Профиль незнакомца
Я знала его стиль. Доббс поставит себе в заслугу все, что я ему передала. И, конечно же, мне придется передать ему все, что я только могла, чтобы помочь делу, Раузеру и жертвам, в том числе потенциальным.
– Совершенно верно, – согласилась я и положила на его тарелку рядом с сэндвичем еще одно пирожное.
У Раузера было кислое лицо. Мы ели молча. В конце концов Доббс добил свой сэндвич, умял четыре пирожных, встал, вежливо извинился и ушел в туалет, а я тем временем пыталась разобраться с эспрессо-машиной Нила.
Затем мы втроем – Раузер, Доббс и я – перешли с кофе в основную зону. Джейкоб зевнул и закинул ноги на пуф.
– Нагнетание ярости, – произнес он, сопроводив свои слова одним из этих таинственных «хм» – звук, который в совершенстве освоили врачи и механики. Он читал вслух предварительный профиль и характеристику жертв, которые я закончила в больнице, а затем по возвращении домой распечатала, как если б он оценивал мою работу. Я не возражала. Если ваша работа не выдерживает рецензирования, ее не должно быть вообще, и сколь эгоистичным и ленивым ни был Доббс сейчас, когда-то он являлся непревзойденным криминалистом, кем я восхищалась и кому даже доверяла. Интересно, когда он перестал искать в деле правду, в любом деле и любую правду? Когда слава стала важнейшим фактором в его работе? Что изменило его?
– Ты вообще не считаешь это возмездием? – спросил он, поднимая на меня глаза.
Раузер подался вперед.
– Типа, кто-то сделал мне больно и поэтому я срываюсь на тебе, потому что ты напоминаешь мне о них?
– Совершенно верно, – ответил Доббс.
– Мы видим множество ножевых ран. Мы на протяжении длительного периода наблюдаем нападения, – сказала я. – Вряд ли это возмездие в чистом виде. Скорее, потребность насладиться мучениями жертвы.
Доббс снова хмыкнул.
– Возможно, садистские наклонности проявляются уже на месте. Но само количество свидетельств ярости предполагает, что это нечто личное. Учитывая связь, установленную между вашими жертвами, логично предположить, что убийца происходил из семьи, участвовавшей в подобных судебных процессах в той или иной роли – истца или ответчика, матери или отца, братьев и сестер, возможно, неким образом затронутых неблагоприятным решением. Это – прямо или косвенно – вырвало что-то из жизни преступника.
Доббс посмотрел на Раузера.
– Это одна из вещей, которые вы увидите в прошлом подозреваемого. Разумеется, если у вас будет подозреваемый. Наряду с другими характеристиками, которые уже перечислила доктор Стрит, – такими как мобильность профессии, зрелый возраст, единственный ребенок, пожертвования детским организациям и так далее.
– Первая и две последние жертвы вызвали у преступника какую-то эмоциональную реакцию, – указала я. – Энн Чемберс, первая известная нам жертва, подверглась гораздо большей жестокости, нежели все остальные, до последней, Лабрека. Что послужило триггером? Мы знаем, что дело не в каком-то гражданском иске. У Лабрека в прошлом таковых не было, как и у Энн Чемберс. Затем Дэвид Брукс… к нему были проявлены забота и уважение, он был убит быстро и, по-видимому, бесшумно и завернут в простыню. У меня есть кое-какие теории на этот счет, но на данный момент это все.
– Ладно тебе, Кей, не скромничай, – Доббс покачал головой. – Выкладывай, вдруг они куда-нибудь нас приведут.
– Хорошо. Как ты сказал, такая ярость обычно связана с некой личной связью. Судя по тому, как была убита Энн Чемберс, по тому, что он отрезал ей соски – что, несомненно, связано с воспоминаниями о матери. По тому, что она была сексуально изуродована, я считаю, что в жизни преступника она представляла собой фигуру матери, его крайне обостренные отношения и соперничество с матерью. Дэвид Брукс же мог олицетворять любимого и желанного отца или даже кровосмесительные отношения с отцом. Только ему было позволено умереть без страданий. В случае других страдания жертвы возбуждали убийцу сексуально. Это говорит нам кое-что важное о его патологии. Страдания связаны с возбуждением гнева или садизмом. Потребности и желания жертвы для него не важны. Убийство жертвы – это лишь еще одна мера предосторожности. На самом деле он просто все зачищает после себя и воплощает в жизнь свои фантазии.
