привозные елочные игрушки стоили дорого (например, цена выставленной на продажу полностью украшенной елки колебалась в 1840-е годы от 20 до 200 рублей ассигнациями)[86 - См.: Душечкина Е.В. Русская елка. С. 78.], а доходы населения были низкими. В середине XIX века провинциальные приказчики получали 50–100 рублей в год, работники при домах – 15–40 рублей, мелкие канцелярские служащие – 36–72 рубля, уездные и городские врачи – 180–224 рубля, библиотекари и их помощники – 108–168 рублей[87 - Вишленкова Е.А., Малышева С.Ю., Сальникова А.А. Культура повседневности провинциального города: Казань и казанцы в XIX–XX вв. С. 121.]. Значительная часть горожан жила ниже черты бедности. Недешево обходились и свечи для елки, спрос на которые резко возрастал накануне и во время рождественских праздников[88 - По подсчетам историка Г.Н. Вульфсона, даже если казанская семьи экономила на освещении и ложилась спать с наступлением темноты, расход на свечи составлял не менее одного рубля в месяц (см.: Вульфсон Г.Н. Разночинно-демократическое движение в Поволжье и на Урале в годы первой революционной ситуации. Казань, 1974. С. 83).].

В канун Рождества витрины и столичных, и крупных провинциальных магазинов сверкали великолепным елочным убранством, остающимся – увы! – недоступным для большинства городских жителей и вызывавшим смешанную с восхищением зависть у тех, кто не в состоянии был его купить. Описывая увиденную им в витрине одного из шикарных магазинов на Невском наряженную елку, переполненный впечатлениями нищий мальчик-сирота оживленно рассказывает своему пьянице-покровителю: «Большущая… а под ей старик весь белый-пребелый с длинной бородой… а на елке-то, дяденька, видимо-невидимо всяких штучек… И яблоки… и апельсины… и фигуры… И вся-то она горит… свечей много… И все вертится…»[89 - Станюкович К.М. Елка // Станюкович К.М. Собр. соч.: В 10-ти т. Т. I. М., 1977. С. 173. Рассказ впервые был опубликован в 1880 году.]

Даже в первые десятилетия ХХ века наряженные елки устанавливались преимущественно в богатых и зажиточных домах, в домах интеллигенции. В низшей городской, а тем более в сельской среде это было не принято[90 - Анохина Л.А., Шмелева М.Н. Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом и настоящем (на примере городов Калуга, Елец, Ефремов). М., 1977. С. 284.] – ведь ни праздновавшееся здесь Рождество, ни традиционно отмечавшиеся святки никогда не включали в себя обряда украшения ели. Показателен в этой связи один из самых популярных русских дореволюционных букварей – «Букварь» известного педагога и просветителя Д.И. Тихомирова (1844–1915), переиздававшийся более 160 раз. В разделе о временах года этой книги не только нет каких-либо упоминаний о Рождестве, рождественской елке или веселых святочных гуляниях, но и сами зимние месяцы благодаря помещенному здесь стихотворению Ивана Никитина предстают как время безмолвной тишины и умиротворяющего покоя:

Пусто, одиноко
Сонное село.
Вьюгами глубоко
Избы занесло[91 - Тихомиров Д.И., Тихомирова Е.Н. Букварь. М., 2007 (репринтное издание). С. 154.].

