В огонь и в воду

В Иль-ан-Ноэ была в то время гостиница, куда собирался народ во дни ярмарки; она соперничала в славе с Золотым Карпом в Сен-Жан-ла-Контале. Гуго выбрал как раз эту самую гостиницу Красной Лисицы, чтобы погулять в ней с друзьями, и заказал хороший обед, ударив с гордостью по карману, в котором звенели деньги, положенные Агриппой. Пока ставили кастрюли на огонь и накрывали стол, он побежал по деревне собирать лучший виноград и самые спелые фрукты на шпалерах.

Между тем подъехал маркиз де Сент-Эллис с собаками и с охотниками; с ним было двое или трое друзей и все они сильна шумели. Смуглый красавец-конюший, с грустным и гордым лицом, закутанный в белый шерстяной плащ, соскочил с лошади, взяв за узду лошадь маркиза, помог ему сойти.

Войдя в гостиницу с друзьями и с конюшим, маркиз закричал, стуча ручкой хлыста по столу.

– Ну, вы там! обедать! да поскорей! А ты, Кадур, забудь законы своего пророка против вина, ступай в погреб и принеси нам по больше старых бутылок из тех, что хозяин, как хороший знаток, прячет за связками хвороста.

Араб, не отвечая ни слова, медленно вышел.

Маркиз в эту минуту увидел накрытый скатертью стол и расставленные тарелки. Девушка с голыми руками принесла суповую чашу, из которой выходил аппетитный пар.

– Чёрт возьми! – сказал маркиз, – это просто волшебство какое-то, нам и ждать было некогда.

И он храбро сел за стол и протянул стакан, чтоб ему налили пить.

Служанка немного было замялась, но, получив поцелуй в щеку и деньги в руку, ушла улыбаясь.

– А мне что за дело? – сказала она; – пусть сами разбираются, как знают!

Когда Гуго возвратился и увидел, что за его столом сидят уже другие, он очень вежливо заявил свои права.

– Идите своей дорогой, любезный! – отвечал, не глядя на него, маркиз с набитым ртом.

– Господи! маркиз! – сказал Коклико, узнавши с трепетом его голос.

Но Гуго повторил свои слова настоятельней: он заказал обед, он заплатил за него; обед принадлежит ему. Маркиз обернулся и узнал его.

– Э! – сказал он, меряя его глазами, – да это – охотник за кроликами:

– Пропали мы! – прошептал Коклико.

А маркиз, наливая свой стакан, продолжал невозмутимо:

– Ну, счастлив твой Бог, что ты являешься в такую минуту, когда я вкусно ем и не хочу сердиться! Обед очень не дурен… И за это славное вино я, так и быть, прощаю тебе обиду там, на опушке леса… Бери же себе кусок хлеба и убирайся!

Кадур вошел в эту минуту и, проходя мимо Гуго, сказал ему тихо, не смотря на него:

– Ты слабей, чем он, смолчи… молчанье – золото.

Но Гуго не хотел молчать; он начинал уже горячиться. Коклико тащил его за рукав, но он пошел прямо к столу, и, ударив рукой по скатерти, сказал:

– Все, что есть на ней, принадлежит мне; я своего не уступлю!

– Я такой уж болван, когда сила не на моей стороне, я ухожу потихоньку, – шептал Коклико. – Черномазый-то конюший – истинный мудрец!

На этот раз и маркиз разразился гневом. Он тоже ударил кулаком по столу, да так сильно, что стаканы и тарелки зазвенели, и крикнул, вставая:

– А! ты хочешь, чтоб я вспомнил старое?… Ну, хорошо же! Заплатишь ты мне разом я за то, и за это!

– Ну, теперь надо смотреть в оба! – проворчал Коклико, засучивая рукава на всякий случай.

Маркиз сделал знак двум слугам, которые бросились на Гуго; но он был сильней, чем думали, и одним ударом свалил обоих на пол.

Кадур подошел скорым шагом к маркизу и сказал:

– Не позволит ли мне господин поговорить с этим человеком? Он молод, как и я, и может быть…

Но маркиз оттолкнул его с бешенством и крикнул:

– Ты! убирайся, а не то я пришибу и тебя, неверная собака!

И обращаясь к слугам:

– Схватить его, живого или мертвого!

Охотники бросились на Гуго; Коклико и несколько товарищей кинулись к нему на помощь; слуги друзей маркиза вмешались тоже в общую свалку. Один Кадур, сжав кулаки, держался в стороне. Посредине залы, между опрокинутыми стульями, удары сыпались градом. Сидевшие за столом громко смеялись. Товарищи Гуго были и ростом меньше его, и гораздо слабей; некоторые бросились вон; другие, избитые, спрятались по углам; Коклико лежал уж без чувств на полу. Гуго должен был уступить силе и тоже упал. Все платье на нем было в клочках; его связали веревками и положили на скамье.

– А теперь – моя очередь, сказал маркиз; – такой скверный негодяй, как ты, стоит хорошего наказания… Вот тебя сейчас выпорют, как собаку.

– Меня! – крикнул Гуго и сделал отчаянное усилие разорвать давившие его веревки.

– Ничего не сделаешь, – возразил маркиз: – веревки вопьются тебе в тело прежде, чем лопнут.

И в самом деле, вокруг кистей его рук показались красные полосы, а самые руки посинели.

Между тем, с него сорвали платье и ремнем привязали ему крепко ноги и плечи к скамье, растянув его спиной кверху.

Один из охотников взял в руки длинный и гибкий ивовый прут и несколько раз свистнул им по воздуху.

– Бей! – крикнул маркиз.

Глухой стон, вырванный скорей бешенством, чем болью, раздался за первым ударом. За третьим – Гуго лишился чувств.

– Довольно! – сказал маркиз и велел развязать ремень и веревки и прыснуть ему в лицо водой, чтоб принести в чувство.

– Вот как наказывают школьников, – прибавил он.

– Маркиз, – сказал Гуго, устремив на него глаза, налитые кровью, – напрасно вы меня не убили: я отмщу вам.

– Попробуй! – отвечал маркиз с презрением и сел снова за стол.

Гуго возвращался в Тестеру, как помешанный. Жилы у него надулись, виски бились, в голове раздавался звон. Он спрашивал себя, неужели все это было с ним в самом деле: эта встреча, брань, борьба, розги?… Он весь вздрагивал и крики бешенства вырывались у него из груди. Коклико тащился кое-как, вслед за ним.

Когда Гуго прошел уже мимо последних домов деревни, он услышал за собою шаги бежавшего человека. Он обернулся и узнал араба; белый бурнус его развевался по ветру; он скоро догнал Гуго и, положив руку ему на плечо, сказал ему:

– Ты был храбр, будь теперь и терпелив. Терпенье – это червь, подтачивающий корни дуба, это капля воды, пробивающая скалу.

Он снял свою руку с плеча Гуго и бросился назад, завернувшись в широкие складки своего бурнуса.