– И что это опять за фантазия? – спросил Раузер.
– Фантазия, несомненно, сложная, – ответил Доббс и указательными пальцами обеих рук потер глаза. От его усердия те покраснели. – В одном из писем имелась фраза «люди многоплановы», и она очень точна. Речь идет о самых разных вещах – это и секс, и месть, и умение не быть пойманным полицией, и потребность в самоутверждении, в привлечении журналистов. Видеть свои письма в газетах, слышать о том, что он сделал, – должно быть, это почти так же приятно, как вернуться на место преступления. А общение с вами обоими наверняка доставляет ему удовольствие. Оно подпитывает иллюзию нашего субъекта, что он внутри, в структуре власти, что он держит вас двоих в своем маленьком узком кругу. Поскольку теперь здесь есть я, круг должен расшириться. Интересно, как на это отреагирует наш убийца…
– Ты слишком заметен, – напомнила я Доббсу. – Я бы предположила, что он включит в свои послания и тебя.
Доббс тут же ощетинился:
– Напоминаю тебе, что я заметен, потому что мнеплатят за то, чтобы быть заметным.
Да, конечно. Никто никогда не обвинит тебя в показухе.
– Так при чем здесь Лабрек? – полюбопытствовал Раузер.
– Не знаю, – честно призналась я. – Процессы выбора жертвы, которые мы установили, такие как связь с гражданским правом, к Лабреку просто не подходят. На данный момент, какова бы ни была данная связь, это нечто слишком личное, чтобы мы могли это идентифицировать.
– Наш технический специалист проверил адрес компьютера, с которого было отправлено электронное письмо, – сказал Раузер. – Интернет-кафе со стационарным компьютером в Мидтауне. Никаких камер. К концу дня у нас там будет наблюдение.
Доббс вальяжно откинулся на пухлую спинку кресла.
– Ну что ж… – пробормотал он и не договорил.
Раузер вытащил из кармана зазвеневший телефон, ответил и, пока отвечал на звонок, оставил нас с Доббсом наедине.
Тот заложил руки за голову.
– Молодец, доктор Стрит, – сказал он с улыбкой. – Вы много работали, и это видно. Даже я не смог бы лучше нарисовать нашего неизвестного.
– В больнице у меня было свободное время.
– Кстати, как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – ответила я. Его забота меня насторожила.
– Кей, я сожалею обо всем, что произошло между нами в Отделе поведенческого анализа.
Я промолчала. С трудом верилось, что его мучают угрызения совести, и уж точно я не была готова спустить его с крючка. В последние несколько месяцев в Бюро у меня имелись кое-какие проблемы. Я с трудом держалась на плаву. Я была под колпаком. Джейкоб Доббс написал обо мне весьма резкий отчет, в котором рекомендовал меня уволить. Переспи я с ним, он бы, скорее, порекомендовал оплачиваемый отпуск, а не увольнение. Джейкоб дал это совершенно ясно и недвусмысленно понять. Я же нуждалась в реабилитации, поддержке, а не в ударе по голове. Своими язвительными комментариями и заигрываниями он сделал мое пребывание в Бюро практически невыносимым, а затем полностью отвернулся от меня.
К нам вернулся Раузер.
– У нас есть ресторан, где Брукс ел в тот вечер, когда его убили. Официантка узнала его по фото. Она усадила его и взяла заказ на вино, потому что смена как раз менялась и официанта еще не было. Она сказала, что столик был забронирован на двоих на имя Джона Смита. Оригинально, да? Сказала, что Брукс довел ее до белого каления, выбирая вино, как юнец на свидании. Но потом появился официант, и она ушла. Она так и не видела его партнера по ужину. У нас есть имя и адрес официанта. Балаки и Уильямс уже едут туда.
Нам не удалось найти квитанцию по кредитной карте: Брукс заплатил наличными за все – ужин, выпивку, гостиницу. Женат, очевидно, и не хотел оставлять бумажный след.
– Что-нибудь из здания суда? – спросила я.
– Наши люди все еще просматривают записи с камер наблюдения. Брукс – единственная жертва, которая есть на записях из здания суда, но пока мы проверили только последние шестьдесят дней. Брукс бывал в здании суда почти каждый день. К сожалению, в самих лифтах наблюдения нет, но все лифтовые вестибюли нашпигованы камерами. Мы проверяем всех, кто не является сотрудниками, но есть на видеозаписи более двух раз. Чтобы все это пересмотреть, потребуется время.