Правда, существовали общественные благотворительные елки для бедных, которые позволяли побывать на празднике детям из малообеспеченных семей[92 - Зорин А.Н. Очерки городского быта дореволюционного Поволжья. Ульяновск, 2000. С. 172.]. «Нищая русская деревня елки не знала, как не знала ее и детвора городских рабочих окраин», – утверждал советский педагог в 1936 году[93 - Прокопьев Д. О елке // Советская игрушка. 1936. № 12. С. 21.]. Но это было не так. Информация о проведении елок для бедных регулярно встречалась в казанских, пензенских, симбирских, самарских и других губернских дореволюционных газетах[94 - «Со всех концов губернии, – сообщали «Пензенские губернские ведомости» в 1904 году, – нам писали и теперь еще продолжают писать об устройстве елок. Некоторые относятся к устройству елок скептически, называют это сентиментальностью, “миндальничанием”… Нам не нужно знать, из каких побуждений устраивают елки – из тщеславия ли… из-за желания ли порисоваться своей добротой или из чистых побуждений внести в великий праздник луч радости и веселья детям, – нам важны цель и результаты» (Пензенские губернские ведомости. 1904. № 13. С. 2). Дамы-благотворительницы в рождественские дни сами обходили городские трущобы, раздавая детям приглашения на устраиваемые публичные елки (см., например: Самарская газета. 1902. № 269. С. 2).]. Кроме того, дети из бедных семей могли быть приглашены на елку в дома своих более обеспеченных родственников и знакомых (вспомним Сашку из знаменитого «Ангелочка» Леонида Андреева или чеховского Ваньку Жукова, который просит деда, «когда у господ будет елка с гостинцами», взять для него у барыни Ольги Игнатьевны «золоченый орех»[95 - Чехов А.П. Ванька // Чехов А.П. Собр. соч.: В 8-ми т. Т. III. М., 1970. C. 108.]). Но, в сущности, елка была не их: такая роскошная, такая чужая. Для этих детей наряженная елка казалась скорее чудом, чем устоявшейся деталью праздничной повседневности. Поэтому сами упоминания о рождественской елке и ее украшениях и в русской мемуарной литературе, и в русской беллетристике всегда четко указывали на социально-сословную принадлежность семьи.

Празднование Рождества в России XIX века. Домашняя елка. Из книги: Е.А. Вишленкова, С.Ю. Малышева, А.А. Сальникова. Культура повседневности провинциального города. Казань, 2008

К концу XIX века круг людей, приобщившихся к елке и елочной игрушке в России, заметно расширился и демократизировался. Елочная игрушка вошла в праздничный быт многих русских детей. Как отмечал в 1898 году священник, педагог и воспитатель Е. Швидченко (Б. Быстров), автор одной из первых в России работ, специально посвященных рождественской елке, «редкая школа даже по деревням и редкий частный дом в городах не устраивает… для детей елки»[96 - Швидченко Е. (Быстров Б.) Рождественская елка: Ее происхождение, смысл, значение и программа. СПб., 1898. С. 3.], и все они обязательно украшаются. И если ямщик Евстрат из рассказа Д.Н. Мамина-Сибиряка «Около нодьи» (1891) еще «не слыхал никогда» о рождественской елке, то земский почтальон Лука не только рассказывает ему про это «баловство», но и упоминает о елке, которую его жена, служившая швеей у господ и выучившаяся «разным господским порядкам», устраивает для их семилетней дочери и четырехлетнего сына[97 - Мамин-Сибиряк Д.Н. Около нодьи // Мамин-Сибиряк Д.Н. Емеля-охотник: Рассказы, повесть. Казань, 1982. С. 81.]. В данном случае имеет место случай двойной рецепции елки – как праздничного атрибута, заимствованного из «господского дома», и как рефлексии по его поводу.

