В этот радостный день…

В этот радостный день…
Амир Устем

Успешный предприниматель, глава процветающей компании, собирает за одним столом семью и самых близких людей. Что важного он хочет им сказать, и кто те таинственные гости, которых он ждёт с таким нетерпением?

Амир Устем

В этот радостный день…

К ужину он будет в порядке. Что бы ни произошло, к столу, за которым соберутся близкие, он подойдёт чистым, спокойным и опрятным. Одет он будет, как всегда, с иголочки. Иначе как же? Вскоре ему не понадобятся ни дорогой костюм, ни расческа, ни отчеты бухгалтера о финансовом состоянии «A-construction». Очень скоро ему вообще ничего не будет нужно.

Дулат в очередной раз справился с кашлем, вызвавшим рвотные позывы, и сплюнул в раковину. Сколько воды уже утекло, а алые завихрения всё продолжали кружиться у самого слива, никак не исчезая в нём. Поток вырывающейся под напором воды, словно нарочно хотел оставить на стенках умывальника вечное напоминание о минувшем и грядущем горе. Никогда раньше Дулат не видел столько крови, а потому считал, что боится её, но всё оказалось не таким уж и страшным. Не удержавшись, он сунул голову под струю и едва не взвыл – показалось, что ледяной кол пронзил затылок. Уж лучше бы так оно и было. Ведь он лишился всего. Не в одночасье, но капля за каплей, день за днем, один тяжелый вздох за другим. Благополучие, финансовый успех, счастливая, на взгляд сторонних наблюдателей, семейная жизнь, да даже стены особняка – всё держалось лишь на хлипкой вере в их подлинное существование. Никто не знал правды и знать не хотел. А нужно было лишь копнуть чуточку глубже, чтобы столкнуться с пугающей пустотой. Всё сгнило изнутри, и произошло это не вчера. Остальное было иллюзией. Теперь не стало и её.

Однако, к приходу гостей все будет порядке. Как был в порядке и Дулат, когда спустился в гостиную.

– Давно мы не собирались вместе, – обратился он к сидящим за столом, но глядя не на них, а рассматривая выставленные на домашнем баре напитки. Дорогой виски, элитные вина, приобретённые на аукционе, к которым никто не прикасался – они служили лишь доказательством возможностей проживающих здесь людей.

Выбор пал на Шеваль Блан, которым Дулат и наполнил свой бокал.

– Сегодня я позволю себе немного вольности. Когда, если не сейчас?

Сделав глоток, он осторожно опустился на стул во главе стола – его извечное место как за семейной трапезой, так и на совещаниях, и на званых вечерах, и при проведении благотворительных мероприятии, и в сотнях других мест, где он быть не хотел, но, в силу своего статуса, а может из-за своей неспособности говорить «нет», был обязан присутствовать мучительные 20 лет, изо дня в день, из года в год, из одного общества лицемеров в другое.

– Надеюсь, хоть сегодня вы меня выслушаете.

Будь этот день обычным, то совладать с собравшейся пятеркой стало бы делом непосильным, но день был особенным и это, казалось, понимали все. Дулат зачем-то кивнул. Затем еще и еще, и продолжал кивать, будто снова и снова пробуждаясь от микросна, пока, наконец, не решился продолжить свою речь:

– Я столько лет пытался вставить хоть слово в вашу бесконечную болтовню, ссоры и споры, вечные склоки, что теперь, когда вы все молчите, я даже не знаю, что сказать, – он выдавил из себя улыбку, но она лишь добавила трагичности его словам. – То есть, я то знаю, но с чего начать – вопрос сложный. Я просто буду честен.

Он провел языком по тонким, почти невидным губам, вобрал их внутрь, а затем резко разжал, издав, при этом, неприличный звук.

– Пвах! – Дулат засмеялся, глядя на женщину, потратившую большую часть своей жизни на то, чтобы казаться моложе своих лет. В шестнадцать она хотела казаться девочкой, едва вступившей в пубертатный период, в тридцать вела себя как школьница, а в сорок два притворялась, будто только вчера окончила университет. В ход шла хирургия, косметика, глубокие декольте и облегающая одежда, подсмотренные и скопированные у современной молодежи манеры и, конечно же, хорошо отрепетированный у зеркала взгляд невинной овечки.