Дверь открылась.
– Это было более чем странно, – сказал Нил и прошел мимо нас на кухню. Там он открыл холодильник и посмотрел на Раузера. – Мне пришлось отвезти Чарли домой.
Если он и задавался вопросом, что я рассказала Раузеру о выходке Чарли, по его лицу этого не было видно. Вместо этого его взгляд задержался на Доббсе.
– Нил Донован, знакомься, это Джейкоб Доббс, – сказала я.
– А, Доббс… – Нил явно узнал имя. – Большой человек в кампусе, верно? Рад встрече. – Он кивнул Джейкобу и вернулся к холодильнику.
– Кстати, о Чарли, – сказал Раузер. – Он часто мелькает на видео из здания суда, бывает там по несколько раз в неделю. Детективы обратили на это мое внимание.
Я похолодела. Сегодня Чарли только что напомнил мне, что чужая душа – потемки, и никогда не знаешь, что там у человека внутри. У Чарли была склонность к насилию. Я в этом убедилась.
Курьер Чарли. Чарли, который часто бывал в здании суда округа Фултон.
Раузер кивнул.
– Надо проверить всех. Никаких исключений.
Нил рассмеялся и открыл банку содовой.
– Полная трата ресурсов… Да ладно, Чарли с трудом помнит, что нужно мыться. Так или иначе, он все время там, потому что курьерская компания, в которой он работает, занимается поиском документов на недвижимость и множеством разных бумажек для адвокатов. Я знаю это, потому что не поленился поговорить с ним о его жизни… – Он посмотрел на Раузера. – Кей сказала тебе, что сегодня она надрала ему задницу в стиле Брюса Ли? Я даже был вынужден остановиться по дороге домой, чтобы его вырвало. Это было жестоко. Такие дела.
– Кто такой Чарли? – спросил Доббс.
– Друг, – ответила я.
– Что случилось? – Раузер нахмурился. Он, как всегда, тонко уловил флюиды.
– Он просто позволил себе лишнее, вот и все, – сказал я ему.
– Позволил лишнее? Это как?
Я закатила глаза.
– Успокойся, ковбой. Я справилась сама.
– А ты в курсе, что он живет на Декалб-авеню в нехилой квартирке? – спросил Нил. – Я думал, что у чувака муниципальное жилье или что-то в этом роде…
– Потому что ты много знаешь о его жизни? – спросил Раузер.
Нил все еще рылся в поисках еды.
– Ребята, вы все-таки решили съесть пирожные? – Он ухмыльнулся. – Черт, осталась всего пара…
Мы все посмотрели на Доббса. Он уснул, просто уснул, заложив руки за голову, и спал с открытым ртом.
Раузер посмотрел на меня так, словно моя голова только что совершила оборот на триста шестьдесят градусов и я выплюнула гороховый суп.
– Скажи мне, что ты не давала ему пирожных с «травкой»! Надеюсь, ты понимаешь, что это поднимает для меня триллион этических вопросов.
– Только не надо, – сказала я. – Две минуты назад ты был на ногах, готовый врезать ему. Это ведь не вызвало никаких проблем?
– Это было просто прикола ради, – возразил Раузер.
Я внимательно посмотрела на Доббса.
– Он сущий ангел, когда храпит и пускает слюни, правда?
– Он проснется разбитый, с головной болью и поймет, что ты скормила ему пирожные с «травкой». И будет настоящей занозой в заднице. – Раузер все еще был возмущен.
– Или же, – возразила я, – он проснется бодрым, солнечным и готовым помочь.
– Угу. А еще Мадонна вдруг тоже приедет сюда и повертит перед нами задницей…
Я задумалась.
– Та самая Мадонна или просто Мадонна?
Раузер пожал плечами.
– Какую ты предпочла бы?
– Чтобы она приехала сюда и повертела задницей?
– Ага.
– Определенно не ту самую Мадонну.
Мы собрали ключи и вещи – и направились в разные стороны.
– Эй, – окликнул Нил. – Что мне делать со Спящей Красавицей?
– Дай ему крепкого кофе, когда проснется, и вызови для него такси, – сказала я. – И, Нил… не упоминай про пирожные, ладно?
