Легионы идут за Дунай

11

Лупанар Орестиллы Приски считался лучшим в Диногенции. Кроме него, в городе существовали еще три публичных дома поменьше и несколько совсем уж низкопошибных притонов, но «Розовая пеламида» затмевала все.

Приска держала девчонок не старше восемнадцати-девятнадцати лет. Перешагнувшие возрастной ценз либо продавались с торгов, либо сплавлялись в другое учреждения, если работали по найму.

Дом был трехэтажный. На первом вдоль длинного коридора помещались маленькие тесные комнатушки. Всего их было двадцать две. На втором – только десять таблинов, по пять с каждой стороны от прохода. И наконец, на третьем ярусе всего три зала, убранные под «лесную дубраву», «спальные покои парфянского царя» и «тронный зал владыки морей Нептуна». Легионеры, городская стража и матросы посещали в основном первый этаж. Вход туда стоил восемь сестерциев. Зимой, правда, плата поднималась до десяти. Командиры частей и торговцы победнее ходили на средней уровень. Цена его кабинетов составляла от двадцати до пятидесяти монет. Мистерии под крышей исчислялись в динариях и служили предметом удовольствий богатых ростовщиков, верхушки провинциального руководства и состоятельных гостей.

Нынешний вечер шел своим чередом. С четырех часов, после второго приема пищи, повалили посетители. Старый одноглазый галл необычайной физической силы по прозвищу Цербер придирчиво оглядывал входящих. Клиентов, которые, по его мнению, были дрянновато одеты или еле держались на ногах, привратник разворачивал обратно. Пытавшиеся протестовать получали такой пинок ногой, что надолго потом обходили квартал стороной. Город помнил пример с членом коллегии хлебопеков. Прикосновение конечности Цербера стоило пекарю перелома таза, перелом руки добавила жена.

Орестилла в длинной коричневой столе и наброшенном на плечи паллии из нежной шерсти лично встречала гостей. С доброжелательной улыбкой на потасканном лице (она начинала карьеру рядовой проституткой с четырнадцати лет) взимала положенный гонорар, складывала деньги в потертый кожаный кошель. Болтала с завсегдатаями:

– Милон, ты опять к нам, дружочек. Когда же вы прибыли? Твою посудину еще не утопили ни зихи, ни тавры? По-прежнему возишь дохлых рабов и морочишь перекупщиков или занялся боспорской пшеницей?

– Ах, Приска, нежность моя, и до чего же у тебя едкий язык, – толстенький купчик из Херсонеса часто моргал глазками. – Ты бы лучше поведала мне, как поживает Хлоя? Ой, чувствую, не выдержит мое ретивое сердце, куплю ее у тебя.

– Так я и продала ее тебе! Ты ради нее тащился через весь Понт? Опоздал, милый, девчонка сейчас ублажает другого. Но не беда! Я быстро рассею твое горе: покажу тебе такую маркоманнку, пальцы оближешь и ее в придачу. Пятнадцать лет всего малышке, но такими формами не каждая нереида похвастать может. Да простят меня Нептун и Амфитрита!

– Не хочу я твою маркоманнку! Мне что германская дубина, что их жирная девка – все едино! Хлою! Хлою мне потребно, о коварная царица лупанаров! – купец дрожал в пароксизме похоти.

Орестилла брезгливо отмахнулась.

– Ладно уж, Орфей, поднимайся наверх, испей хорошего вина, мне только сегодня из самой Мессембрии прислали несколько амфор фалерна. Направлю твою красотку, как только освободится.

В дверь просунулась рожа Цербера.

– Хозяйка! К нам важного самца на носилках несут! – пробасил он на ужасном латинском языке с кельтским акцентом. Сводня сорвалась со своего места и выглянула на улицу. Шестеро мужчин в серо-желтых туниках коллегии носильщиков несли на Себе исцарапанную лектику. Орестилла мигом узнала в нарумяненном седоке торгового агента Цезерниев Деция Сервилия. Он появлялся в городе по два-три раза в месяц, не скупясь, снимал на ночь «покои парфянского царя», пил, веселился и снова исчезал. Приска давно заметила одну особенность: сколько бы вина или боспорской пшеничной водки ни выпил Сервилий, он никогда не заводил разговор о делах хозяев. Болтал о чем угодно, но стоило коснуться торговых операций, невпопад произнести имя известного клиента, как подручный Цезерниев замыкался в себе. В глазах его загорались насмешливые огоньки. Видимо, хозяева платили маклеру хорошо. Денег у него всегда было много. Девочки считали пребывание с Сервилием неприятной обязанностью. Он был жесток. Не раз после проведенных ночей они показывали Орестилле синие и красные пятна на теле. Следы его ласк.

– Пеламида! – заорал с носилок посетитель, завидев метрессу. – Я прибыл к тебе из самой Ледераты! Старая Парка! Кем ты сегодня угостишь своего Сервилия? Надеюсь, никто не успел занять мою «парфянскую спальню»?

Лицо содержательницы публичного дома выразило неподдельную радость.

– Милости просим, дорогой Сервилий! Кому-кому, а вам я всегда рада. Персонал ждет не дождется вашего приезда.

Лектикарии опустили носилки на землю. Торговец вылез из-под балдахина, расправил складки тоги. Почесал бровь мизинцем, на котором красовался витой золотой перстенек дакийской работы.

– Salve еще раз, великолепная Орестилла. Уверен, ты в добром здравии и не уморила Хлою работой без меня?

– Хлою? О Венера, покровительница нашего ремесла! Да я и выпускала-то ее к клиентам всего три раза со дня вашего последнего посещения.

