И зачем всех, как скот, – в сарай?»
Лес, лукошко, ты полон грибами —
Ах, как близко макушки торчат! —
Замороженными губами
В этом сне невозможно кричать.
Только чудится вроде: колокол
Из-за дальних лесов, реки —
Но как будто и возле, около
От незримой запел руки…
О неверие в ужас потребы!
Настежь двери в кишащий проём…
О надежда ступивших гуськом…
А потом – возносящийся в небо,
Голосящий стоусто дом!
И летят над стоустыми звонами —
Как над траурными знамёнами —
То ли аисты белые, грустные,
То ли ангелы, в хлеве сожжённые,
То ли души самой Белоруссии.
* * *
Как по камню, на ощупь искала в азарте,
Что предписано смутными знаками нам.
Пальцы жгла оживавшая звёздная карта,
И знамения тускло текли по телам.
…Вряд ли ты среди звёзд. На земле тебя нету.
Всем излишне стремнинам отыщется жгут.
Может, нынче ты в знаках, что бродят по свету,
Рассыпаются картой, да пальчики жгут.
Бабушкина церковь
Вытягивают до сердечка плиты
Тепло из ножек – каменным губам.
Но своды – око, облаком увито,
И тело разрывает пополам.
Мерцание свечей, как сны долины,
Ромашки, колокольчики, люпины,
И хлеб из глиняных ладоней – тот,
Где каплею перетекает мёд.
Скорее к Волге, где глазам ясней,
Река ли, небо – в них течёт синей.
В летучих купах белые наливы
Ворочаются гулко и лениво,
И с треском обрывается, звеня,
Нагая ветвь летучего огня
Туда, за Волгу, где пески, пески
Укроют жизнь, себе они легки.
Бывает, всё на мёртвых водах, вроде,
Замешано из праха с чьих-то ног,
И всё же, оброни зерно Господне —
И вербою становится песок.
Глазами вербы в темень вод ничейных