Вплоть до середины ХХ века редко можно было встретить наряженную елку в крестьянской избе. Тем не менее в документальных источниках и литературе не только приводятся примеры устройства на исходе 1890-х годов рождественской елки в российских сельских школах, но в ряде случаев обоснованно заявляется, что на рубеже XIX–XX веков праздник этот стал здесь повсеместной традицией. «Викторианская традиция рождественского дерева, уже прочно утвердившаяся в российских больших и малых городах к концу века, – пишет американский исследователь Стивен Фрэнк, – проявилась в сельских школах в 1890-е годы и широко распространилась в сельской местности после 1900 года»[98 - Frank St.P. Confronting the Domestic Other: Rural Popular Culture and Its Enemies in Fin-de-Siecle Russia // Cultures in Flux: Lower-Class Values, Practices, and Resistance in Late Imperial Russia. Princeton, N.J., 1994. P. 98.]. В своей книге, посвященной истории школы и детства в российской Карелии в конце XIX – начале XX века, О.П. Илюха подробно описывает «елочные» мероприятия в земских и министерских школах Олонецкой губернии, приходившиеся на 90-е годы XIX века. Елку обязательно украшали. Правда, большинство игрушек были самодельными – флажки, фонарики, фигурки животных, сказочные персонажи изготовлялись детьми под руководством учителя по выкройкам, помещенным в педагогических и детских журналах. Венчала елку Вифлеемская звезда. Некоторые украшения выписывались из Петербурга: в специальные наборы для украшения школьных елок входили флаги, свечи, подсвечники, обезьянки, птички, картонажи, дождь, кометы, звезды и пр.[99 - Илюха О.П. Школа и детство в карельской деревне в конце XIX – начале XX века. СПб., 2007. С. 240–241.]

По свидетельству сельских учителей из различных российских губерний – Рязанской, Орловской, Вятской, Олонецкой,[100 - См.: Школьные праздники в деревне // Вестник Рязанского губернского земства. 1912. № 11–12. С. 80; Детский праздник // Орловский вестник. 1898. № 8. С. 2; Елка в частной воскресной школе // Рязанский листок. 1902. № 32. С. 1; Два школьных праздника // Народное образование. 1908. № 9. С. 275–277 и др.] – елки были «единственным развлечением для здешнего захолустья», их приезжали смотреть из деревень, расположенных на расстоянии 20–30 верст. Народу набиралось столько, что небольшие школьные помещения не могли всех вместить. Тогда люди стояли на улице, любуясь наряженным рождественским деревом через окно[101 - Шурма Д. Елка // Волжский вестник. 1899. № 20. С. 3.]. К концу XIX века елки в сельских школах, как отмечали современники, «крепко прижились и крепко полюбились детям и самим отцам»[102 - Оленев И.В. Карельский край и его будущее в связи с постройкою Мурманской железной дороги. Гельсингфорс, 1917. С. 111; Отчет о состоянии народных училищ Олонецкой губернии за 1898 г. Петрозаводск, 1899. С. 22. Цит. по: Илюха О.П. Школа и детство в карельской деревне в конце XIX – начале XX века. С. 241.]. Процесс украшения елки должен был развивать у учащихся эстетические чувства и интеллектуальные способности, отвлекать их от занятий, «не подходящих для детского возраста», и воспитывать таким образом «более здоровое (физически и морально) новое поколение» российских граждан[103 - Цит. по: Frank St.P. Confronting the Domestic Other. P. 99.].

На Рождество елки традиционно и повсеместно устанавливались как в сельских, так и в городских церковно-приходских школах[104 - См.: Жизнь крестьянских детей в 1890-х годах: Воспоминания учеников церковно-приходских школ // Городок в табакерке: Детство в России от Николая II до Бориса Ельцина (1890–1990): Антология текстов. «Взрослые о детях и дети о себе»: В 2-х частях. Ч. I: 1890–1940. М.; Тверь, 2008. С. 27.]. В ХХ веке сельская елка вышла за пределы школы. В рассказе М. Круковского, опубликованном в рождественском номере журнала «Мирок» за 1914 год, упоминается случай, когда в одной из сельских школ Олонецкой губернии детям отказались устраивать елку. Тогда они сами срубили и установили рождественское дерево, а затем нарядили его так, как смогли, – в тряпочки и конфетные обертки – и зажгли на нем свечи. Анализируя этот случай, О.П. Илюха усматривает причину столь быстрого и стойкого приобщения детей к «елочной» традиции в созвучии ее карельским языческим ритуалам[105 - Илюха О.П. Школа и детство в карельской деревне в конце XIX – начале XX века. С. 242.].