Подымаясь по лестнице в сопровождении хозяйки и немого раба-порученца, Сервилий громогласно шутил, извещая все заведение о своем появлении.

Орестилла отперла изогнутым медным ключом дверь в комнату гостя.

– Прошу царя в его чертоги!

– Ха-ха-ха! Приска, веришь ли, когда я мотаюсь по делам патрона по всем провинциям, я вспоминаю не родной атрий, а вот этот самый зал.

Шуточный тон агента внезапно изменился.

– Послушай, мать гетер, в соседних мистериях есть кто-нибудь?

– Да. В «дубраве» расположился приезжий варвар-купец с того берега Данувия. Очень уважаемый человек. Заказал полный стол и щедро расплатился. Я направила к нему Эвридику.

– Он римлянин или эллин?

– Нет. Он – дак. Я же говорю: почтенный Эсбен с того берега Данувия, из Напоки. Варвар, а платит почище иного римлянина, прости меня, Юнона и Рея Сильвия.

– А в апартаментах Нептуна никого?

Сводня раздраженно покачала головой.

– Где они, настоящие мужчины? Я уже стала забывать те светлые дни, когда все три спальни были заполнены в одночасье. «Нептун» пустует.

Лицо Сервилия начало проясняться.

– И ты болтаешь такое в моем присутствии? А я? Я разве не мужчина? Сколько тебе дал этот напыщенный варвар?

Жадный зуд охватил Орестиллу.

– О! Он дал мне пятнадцать серебряных динариев и...

– Вот держи двадцать динариев и распорядись, чтобы через самый короткий промежуток времени все было готово. И во имя Венеры и Амура пришли мне скорее Хлою. Я привез моей куколке подарок. Да, кстати, Приска, конечно, ты вольна поступать со своими рабынями как тебе заблагорассудится, но предупреждаю, если ты еще раз отберешь у девчонки наивные безделушки, которыми я ее одариваю, я перестану посещать твой лупанар и, клянусь Эридой, натравлю на тебя всех эдилов Диногенции.

– Сколько шума из-за какой-то дрянной серебряной цепочки. Уверяю тебя, она отдала мне сама Но раз уж ты так недоверчив, клянусь тебе: я не коснусь ее жалкого имущества впредь и пальцем. А сейчас бегу исполнять твои пожелания.

* * *

Поздней ночью злой, как сама Медуза Горгона, купец из Херсонеса оттолкнул лежавшую под ним белокурую девку.

– Брехливая стерва! Ну погоди у меня, Орестилла! Я тебе покажу, как дурить Милона! Знать бы только, куда ты отправила мою крошку Хлою. Надолго запомнишь утренний расчет со мной, потаскуха!

Девица, вытиравшая бедра измятой льняной простыней, насмешливо посмотрела на пылавшего негодованием боспорянина.

– Заплатил бы получше, так и лег бы с Хлоей. А то притащатся с десятком сестерциев, что от жены месяц тайком копили, и требуют себе парфянскую принцессу. Хлоя под такими, как ты, Милон, часто не валяется. Ей сегодня одних украшений надавали шкатулку и еще Приске сорок динариев в руку сунули. Вот это поклонники. А ты?!

– Молчи, кефаль безмозглая! – озлился задетый за живое торговец. – Думаешь, у меня денег нет? Вот сейчас пойду к тем радетелям и перекуплю у них девчонку. Без твоей рухляди-хозяйки!

Мысль, озарившая Милона, показалась ему удачной. Подогретый страстью и парами вина, он сунул ноги в мягкие персидские башмаки и, накинув длинный хитон, выскочил из кабинета.

Скрипучие деревянные ступени вели на третий этаж. Коридор был темен. Свет лился лишь из двух дверных проемов, находящихся один за другим и распахнутых настежь. Пошатываясь, херсонесец приблизился к первому и заглянул внутрь. Разбросанные в беспорядке одеяла, кожаные подушки. Посреди «восточного великолепия» на залитом вином и заваленном объедками войлочном сарматском ковре спала Хлоя и ее товарка. Рты одалисок раскрыты. Хлоя даже чуть всхрапывала В воздухе стоял запах винного перегара и едкого женского пота. «Ага! Эти уже спят. Притомились, значит, бедняги. Ну-ну. Где же ваши благодетели, крошки? М-м-м... Наверняка продолжают ночные возлияния Вакху».

Деций Сервилий и русобородый плотный дак сидели на вязанках ореховых прутьев, покрытых козьими шкурами. Пламя большого масляного светильника освещало стены, расписанные толстенными дубами, кудрявыми орешниками и кустами. Охапки сена, разбросанные там и тут, дополняли впечатление. Казалось, что находишься на маленькой лесной полянке. Полюбовавшись несколько мгновений открывшейся сценой, Милон собрался было переступить порог и уже открыл рот, но его остановила последняя фраза, сказанная одним из собеседников. Удивило не содержание. Поразило, что Сервилий, римлянин по облику и поведению, произнес ее на чистом дакском языке. Херсонесец тринадцать лет ходил с товарами вверх по Данувию, бывал в столице даков Сармизагетузе и неплохо знал разговорную дакскую речь.

– Я не совсем представляю, как Рескупорид доставит оружие из Корнакума. Ведь судно будет идти на глазах у римских постов и патрульных лодок почти сто – сто десять римских миль.

Дак напротив нетерпеливо щелкнул пальцами.

– Успокойся, Мукапор. Корабль проплывет шестьдесят миль от силы, возле Акуминкума свернет в Тису, оттуда в Крит, а там волоком через Кришул – Репеде до самой Напоки.