– Прости, Айнурочка. Я знаю, как тебя злит, когда я дурачусь. Еще вчера ты бы набросилась на меня за то, что я «пержу ртом» – так ты это называла? Ты бы сказала, что я выгляжу идиотом, когда позволяю своему внутреннему ребенку повелевать мной. А это всего лишь звук, Айнурочка, и ничего более. Пвах! Всего лишь звук, как если бы я хлопнул в ладоши, – и он не поленился тут же сделать это. – Разве где-то сказано, что нельзя хлопать в ладоши в кругу близких, или пердеть ртом, сидя за ужином в собственном доме, построенном кровью своей и потом?

Криво улыбаясь, Дулат помотал головой. Все знали, что ему давно нужно было дать выговориться, даже если бы он нёс полный бред, наподобие того, что нёс теперь. Знали всегда, но позволили лишь сегодня, потому что день был необычным, хоть за окнами и не происходило ничего такого, чего не происходило бы последние десять лет – с тех пор, как чета Карамановых перебралась в дом своей мечты с одиннадцатью комнатами и четырьмя уборными. То же Солнце на небе, та же лужайка, тот же седой, полуглухой садовник – настолько старый, что дальше стареть уже было некуда. Словно не найдя себе другого занятия в бесконечной жизни, он изо дня в день приводил в порядок территорию в тридцать соток и ничего больше от жизни не ждал.

– Нигде ничего не сказано. – Дулат прополоскал рот вином, после чего с трудом проглотил его. – И об этом тоже. Мне всегда хотелось выкинуть что-нибудь такое в светском обществе. Ведь нет никаких правил и никогда их не было. Было лишь твоё желание управлять всеми и всем, повелевать, контролировать. Тебе никогда не нравился мой смех и потому я приходил домой печальным. Тебе не нравился мой голос, и потому я шептал. Ты ненавидела мой высокий рост, сутулую спину, узкие плечи, странную походку, и потому я пресмыкался. Я знаю, как тебя раздражали мои шутки, а я, знаешь ли, очень любил шутить, и шутки мои были не так плохи, но мне все чаще приходилось молчать. Шутить молча, про себя, чтобы не дай Бог не показаться шутом или самодовольным дураком. Я недавно понял, Айнурочка, что ты, когда смотрела на меня, вот, бьюсь об заклад, меня не видела. Интересно, замени меня на транспортерную ленту, на которой раз в месяц тебе бы подъезжал чемодан денег, ты бы заметила подмену? – Дулат захохотал, но смешно оказалось лишь ему одному. – Умей банкомат плясать под твою дудочку и строить бизнес, ты бы с легкостью могла выйти за него замуж, правда? Правда? Будь я неудачником, разве мы были бы здесь? Ну вот, молчишь…

Дулат откинулся на спинку стула.

– Что же ты молчишь? Скажи, в очередной раз, какое же ничтожество твой жалкий муженёк. Закрой мне рот, выплесни свою неудовлетворенность собственной жизнью на меня. Расскажи всем, что я маньяк – сексуально озабоченный маньяк. Больной на всю голову тип. О том, кому ты отказала, чтобы связать свою жизнь со мной, валяй. Пусть все знают, как я, такой ублюдок, испоганил твою жизнь тем, что дышал, моргал, смотрел, вился рядом. Хотя, все и без того всё знают, потому что твой крик слышал даже глухой садовник. Он знал обо мне всё. Всё самое гадкое.

Дулат поочередно оглядел всех сидящих за столом и остановил взгляд на мужчине, будто только что сошедшем со страниц гламурного журнала, прямиком из статьи «Акула бизнеса и альфа-самец XXI века».

– Марат? А ты-то чего такой хмурной? Грустишь, что нам придется распрощаться? Мой единственный друг на всю жизнь. Ну у тебя-то друзей всегда было много, а у меня только ты. Ты знал об этом? Конечно, знал. Знал, что никуда я не денусь. Что бы ты ни сделал, я закрою на это глаза и рано или поздно прибегу к тебе с бутылкой виски, чтобы отпраздновать воссоединение закадычных друзей. Для тебя это стало бы очередной попойкой очередным дармовым виски от богатенького приятеля. Ты мог продать меня врагу, а лет через десять, выбравшись из плена, я бы снова пришел к тебе с глупой улыбкой, чтобы дружить дальше. О, что там, я бы нашел тысячу причин, оправдывающих тебя и десять тысяч доводов в пользу того, что виноват был я сам. А теперь я скажу тебе вот что: пошел ты к черту, хитрый ублюдок! – Дулат выставил средний палец и ткнул им чуть не в лицо своего друга.