Глава 22
То, как я стала владелицей двух тысяч квадратных футов на десятом этаже отеля «Джорджиэн террас» в Атланте, – свидетельство слепой удачи. Я выполнила для владельца отеля работу, которая во время развода требовала известной дипломатии и осмотрительности. У него имелись любовница, жена, ребенок, бойфренд и куча недвижимости. К счастью для него, я обнаружила, что у его жены также есть любовница и бойфренд. Он заплатил мне, чтобы я договорилась с ней в частном порядке, дабы адвокаты не грызлись из-за его огромных активов.
Чудесным образом у меня все получилось без проблем. В ходе ведения дел с ним я обнаружила, что он намерен превратить личные апартаменты, которые оставил для себя в отеле, обратно в гостиничные номера. В восьмидесятые годы здание было превращено в роскошные апартаменты, и когда мой клиент его приобрел, он превратил все апартаменты, кроме одного «люкса», в номера. В первый же мой приезд сюда я влюбилась в стены из белого кирпича, резные карнизы ручной работы, мраморные ванные комнаты, двенадцатифутовые потолки, блестящие деревянные полы, ряды палладианских окон с видом на Пичтри-стрит. Я заявила, что готова отказаться от своего гонорара – и вообще всех будущих гонораров – и пообещала отдать ему своего первенца только ради того, чтобы иметь возможность приобрести здесь квартиру. На тот момент у меня имелись наличные. Страховая компания только что выплатила мне процент от того, что я возместила по делу о мошенничестве с произведениями искусства. Тем не менее на первоначальный взнос ушел каждый цент, какой только у меня был, каждый цент, какой я могла занять у родителей, и почти все, что можно было превратить в наличность. Я заложила себя по самые уши и следующие три года провела в диком хаосе, снося стены, сосуществуя с плотниками, опилками и строительным инструментом. Этот опыт навсегда оставил отметку на Белой Мусорке, но благодаря ему квартира превратилась в просторный лофт, который я теперь называю домом. Отделочные работы еще грядут. Это произойдет, когда я вновь буду кредитоспособна, лет этак через пятьдесят или около того. А пока – кровать, комод, огромный диван, стол с марокканской плиткой, который показался мне неотразимо привлекательным в Пьемонт-парке во время фестиваля кизила, телевизор, проигрыватель компакт-дисков, компьютер, три коврика, одна облезлая белая кошка и я. На данный момент достаточно.
Я – единственная постоянная жительница отеля и знаю большинство здешних работников по именам. Я довольно часто ужинаю внизу в ресторане «Ливингстон» и по возможности сижу на террасе ресторана на Пичтри – завтрак и ужин несколько раз в неделю. Однако у меня нет никаких привилегий гостя. Во всяком случае, днем. Менеджер отеля, похоже, возмущен моим присутствием здесь. Он следит за тем, чтобы меня не впускали в тренажерный зал, медиазал и бассейн. Возможно, какое-то отношение к его враждебности имеют месяцы, когда в первозданном вестибюле отеля топтались рабочие. Но менеджеры второй и третьей смены разрешают мне пользоваться всеми этими плюшками. Раузер и я время от времени купаемся в бассейне до полуночи, сидим на крыше, обняв колени, и разговариваем, любуясь городским пейзажем, от которого ночью, когда город сверкает огнями, захватывает дух. «Джорджиэн» обеспечит мягкую посадку в эти дни, когда на меня нападали с нескольких направлений, а в отместку я врезала коленом в лоб умственно отсталому человеку и накормила пирожными с «травкой» публичное лицо оперативной группы полиции Атланты, расследующей дело Уишбоуна. Господи, о чем только я думала? Чарли заслужил пощечину, но пирожные… Это было позорным проколом по части здравого смысла и этики. Я была слишком пристрастна и несправедлива по отношению к Доббсу.
Должно быть, давление, подумала я. Всего три дня назад я получила от Уишбоуна электронное письмо и разбила свою «Импалу». Вчера две дюжины очень дорогих белых роз явно содержали пугающее послание.Я причина того, почему оторвалась твоя шина. Я причина того, что твое грязное белье попало в лапы репортеру. И я знаю, где ты сейчас. Чтобы пережить такое, нужны стальные нервы. А потом мне пришлось передать мои записи Доббсу, психологические портреты жертв, над которыми я усердно работала, и услышать его презрительный отзыв о моих предварительных описаниях. Вот же козел! Внезапно мне стало не так стыдно по поводу пирожных.
