Шоссе Линкольна

– Тогда чего тебе надо?

Я поднял руку, пытаясь отдышаться, потом ответил.

– Там, возле здания суда, ты сказал, что у твоего друга Джейка незаконченное дело к моему другу Эммету. С таким же успехом я мог бы сказать, что у Эммета незаконченное дело с Джейком. Но так или эдак, у Джейка дело к Эммету или у Эммета дело к Джейку, согласимся, что тебе до этого никакого дела.

– Слушай, я не пойму, о чем ты толкуешь.

Я постарался разъяснить.

– Я что говорю: если у Джейка и была причина избить Эммета, а у Эммета – терпеть побои, то у тебя причин подначивать и злорадствовать никаких не было. Со временем, я думаю, ты будешь сожалеть о том, какую роль играл в сегодняшних событиях, и тебе захочется это исправить, – чтобы успокоить совесть. Но Эммет завтра уезжает из города – и тогда уж будет поздно.

– Знаешь, что я думаю? – сказал ковбой. – Я думаю, шел бы ты на хер.

Он повернулся и пошел прочь. Вот так, просто. Даже не попрощался.

Признаюсь, я немножко скис. Вот, помогаешь незнакомцу понять, какую тяжесть он на себя взял, а он поворачивается к тебе задом. Такая реакция может навсегда отвратить тебя от благих порывов. Но еще один урок сестры Агнессы заключался в том, что, исполняя труд Господень, надо иметь терпение. Ибо так же верно, как то, что праведный встретит препоны на пути к справедливости, Господь так же верно даст ему средства, чтобы их преодолеть.

И – чудо! Что вдруг является передо мной, как не мусорный ящик перед кинотеатром, полный до краев вчерашнего мусора. И среди бутылок от кока-колы и коробок от попкорна торчит стандартная доска два дюйма на четыре, длиной с руку.

– Эй! – крикнул я на бегу. – Постой секунду!

Ковбой повернулся кругом, и по лицу его я понял, что он готов отмочить что-то изумительное, позабавить всех ребят в баре. Но, боюсь, этого мы не узнаем – я хрястнул его раньше, чем он заговорил.

Удар пришелся на левую сторону головы. Шляпа взлетела в воздух, сделала кульбит и приземлилась на другой стороне проулка. Ковбой упал на месте, как марионетка с обрезанными нитями.

Я ни разу в жизни не ударил человека. И, честно говоря, первое впечатление – было больно. Я переложил доску в левую руку и посмотрел на правую ладонь – углы доски оставили на ней два красных следа. Я бросил доску и потер ладонью о ладонь, убрать жжение. Потом нагнулся – получше рассмотреть ковбоя. Ноги у него были подогнуты, левое ухо рассечено надвое, но он еще был в сознании. Или почти.

– Слышишь меня, ковбой? – спросил я.

Потом заговорил громче, чтобы он наверняка услышал.

– Считай, что расплатился с долгом полностью.

Он посмотрел на меня, заморгал. А потом чуть-чуть улыбнулся, и по тому, как закрылись у него глаза, стало понятно, что он уснул сном младенцы.

Выходя из проулка, я ощутил не просто моральное удовлетворение: шаги как будто стали легче и походка пружинистее.

Скажи пожалуйста, весело подумал я. И походка безмятежная!

Наверное, это было заметно. Потому что, выйдя из проулка, я поздоровался с двумя стариками, и они мне ответили. По дороге в город десять машин проехали мимо, и только механик меня подвез. А сейчас, по дороге к Уотсонам, остановилась первая же машина, и предложили подбросить.

Вулли

Интересная штука с любой историей, раздумывал Вулли – пока Эммет был в городе, Дачес гулял, а Билли читал вслух толстую красную книгу, – интересная штука с любой историей: ее можно пересказывать и долго, и коротко.

«Графа Монте-Кристо» Вулли первый раз услышал, когда был младше, чем Билли. Его семья проводила лето в Адирондакских горах, и каждый вечер перед сном сестра Сара прочитывала ему главу из книги Александра Дюма, а там тысяча страниц.