Марат не стал отрицать, не стал злиться. Так и сидел, уставившись в свою тарелку, будто соглашаясь с каждым словом друга. Лишь его обычно красные щеки показались Дулату чересчур бледными. Наверное, краснощекие бледнеют от стыда. Дулату в этот день всё сходило с рук.

– Я тонул во враждебном мире людей, презирающих меня с детства за то, что я – это я. Ты был спасительным кругом, который я боялся отпустить. Теперь, когда моя ванная наверху полна крови, самое время помахать друг-другу ручкой. Я вас всех ненавижу. Так же, как вы ненавидите меня. Взаимные искренние чувства, без всякого притворства – что может быть лучше? Так долго я пытался стать тем, кем вы хотели, чтобы я стал, что уже и забыл, какой я – настоящий.

Достав из нагрудного кармана пачку сигарет, Дулат неспешно закурил.

– Что? – он посмотрел на свою жену, – хочешь сказать, что подаю плохой пример детям? Не переживай, чему бы я их не учил, это будет не хуже того, что они уже знают и умеют. Сигаретный дым им не противен, он им хорошо знаком и не только по запаху. Курнуть сигарету для твоего сына это как съесть конфету, потому что он уже давно перешел на травку. Посмотри на его волосы – девка он или мужик? А твоя дочь ночами хлещет пиво в машинах каких-то богатеньких стариков. Ей что, денег мало? Они же с пеленок ни в чем не нуждались! А всё потому, Айнурочка, что некому было заняться их воспитанием. Ты была увлечена собой, а я вкалывал, обеспечивая ваше славное будущее и спокойный сон. Но, будь оно всё проклято, ни того ни другого не получилось. Нет теперь ни будущего, ни спокойного сна, ни семьи.

Оставшуюся половину сигареты Дулат докурил молча, и как только она закончилась, потянулся за следующей. Впервые он курил, не испытывая страха за своё здоровье и не боясь осуждения. Он вдыхал дым полной грудью, и шумно выдыхал его, а затем затягивался снова, гадая, какая затяжка может содержать в себе дыхание смерти.

– Бедный, бедный, Мара. Наверное, тебя мучила совесть по ночам? Мне стоило догадаться о том, что ты связался не с той женщиной, когда твой взгляд стал похож на мой. Хотя… – затушив сигарету в бокале вина Дулат продолжил: – Хотя, я догадывался. Но думал только об одном: «делайте свои делишки тайно, черт вас дери, чтобы я не узнал, и мне не пришлось что-либо предпринимать», – повертев пачку в руках, Дулат вдруг словно опомнился и протянул пачку другу: – Сигаретку?

Марат не курил и не было причин что-то менять в этот раз.

– Жизнь – игра и я её проиграл. В отличие от других проигравших, я и наслаждения-то от игры никакого не получил. Кстати, насчет наслаждения.

Дулат привстал.

– Я не представил вам Настю, – он указал на блондинку в конце стола. – Анастасия. Стася. Малыш. У неё много имён и трёшка в центре города, которую я ей купил. А еще QX, который тоже купил я. Никто не безгрешен, правда, Мара? Даже ты не знал о Насте, потому что я боялся, что ты и к ней свой путь проложишь. Помнишь, Айнура, я летал в Москву на деловую встречу? Ну так вот, я не летал в Москву. Я три дня жил у Насти, питался консервированной фасолью и пережаренной картошкой. Потому что ничего другого готовить она не умеет. Я ходил в трусах, пил пиво из горла, смотрел боевики по 31 каналу и представлял, какой была бы моя жизнь, если бы я не был тем, кто я есть. Три дня в моей жизни не было ни компании, ни звонков, ни банков, ни партнеров, ни налогов, ни проблемных детей, ни сварливой жены. Я специально взял с собой минимум денег. Ровно столько, сколько было необходимо, чтобы поддерживать интерес Анастасии. Иначе заряд её бы быстро закончился, ведь я никто без этих денег. Пока я вынимал купюры, она продолжала игнорировать все мои минусы. В отличие, кстати, от тебя – тебе плати не плати, но мил не будешь. Вообще, с чего вы все взяли, что я обязан оплачивать все ваши прихоти и не задавать вопросов? Сын твой, будь он хоть каплю похож на меня, работал бы уже два года, а то и целых четыре, но нет. Всё, чем он занимался, после окончания школы – так это нажирался на тусовках и транжирил бабки. – Дулат схватил со стола тарелку и швырнул её в стену. – Ой, простите, меня. Я куплю другую. – в стену полетел бокал с окурком. – Это всего лишь посуда, не сердце моё, и не жизнь – можно купить еще.