Эх, мне бы сейчас мартини с водкой «Абсолют»… Или стаканчик виски «Дьюар» с содовой… После долгого дня они быстро поставили бы меня на ноги. Всего один стаканчик. Что в этом такого? Это правда, когда вам говорят о том, что одним вы никогда не обойдетесь? Никогда-никогда? Мне не хотелось в это верить. По крайней мере, в тот момент я решила не верить этому, а верить в то, что я могу вновь позволить себе эту маленькую радость и контролировать ее. Мой лживый мозг алкоголика искал лазейки. Я решила позвонить Дайане – она всегда поддерживала меня, пока я трезвела. Дайана была поклонницей Анонимных алкоголиков. Ей нравились их встречи. Даже слишком. Она начала с двенадцати шагов и прошла через Анонимных должников, Анонимных шопоголиков и Анонимных сексоголиков. Я даже начала серьезно беспокоиться о ней в тот день, когда она спросила, не могу ли я пойти с ней на встречу Анонимных созависимых, потому что ей было страшно идти туда одной.
Я потянулась за телефоном и позвонила ей. Рассказала о тяге, о том, что во мне вновь усилилось желание выпить. Я сказала ей, что очень хочу спуститься вниз и посидеть за барной стойкой. Хочу смеяться и вновь ощущать себя свободной. Она мягко, но в живых подробностях напомнила мне, что дает такая свобода и как я была буквально прикована к бутылке. Затем, на случай если я упустила намек, продолжила перечислять некоторые из моих наиболее постыдных поступков, в которых фигурировали туалеты и полы в ванных комнатах; то, как я высовывалась из окон машин, орала, вырубалась и устраивала всякие некрасивые сцены. Закончила она Молитвой о безмятежности. Внезапно выпивка показалась мне не такой уж и хорошей идеей. Я поблагодарила ее, и мы договорились пообедать на следующей неделе. Я снова забыла спросить ее про нового мужчину в ее жизни. Я была паршивой подругой, решила я. Вечно говорила только о себе любимой…
У меня зазвонил телефон. Нил даже не стал тратить время на приветствие. Вместо этого он начал с того, что сказал:
– Я тут кое о чем подумал. Однажды пришел Чарли, сказал, что его компьютер не работает, а он любит отправлять родным электронные письма, поэтому хотел бы воспользоваться нашими. Чтобы отправить имейл, особых навыков не требуется, верно? Так что я ничего даже не подумал на этот счет. Ты знаешь, что он умеет печатать? Причем всеми пальцами. Я думаю, его мозг не так-то прост. В любом случае, когда он закончил, я решил проверить, что он делал в интернете, ну ты понимаешь… Просто ради интереса захотел взглянуть, что там делает такой парень, как Чарли. Но это заняло некоторое время. Ты знаешь почему? Потому что история заходов в интернет, история посещенных страниц, файлы куки – все это было удалено.
Я села на диван и уставилась в длинные окна, выходящие на Пичтри-стрит и на кинотеатр «Фокс». Наступили сумерки. Уличные фонари уже зажглись. Нил между тем продолжал:
– Итак, во‑первых, Чарли умнее, чем я думаю. А во‑вторых, он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что он там просматривал на твоем компьютере.
– Погоди минуту. Он работал на моем компьютере? – В последнее время мне приходилось залогиниваться на всех веб-сайтах, которые обычно узнавали мой компьютер, – онлайн-банкинг, странички электронной почты. Теперь я поняла, почему. Отслеживающие файлы куки были удалены.
Нил колебался.
– Вот почему я не хотел тебе говорить. Я подумал, что ты разозлишься, но я в тот момент сидел за своим компом, поэтому разрешил ему воспользоваться твоим. В любом случае, это была довольно безобидная штука. Страничка входа в электронную почту, несколько новостных сайтов…
– Ты смотрел на сайты? Помнишь, какие репортажи он читал?
– Нет.
– Он мог рыться в моих документах?
– Будь у него чуть больше половины мозгов, он мог бы, поскольку ты не защищаешь свое дерьмо паролем. О чем ты думаешь, Кей?
Я думала про электронное письмо Раузеру с моим именем в строчке «копии», о том ощущении в аэропорту, что за мной следят, о том, как мое досье доставили репортеру. Почему именно я? Потому что убийца меня знает.
Вот почему мое появление на месте убийства Брукса стало сигналом тревоги, и поэтому в следующем письме в строчке «копия» появилось и мое имя. Кто-то, кто меня знает, видел меня там или видел кадры со мной, и внезапно я оказалась слишком близко.
