Крещатик № 94 (2021)

– Это мать его настояла. Прикинь, крышка гроба на лестничной клетке стояла. Я чуть не поседел, когда увидел.

– Странно всё это – задумавшись пожал плечами Ленц. – Вообще, погребальный обряд одна из основополагающих традиций общества, фундамент так сказать, ключевая религиозная практика, ритуал. Здесь отношение к потустороннему определяет общую этику общества. Я помню, когда отец умер, бабушка после сильно переживала, что мама не положила деньги в гроб. Папа даже снился бабуле с просьбой о деньгах, так что в итоге повезли её на кладбище, и она таки закапала купоно-карбованцы в могильную землю, осыпая при этом упрёками потрясённую маму.

Лутковский невольно хохотнул и, туже сосредоточившись, сказал:

– Его однополчане хотели по каким-то обрядам языческим похоронить, на щите, с топором в руках или что-то в этом роде, но мать забрала тело из морга себе домой.

– И таким образом в советской, не декоммунизированной традиции простились с героем. Устремления бойца были не поняты роднёй с постколониальным сознанием, – в нервной, пафосной злобе сказал Ленц.

– Да что с тобой? – с досадой обратился к другу Владимир. – Тебе какая разница, как похоронили парня?

– Действительно, какая разница. Что-то я разошёлся не по теме. Пройдёт, надеюсь.

– И я надеюсь, – сказал Лутковский, внимательно посмотрев на товарища.

– Да, занятно, самоубийство, и такое театральное… Ты заметил, Володя, что очень часто, самоликвидация – это именно театральный жест… мол, запомните меня таким, – отвернувшись от взгляда Лутковского, сказал Ленц. – Самоубийца хочет привлечь внимание к себе или к чему-то, причем в максимально жуткой форме, чтобы память осталась надолго. Мне знакомый криминалист рассказывал, что один из его клиентов камней наглотался.

– Как это, камней?

– Не знаю, не пробовал.

– Драгоценных?

Ленц регулярно ездил в зону боёв, но не в качестве бойца, а в качестве человека с неопределёнными обязанностями. Порой вообще было непонятно, что он там делает, и кто, под каким гипнозом его туда пропускает. Он постоянно организовывал какие-то выступления, концерты никому неизвестных провинциальных знаменитостей, привозил в боевые части коробки с ненужным хламом, как-то: плеера с проповедями лютеранских пасторов и диски с записями духовной музыки, литературу сомнительного содержания и прочую раздражающую полиграфию. Впрочем, Ленц участвовал и в организации обмена пленными.

При этом всём он всегда грубо высказывался о происходящем. Когда его конкретно спрашивали о политической позиции, он неизменно посылал вопрошавшего ниже пояса, причём направление «на» или «в» он не уточнял, тем самым оставляя возможность корреспонденту самому выбрать свою дорогу. Но, тем не менее, к Ленцу привыкли, так как человек он был комфортный, способный разрядить гнетущую атмосферу.

К слову сказать, он никогда не выставлял свои приключения в социальных сетях, как это делали многие его коллеги, пиаря таким образом свои персоны. Он был знаком со многими так называемыми «лидерами мнения», но сам с иронией относился к подобной популярности. Собственной персоной он редко появлялся в бесконечном сквернословии нынешних политических дебатов, но судя по редким комментариям, внимательно следил за этим полупохмельным толковищем. В общем, о Ленце можно было смело сказать, что он был интересующимся человеком. Вот и на вопрос Лутковского, зачем, мол, Ленц постоянно таскается в зону боевых действий, Ленц, пожав плечами, просто ответил:

– Из любопытства. Интересно.

На кухонном столе нарисовался скромный натюрморт из бутылки водки принесённой Ленцем и простой закуски. Друзья сели за стол, чтобы отметить встречу.

– Ну, за встречу, – сказал и залпом проглотил свою водку Ленц.

– Давай, – согласился Лутковский и тоже выпил. Повертев рюмку в пальцах, он аккуратно поставил ее на стол и, посмотрев на друга, сказал со вздохом:

– Что-то ты грубый какой-то стал.

– Я? – удивился Ленц, – отчего же?

– Не знаю, – пожал плечами Лутковский.

– Это всегда так, после походов и житья на свежем воздухе.

– Да нет, Марк.

– Что нет? Хочешь сказать, что изменения произошли в результате пребывания вблизи передовой? – Ленц улыбнулся, – так я там не был, кстати, как и не было большинство расхаживающих по Киеву людей в камуфляже. Ну да ладно. Ты-то как здесь?

– Да так, занимаюсь фигнёй всякой.

– А конкретней? – настаивал Ленц.

– Да вот, задумал повесть написать, «Тыл».

– Это о чём же? – с весёлым удивлением спросил друга Ленц.

– По правде говоря, я и сам не знаю о чём.

– Это плохо.

– Да уж, – согласился Лутковский, – но вот не могу отделаться от этой мысли. Навязчивая, зараза.

– Мысль действительно забавная, но я не о том, – Ленц прищурился в сторону друга. – Знаешь, Володя, по моим наблюдениям, у тебя еще остались остатки совести, или зачатки ее. Тут еще надо разобраться. А занятия хуйнёй, фигнёй и прочими литературными экспериментами приводят к тяжёлым раздумьям, порой даже фатальным.

– Макс, так поэтому ты туда отправился?

– Не понял, по какому этому?

– Я про остатки совести.

– Ну ты даёшь, – Ленц хохотнул и почесал затылок, – говорю же, из любопытства. И вообще, люди с совестью опасны на войне.

– И в тылу, – мрачно добавил Лутковский.

– Это ты о чем? – прищурился Ленц.

– О ком.

– Ну и о ком.

– Да вот, говорил же тебе, что сосед с собой покончил.

– А, ну да. Лес рубят – кости хрустят. Ладно, идем лучше покурим.

Ленц решительно встал из-за стола и отправился на балкон, втолковывая идущему за ним Лутковскому, что новое литературное произведение, задуманное Владимиром, лучше будет назвать «Повесть про совесть» и посвятить его революционной молодёжи в суровые дни испытаний. Вышли на воздух. С перил балкона вспорхнула ворона.

3

Двор всё так же был в статичном беспорядке. Разбросанные, растоптанные цветы и жужжащая мухами тишина летнего знойного дня. Даже вечно галдящие дети куда-то исчезли, оставив в песочнице поломанную куклу и игрушечную лопатку.

– Хорошо у тебя – с удовольствием констатировал Ленц – такие дворики сейчас редкость. Так сказать – пролом в иную реальность. Тихий центр. Остатки странного Киева.

– Двор как двор – с сомнением ответил Лутковский – следующий точно такой.

– Это да. Но всё-таки есть что-то.

– Это ситуативно.