Крещатик № 94 (2021)

– Ну ладно. Вон там, к примеру, на третьем этаже, – Лутковский указал рукой направление, – жил убеждённый самогонщик по кличке Алхимик. Но это был не простой жлоб при самогонном аппарате. Это был, что называется, артист, поэт самогоноварения. Он составлял различные настои и называл их соответственно действию, впечатлению, которое они производят на потребителя. – Лутковский почесал затылок, как бы обдумывая сюжет, и усмехнувшись чему-то, продолжил. – Были у него убойные купажи, искажающие до неузнаваемости природу человека, и назывались они страшно: арлекиновка, фантомасовка и психопатовка. Эти состояния Алхимик часто рекомендовал своим клиентам, примерно как врач рекомендует микстуры. К примеру, для разговора с лодырями из ЖЭКа он советовал психопатовку, арлекиновкой снабжал людей перед свиданиями с эксцентричными дамами из соседнего общежития, фантомасовкой интересовалась всё больше публика с криминальными наклонностями, но лишённая природной фантазии. Этими настоями он, как мне кажется, манипулировал людьми, вводя их в определённые состояния, направлял по выгодному для себя пути, то ли для смеха, а вернее, для самоутверждения. Да, было в Алхимике что-то демоническое. Впрочем, это психология и мои догадки. А в реалии дело шло легко и успешно, пока…

– Постой, – перебил Лутковского Ленц.

– Что случилось? – недовольно спросил друга Владимир.

– Давай выпьем, – предложил Марк. – Аппетитно рассказываешь.

Друзья выпили. Разгорячённый Лутковский вытащил сигаретку и, подкурив ее, выпустил клуб дыма в бесцветное знойное небо. Ленц последовал примеру друга и с напускной нетерпеливостью потребовал продолжения рассказа:

– Ну, что там было дальше? – весело спросил он, – люблю подобных персонажей.

– Дальше, – усмехнулся Владимир, – дальше произошло вот что. Сам Алхимик употреблял исключительно кюммель собственного производства. Он строго придерживался рецептуры рижских винокурен и ни в коем случае не экспериментировал с любимым напитком. Кюммель расслаблял его до философии о бытии человека. И именно в этом состоянии он жил и творил. Но как у мастеров, так и у философов случаются ошибки. И порой эти ошибки фатальны.

– Ты согласен со мной? – театрально строго спросил Ленца Владимир.

– Валяй дальше. Мне не скучно, – ответил Марк.

– Однажды, – продолжил Лутковский, понизив тон до зловещего шёпота, – Алхимик в более расслабленном состоянии, чем обычно, решил садануть поверх любимого настоя рюмку арлекиновки.

– Ну? – нетерпеливо перебил его Марк.

– А вот тебе и ну. За первой рюмкой пошла вторая, а вскоре булькнула и третья. Алхимик с радостью прислушался к своему новому бесшабашному настроению, но, к сожалению, не понял, насколько опасно оно. Новое влекло к дальнейшим высотам. Вслед за арлекиновкой Алхимик решил проглотить стакан фантомасовки и перекурить, но эта спиртосодержащая новость оглушила его организм капитально. Алхимик стал настолько артистичен и самоуверен, что даже подошёл к зеркалу и скорчил рожу, чего раньше никогда не делал даже в детстве. Именно тут, возле зеркала его и осенило. – Лутковский остановил рассказ. Взял в руку бутылку и серьёзно отхлебнул из горла.

– А мне? – возмутился Ленц.

Владимир заторможенным взглядом посмотрел на друга. Передал ему бутылку и в нервном возбуждении продолжил:

– Вдохновенной реакцией на ненормативные напитки, разум Алхимика был осиян новым рецептом. Абсолютовка – именно так он решил озаглавить свой духовный итог, своё завещание миру.

И основой его Абсолюта должна была быть… «Нет, не может быть», – растерянно пробормотал Алхимик и побледнел от догадки. Его шатало от волнения. Он решительно подошёл к сакральной кладовой. Он отчётливо услышал, как мелкой хрустальной дрожью бесятся некогда им наполненные брутальным содержимым бутылки. Резким порывом открыл дверь. В лицо ему захохотала перегаром мутная бутыль ебанутовки…

– Какая ебанутовка? – перебил Лутковского Ленц. – Не было никакой ебанутовки.

– Заткнись, – нетерпеливо крикнул Владимир.

– По ходу что-то придумывает от себя, – продолжил несколько картинно возмущаться Ленц. – Психопатовка была, а не ебанутовка.