Ослабив узел галстука, Дулат продолжил чуть спокойней:

– Настя мне хоть льстила. Я платил за возможность прожить чужую жизнь. Узнать, какого это – быть сильным, решительным. Быть тем, чье слово закон. Быть мужчиной.

Некоторое время он молча смотрел на блондинку. Она сидела, низко опустив голову, словно уже знала, о чем Дулат хочет поведать дальше.

– Я делился, Стася, с тобою всем, а потом…,– она лишь ниже склонила голову, – а потом ты делилась этим со всеми… К черту. Все вы одного поля ягоды.

Дулат встал из-за стола и подошел к окну. Старик орудовал газонокосилкой с таким сосредоточенным выражением на лице, будто постигал смысл всей своей жизни. Временами он улыбался, но это было только между ним и скошенной травой.

– Я мог начать всё с самого начала. Плевое дело – взять билет и не опоздать на рейс. Где-нибудь далеко я мог бы дать себе еще один шанс. Отец в детстве часто брал меня на работу и потому я неплохо разбираюсь в автомобилях. Я бы мог зарабатывать на жизнь своими руками, – он посмотрел на ладони, будто ждал от них подтверждения своих слов. – Это ничего, что на них нет мозолей. Чуть освежить память, и я с закрытыми глазами разберу любой мотор на мелкие части и снова соберу его. Найти маленький домик с гаражом, купить надувную лодку. Компанию, со всем её дерьмом, оставь, Марат, себе. Ты же любишь всё это – собрания, переговоры, сделки, решение сложных вопросов. Большой босс Марат. Ничего, что ты не вложил ни души, ни денег в мой бизнес. Зато сотрудники называют боссом тебя, а не меня. Наверное, потому что так должен выглядеть босс – амбициозный, властный, решительный. А не сутулый задрот в очках с толстыми линзами и геморроем в заднице.

Увидев Дулата в окне, садовник улыбнулся и махнул ему рукой. Дулат в ответ лишь едва заметно кивнул.

– Где же они? – прошептал он и снова повернулся лицом к сидящим. – К слову, я тут пригласил кое-кого, думаю, вы не будете против? Славные ребята, вы поладите. – Дулат взглянул на часы. – Они будут тут с минуты на минуту. Кто-то же должен убрать после нас, высоких господ, со стола.

Дулат вернулся на своё место и надолго замолчал, уставившись в одну точку, пока приступ кашля не заставил его очнуться. Подавить рвотный позыв в этот раз не удалось, но желудок оказался пуст.

– Что же, – тяжело дыша заявил Дулат. – К чему я всё это. Я не был счастлив и не смог осчастливить никого из вас. Я помню какие-то хорошие моменты, связанные с каждым из вас, но тем хуже. Лучше бы тьма была непроглядной. Ничего не говорите. Пусть этот ужин будет моим. Сегодня, в день моего рождения, позвольте мне быть в центре вашего внимания.

Газонокосилка затихла, словно выполняя пожелание именинника. Должно быть, старик увидел людей у забора и пошёл открывать ворота. Дулат старательно пытался уловить звуки со двора и ему удалось это сделать – в силу своей тугоухости старик почти выкрикивал слова. Он поздоровался, попросил говорить громче, подтвердил, что хозяева дома. Звякнули ворота, послышались шаги на крыльце.

– Я был сегодня груб, простите. И я был жалок. Как всегда.

Раздалась мелодия дверного звонка и в тот же миг в дверь настойчиво постучали.

– Мы все будем счастливы.

В дверь стали тарабанить безостановочно. Тень человека, заглянувшего в окно, растянулась на полу.

Дулат взял со стола пистолет, который полегчал, исторгнув из себя пять патронов этим утром.

– Если смерть – это не конец, я очень надеюсь, что мы не встретимся с вами по ту сторону.