С тысячью страниц дело такое, что чувствуешь приближение волнующего места, но надо ждать и ждать, когда до него действительно дойдет. Иногда так долго ждать приходится, что по дороге засыпаешь. В большой красной книге у Билли профессор Абернэти пересказал весь сюжет на восьми страницах. И в его пересказе, когда чувствуешь приближение волнующего места, оно появляется мигом.

Взять, например, ту часть, которую Билли сейчас читает. Эдмона Дантеса приговорили за преступление, которого он не совершал, и сажают на всю жизнь в страшный замок Иф. Его еще только ведут в цепях через громадные ворота замка, а вы уже знаете, что он непременно сбежит. Но в повествовании мистера Дюма, до того как Дантес вырвется на свободу, ты должен прослушать столько фраз, главу за главой, что кажется, ты сам уже заперт в замке Иф! У профессора Абернэти не так. В его рассказе герой прибывает в тюрьму, сидит восемь лет в одиночке, завязывает дружбу с аббатом Фариа и чудесным образом сбегает – все на одной странице.

Вулли показал на одинокое облако, плывущее по небу.

– Так, я думаю, выглядел замок Иф.

Наставив палец на прерванное место, Билли посмотрел на облако и охотно согласился.

– С отвесными каменными стенами.

– И сторожевая башня посередине.

Вулли и Билли улыбнулись, увидев одно и то же; потом Билли стал серьезен:

– Можно задать тебе вопрос?

– Конечно, конечно.

– Тяжело было в Салине?

Вулли задумался над вопросом, а в небе замок Иф превратился в океанский лайнер с огромной трубой на месте сторожевой башни.

– Нет, – сказал Вулли, – не так уж тяжело. Точно не так, как Эдмону Дантесу в замке Иф. Просто… каждый день там – как все другие.

– Как это, как все другие?

– В Салине мы встаем в одно и то же время, одеваемся в одно и то же. Каждый день завтракаем за одним и тем же столом, с одними и теми же людьми. Каждый день делаем одну и ту же работу на одних и тех же полях и ложимся спать в один и тот же час на те же кровати.

Хотя Билли был еще мал или же потому, что был мал, он, казалось, понимал, что просыпаться, одеваться, завтракать – само по себе нормально, но есть что-то глубоко несообразное в том, чтобы это делалось совершенно одинаково изо дня в день, особенно в тысячестраничном варианте твоей собственной жизни.

Билли кивнул, нашел место, где остановился, и продолжал читать.

А у Вулли не хватило духу сказать Билли, что, конечно, таков был образ жизни в Салине, но он таков же и во многих других местах. Такой же образ жизни, несомненно, был в пансионах. Не только в «Святом Георгии», последнем, куда сдали Вулли. Во всех трех, где он учился, в одно и то же время просыпались, одевались, завтракали за одним и тем же столом, с теми же людьми, и отправлялись в те же классы, на те же уроки.

Над этим Вулли часто задумывался. Почему начальство этих школ решило сделать каждый день таким, как все другие? По размышлении он пришел к выводу, что делается это потому, что так проще управлять. Если каждый день устроен так же, как все остальные, повар всегда знает, когда приготовить завтрак, учитель истории – когда преподать историю, дежурный по школе – когда проверить порядок в здании.

А потом у Вулли случилось озарение.

Это было в первом семестре его второго года в одиннадцатом, выпускном классе школы святого Марка. По дороге с физики на физкультуру он увидел, как из такси перед зданием школы выходит декан по воспитательной работе. Увидев такси, Вулли подумал, каким приятным сюрпризом будет его приезд для сестры, недавно купившей большой белый дом в Гастингсе-на-Гудзоне. Он живо сел в машину и сказал шоферу адрес.

«Это что, в Нью-Йорке?» – удивился таксист.

«Да, в Нью-Йорке», – подтвердил Вулли, и они поехали.

Приехали через несколько часов, и Вулли застал сестру на кухне – она только начала чистить картофелину.

– Привет, сестренка!

Если бы Вулли нагрянул с визитом к любому другому члену семьи, не было бы отбоя от вопросов «как», «что», «почему» (особенно ввиду того, что ему потребовались сто пятьдесят долларов за такси, дожидавшееся перед домом). Но, расплатившись с шофером, Сара просто поставила чайник на плиту, печенье на стол, и они чудесно посидели, как в старое время, болтая о том о сем, обо всем, что пришло в голову.