Рождественский сочельник в России. Эстамп. 1876

В литературе сложилось устойчивое представление о том, что в рабочее жилище елка пришла только в советское время, ближе к концу 1930-х годов. Однако согласно источникам, наиболее «передовые» рабочие Москвы и Петербурга устраивали рождественские елки для своих детей еще в начале прошлого века[106 - Broido V. Daughter of Revolution. P. 28.]. Тем не менее даже в первое послеоктябрьское десятилетие елка в доме рабочего была действительно явлением крайне редким, если не уникальным – ведь, как показывали обследования тех лет, даже в семьях «наиболее сознательных» рабочих с тремя и более детьми дошкольного возраста средний расход на игрушки в середине 1920-х годов не превышал 0,4 % от годового бюджета[107 - Кабо Е. Очерки рабочего быта: Опыт монографического исследования домашнего рабочего быта. М., 1928. С. 41, 45 и др.], а следы присутствия самих детей («уголок с жалкими игрушками или кучка учебников и рисунков на столе или на окошке, иногда коробочки из-под конфет, картинки, цветочки, яички где-нибудь на полочке или на стене») были минимальны[108 - Покровская А. Домашняя жизнь московских детей // Вестник просвещения. 1922. № 1. С. 14.]. Что уж было говорить о рождественской елке и украшениях!

Елочная игрушка стала своеобразным «мостиком» в установлении межкультурных контактов с представителями иных, далеких от рождественской традиции конфессиональных групп. Так, по данным местной русскоязычной газеты «Харбинский вестник», в управлении КВЖД в декабре 1904 года была устроена рождественская елка «для детей обоего пола» с приглашением «нескольких китайцев с семьями» и вручением им снятых с елки подарков[109 - Харбинский вестник. 1904. № 94. С. 2. Цит. по: Ермаченко И.О. «В Харбине все спокойно»: Повседневные межкультурные контакты в зеркале городской газетной хроники (начало XX в.) // Повседневность российской провинции: История, язык и пространство. Казань, 2002. С. 90.]. Потому совсем не удивительно, что, по свидетельству современницы, китайцы «никогда не опаздывали оказаться на улицах… с елками перед Рождеством», чтобы успеть их продать[110 - Воспоминания Ю.В. Крузенштерн-Петерец // Россияне в Азии. 1997. Вып. 4. С. 138.].

К 1917 году елка и елочная игрушка представляли собой непременные атрибуты российской рождественской праздничной культуры, четко стратифицированные по социальному принципу (елка «богатая» и «бедная», «семейная» и «благотворительная», «дворянская», «купеческая» и «интеллигентская», «городская» и «сельская» и т. д.). История ее существования в России насчитывала к тому времени уже несколько десятилетий, на протяжении которых мода на елочный стиль и убранство постоянно менялась. Долгое время – вплоть до начала ХХ века – в моде была елка богато украшенная, елка, на которой было много золота, серебра и блеска. В богатых домах в качестве елочных украшений (особенно в 1840-е – 1850-е годы, когда в России явно ощущался их дефицит) использовались дорогие ткани и ленты, драгоценности, ювелирные изделия – кольца, перстни, серьги[111 - Об этом см., в частности: Душечкина Е.В. Русская елка. С. 79.]. Образ «дорогой» елки прочно утвердился в детском сознании. В этой связи Е.В. Душечкина приводит весьма курьезный случай (со ссылкой на воспоминания А.Ф. Кони), когда маленький мальчик на вопрос матери «Кто этот дядя?» о нанесшем им праздничный визит господине, грудь которого была щедро увешена орденами, ответил: «Я знаю – это елка»[112 - Там же. С. 80.]. И впоследствии о женщине, без меры увешанной украшениями, часто говорили – «ряженая елка».