Вот почему убийца сделал все возможное, чтобы устранить меня от расследования дела Уишбоуна, – запятнал мою репутацию, публично поставил меня и управление полиции в дурацкое положение, напугал меня, ослабил гайки на моей шине и прислал розы. Не поэтому ли Чарли пытался залезть в мой компьютер? Чтобы узнать, есть ли у меня записи о ходе расследования, и выяснить, был ли он подозреваемым? Мой пульс участился. В мозгу распахнулось крошечное оконце, и я прыгнула в него.
Неужели Чарли способен на такой обман, который требуется, чтобы так долго избегать внимания правоохранительных органов? Чтобы быть успешным, серийный преступник должен уметь полностью отмежеваться от своего агрессивного «я» и вести внешне безобидную жизнь. Сегодня я впервые увидела в Чарли жестокость. Я увидела его глаза. Я увидела в них садистское удовольствие, но его внезапная импульсивность не соответствовала профилю организованного убийцы, который я составляла. И я не могла представить себе, чтобы убийца выбрал для себя образ жизни и внешний вид Чарли. Я видела его тщеславным. Он наверняка хотел казаться образованным, успешным. Это был не Чарли – тот вызывал сочувствие. Но я также знала: следователь никогда не должен пытаться повлиять на ход расследования, чтобы доказать какую-то свою теорию. Так поступил бы Доббс. Я же должна быть открыта для любых версий – какими бы те ни были и нравились они мне или нет.
Я воспользовалась моментом, чтобы пересмотреть растущий список вещей, которые обретали смысл. Чарли с помощью уловки получил доступ к моему компьютеру. Он мог отправить по электронной почте мою историю в письмах и документах за последние несколько лет самому себе и собрать достаточно информации, чтобы побудить журналиста продолжить расследование. Он был подходящего роста – угол колото-резаных ран в каждом случае указывал на рост убийцы примерно в пять футов и десять дюймов. Он хвастался своим умением обращаться с рыбацким ножом; тот наверняка зазубренный и примерно той же длины. Я видела, как он с удивительной ловкостью резал инжир, и это при обычно свойственной ему неуклюжести. Нож и хвастовство. Все сходится. Люди доверяли Чарли.
Он обладал неограниченной свободой, в том числе свободой передвижения. Кто обращает внимание на парня с поврежденным мозгом, который целый день крутит педали по городу? Все и никто. Я подумала про Уильяма Лабрека, про скалку, про его разбитое лицо, пятно крови под головой, вспомнила характеристики края этого пятна. Его кровь уже начала реагировать на внешнюю среду. Происходило отделение сыворотки, хотя тело еще не остыло. Такие вещи врезаются в память. Мог ли Чарли убить Лабрека, причем с такой яростью? Почему? Заметил ли он синяк, который оставил на моем запястье Лабрек, или прочел мои заметки об инциденте в церкви, когда я вручала Лабреку судебный запрет? Я знала: подобное событие – ощущение, что с объектом вашей любви дурно обошлись – способно спровоцировать человека, страдающего любовной одержимостью, на насилие. Неужели произошло именно это? Неужели влюбленность Чарли в меня имеет свою темную сторону? Да, сегодня я увидела в Чарли нечто такое, о существовании чего не подозревала, – жестокость и ревность. Но даже если он убил Лабрека, мог ли он убить и всех остальных? Почему? Подошла ли я слишком близко, чтобы увидеть мотив? Я задумалась об агрессии, которую Чарли проявил по отношению ко мне сегодня, о его мобильности как велокурьера, о его незаметности, о его регулярных визитах в здание суда. Он не смог бы сделать на велосипеде то, что сделал Уишбоун, – территория была слишком обширной. Убийство не ограничивалось центральной частью города. Может, Чарли где-то прячет машину?
Одна мысль заставила меня резко затормозить. У Чарли якобы имелось образование. Не то инженерное, не то какое-то научное. У него когда-то был хорошо функционирующий мозг. У него была карьера, семья. Пока несчастный случай не изменил навсегда его жизнь. И после этого? Был ли подан иск против компании, грузовик которой едва не убил его? Что если это и есть связь Чарли с системой правосудия? Что если с ним нехорошо обошлись и он ненавидит тех, кто преуспел в этой системе? Мог ли Чарли Рэмси, чувак, который крадет анютины глазки лишь для того, чтобы увидеть мою улыбку, действительно быть убийцей?