– Заткнись. Мысль сбиваешь, – потребовал Лутковский и горячо продолжил: – Не помня себя, Алхимик грубо схватил её за горло. В трахее психопатовки что-то булькнуло, потом еще раз и еще, и, наконец, её мутная сущность горлом полилась в гранёный стакан. Стакан уже был полон, но сущность всё еще лилась и лилась. По рукам, по столу на пол и ниже, ниже, туда, где шипел сам Ад пылающими гадюками и живыми стейками на раскаленных сковородках. Борьба продолжалась несколько минут, пока Алхимик чётко не осознал, что психопатовка умерла. Потрясённый содеянным, Алхимик отскочил к стене. Потом медленно подошёл к столу и пальцем прикоснулся к лежащему трупу. Всё было кончено. Машинально, в три глотка Алхимик выпил то, что осталось в стакане от психопатовки. Он тревожно огляделся. Мир новой мерой отмерял ему реальность. И уже эта реальность держала за горло Алхимика, злобным шёпотом выговаривая в его посиневшее лицо, что именно он, а никто другой в мире, именно он убийца, и убийца своего же детища – психопатовки…

Лутковский оторвал полубезумный взгляд от Ленца и ошалело оглянулся.

– Давай, продолжай. Не волнуйся, я записываю всё на диктофон, потом запишешь, если еще не записал, – подбодрил друга Ленц.

– Не могу, Марк, – заглотнул Лутковский, – знаешь, я ведь сейчас чуть Алхимика не повесил.

– В сортире на собственных подтяжках? – строго спросил Ленц.

– Нет. Его должны были линчевать повешеньем его же клиенты-алкоголики, потребители психопатовки, арлекиновки и фантомасовки.

– Да, это лучше, чем самоубийство, – согласился Ленц. – А вообще, существовал этот персонаж, которого ты сейчас так расписал, или ты выдумал всё?

– Был, – неуверенно кивнул Лутковский, – и кличка его, и названия напитков, кроме абсолютовки, всё из истории.

– Из истории, говоришь…

– Да, я вот задумал написать эпическую историю нашего двора. Биографии доминошников, алкашей, бабушек, сидящих на скамейках. Это же эпоха. Спаяю их с современными типажами. Тоже попадаются забавные.

– Олег Глота, например.

– Оставь его в покое.

6

Владимир сел на бетонные ступени и вгляделся сквозь сирень во двор. Было по-прежнему непривычно пусто. На балкон вышла старушка и внимательно осмотрелась вокруг. Не увидев ничего для себя интересного, она еще немного потопталась на месте, провела ладонью по сохнущему белью и вошла в комнату. Лежащий на асфальте огромный рыжий кот проводил её невнимательным взглядом, зевнул и лениво шевельнул хвостом. Неожиданно, из-за поворота стремительно вылетели несколько мальчишек, вооружённые игрушечным оружием.

– Ты же сам говорил, что хотел написать повесть про совесть «Тыл», – усмехнулся Ленц.

Лутковский нахмурился:

– Что значит «хотел»? Обязательно напишу, – раздражённо ответил он.

Ленц как-то подло улыбнулся и со змеиной вкрадчивостью спросил:

– А о чём?

– Как о чём. Не знаю, о словоблудии. Об имитации действия, что ли… не знаю, как объяснить, всё время нить теряю. Все атрибуты присутствуют, я имею в виду, люди в камуфляже, разговоры и разговорчики, дамочки, вяжущие носочки солдатикам, и прочие волонтёры, – Лутковский запнулся.

– А также персонажи, которые стальным пером и золотым словом мужественно куют победу в тылу, – вяло усмехнулся Ленц. – Ну, продолжай, продолжай.

– А ну тебя в жопу.

– А ты знаешь, я ведь думал, что ты пошутил насчёт повести. Ну, вернее, не пошутил, а так… останется такая себе нереализованная тема, удобная для разговоров в кабаках. Хорошо поговорить, пофилософствовать в тылу под закуску об этом самом тыле.

– Буду писать, – убеждённо сказал Лутковский. – Только не пойму, с чего начать.

– А ты знаешь, начни с самоубийства и похорон.

– А ты знаешь, я сегодня думал над этим, – язвительно сказал Владимир.

– И что придумал?

– Да литературщина всё это. Хоть и происходило на самом деле. Вернее, вот сейчас и происходит.

– Литературщина? – засмеялся Ленц, – слушай, Володя, не обижайся, ты, конечно, классный рассказчик, но, – Ленц запнулся, подыскивая термин, – несколько гротескный, – продолжил он. – Это безусловный плюс, по-моему. Это подойдёт к твоему замыслу. Я вот что подумал… Хороший поступок, не вызванный состраданием – это социальная механика, навязанная обществом, общественным мнением, а это самое мнение только и может спекулировать социальными статусами. Хороший поступок при грамотном расчёте порой очень прибыльное дело. И общественное мнение награждает таких хорошистов весьма щедро. К тому же, как ты видишь, общественное мнение не призывает к состраданию. Или не видишь?

– Нет, ну это возмутительно, – нахмурился Лутковский.

– Конечно, возмутительно. Вот ты и возмущаешься.