34 ступень

Каждый раз мы отправлялись в один и тот же бар, и дело было не в его меню или богатом выборе напитков. Скорее, основной причиной нашего выбора было его местоположение. Бар находился за углом от офиса, был открыт до двух ночи, и нам не хотелось каждый раз придумывать новый маршрут. Несмотря на то, что он располагался в центре и был окружен небоскребами, служившими пристанищем для крупных фирм, а напротив него в ряд были выстроены бутики с брендовой одеждой, бар, в котором я проводил свои пятницы, не претендовал на звание модного заведения высокого класса. Это сказывалось не только на интерьере, но и на доступных ценах, способствующих представителям стойкого среднего класса, плавно перетекающего в элиту, позволить себе несколько закусок на стол и пару лишних коктейлей.

Кроме того, мне нравилось, что нас, а точнее, меня там знал весь персонал – оба бармена и три официантки. Они знали мое имя и профессию и помнили, что я не любил острый соус к мясу и предпочитал виски. Конечно, в каком-то роде это была их работа, но подобные мелочи позволяли мне ощущать то, что не было для меня привычным чувством. Они позволяли мне испытывать чувство принадлежности. Я отдавал себе отчет в том, что это было не тем местом, принадлежность к которому должна была вызывать гордость, но быстро забывал об этом каждый раз, когда, увидев меня в дверях, один из барменов подмигивал мне и тянулся за бутылкой моего любимого виски.

Мы приходили в бар около девяти, а то и десяти часов вечера с закатанными по локоть рукавами рубашек, ослабленными галстуками и пиджаками, перекинутыми через плечо. Наш столик в дальнем углу всегда ожидал нас с табличкой, на которой черным маркером было написано «Резервировано». Мы всегда заказывали много еды, слишком много, и наедались закусками еще до того, как официантка приносила главные блюда. Большинство из нас оставалось в баре до часу ночи, а то и до самого закрытия, но мы никогда не напивались до беспамятства. Даже будучи вне стен офиса, мы продолжали говорить о работе, жалуясь на начальство и клиентов и придумывая грубые и не такие уж и смешные шутки в отношении коллег, которых не считали частью нашего небольшого коллектива. Иногда, очень редко, я и пара моих «друзей» решали продолжить вечер и после закрытия бара отправлялись в ближайшее караоке или в любое другое заведение, чьи двери были открыты 24 часа в сутки.

Пару раз вечер закончился для меня в кровати в объятиях Вики, которая была на пару лет младше меня, носила исключительно черные чулки и занимала позицию младшего аналитика. У нас с Вики не было ничего общего, кроме того, что мы не особо любили говорить о себе, да и вообще говорить друг с другом. В офисе мы обменивались вежливыми приветствиями, а после наших совместных ночей она лишь говорила «пока» и никогда не целовала меня на прощание. В каком-то роде она была для меня идеальным партнером, который не пытался стать частью моей жизни, одновременно наполняя ее тем, чего в ней недоставало.

Некоторое время мои мысли были поглощены воспоминаниями о Вики. Это могло длиться пару минут, а, может, и около часа. В месте, где я находился, время, казалось, поддавалось совершенно иным законам. Оно не двигалось вперед, скорее, оно крутилось в непроницаемом замкнутом круге. Здесь, между этими четырьмя стенами, мокрой от пота постелью и мной время превратилось в бесконечность. Если бы я был способен найти силы для того, чтобы подойти к окну и увидел бы, что над Тихой Долиной кружилась огромная воронка, затягивающая ее в другое неизведанное измерение, то едва бы повел бровью. Пока я представлял себе эту картину, в мыслях раздалось:

«– Что ты хочешь?

– Я хочу убить время (https://citaty.info/topic/vremya).

– Время (https://citaty.info/topic/vremya) очень не любит, когда его убивают».

Я думал о Вики, о ее темно-сером пиджаке и неизменно красной помаде. О том, как каждые полчаса она поправляла свою прическу, хоть та и оставалась такой же идеальной, как утром. Я вспоминал наше знакомство и первый раз, когда что-то в ней показалось мне непреодолимо притягательным. Но больше всего мои мысли были заняты желанием того, чтобы она оказалась рядом. Дело было совсем не в моих к ней чувствах, мне просто было необходимо присутствие другого человека. Друг или враг – неважно, мне требовалось, чтобы кто-то очутился рядом и своим присутствием убедил меня в том, что мир не застрял в этом паршивом дне. Чтобы кто-то убедил меня, что время однажды сможет вырваться из проклятого замкнутого круга.

Несмотря на то, что наши вечера в баре, как правило, заканчивались на тихой ноте, это почти никогда не было окончанием моей ночи. Наблюдая за остальными с их уставшими лицами и тяжелыми веками, я становился их отражением, повторяя: «Да, уже действительно поздно» и «Я жду не дождусь, когда лягу в постель». Я мог лишь надеяться, что моя имитация усталости не была слишком плоха. Конечно, я тоже был выжат после трудовой недели, но моя жажда была сильнее физического изнеможения. Она была сильнее желания спать и продуктивно провести следующий день. Эта жажда затягивала меня в свою воронку, подпитывая сознание идеей о том, что жить стоило здесь и сейчас и что мне было необходимо прочувствовать момент. Этот момент мог растянуться на пару часов, растворяясь в промилле и моих несвязных мыслях, но так и оставался недостаточно прожитым. Мне надо было стараться сильнее, я был обязан поймать его и выжать каждый грамм жизни, испытав его до конца и навсегда присвоив его себе. Конечно, я понимал, что это было ложной жизненной философией, оправдывающей мою проблему, но суть заключалась в том, что я руководствовался чувствами, даже когда здравый смысл твердил, что открывать новую бутылку было плохой идеей. В своей жизни я чувствовал так мало, что был не в силах совладать с этим импульсом и добровольно становился его пленником.

Наивное желание поймать момент и оставить его с собой навсегда не было единственным источником моей проблемы. Это не было единственной причиной, по которой, выйдя из бара, я направлялся в магазин за бутылкой виски или же ловил такси и просил отвезти меня в ближайшее работающее заведение, освещенное неоновыми огнями с мигающей надписью «Открыто». Кроме отчаянной попытки остановить время, в те моменты я уповал на то, что это могло заставить Тебя прийти ко мне. Прийти не одним недоговоренным предложением по пути на работу или несвязным монологом, когда я принимал душ или смотрел телевизор. Я хотел, чтобы Ты пришла ко мне так же, как это было в детстве, когда мы проводили вместе солнечные летние дни или могли часами напролет разговаривать перед сном, когда я забирался под одеяло, боясь, что родители или Софи могли нас услышать. Я жаждал вновь чувствовать прикосновение Твоих рук, как в тот день, когда мы упали с велосипеда.

Временами мне это удавалось. Ты приходила ко мне, когда я сидел в темноте с полупустой бутылкой в руке, запрокинув голову на кровать, и спрашивала, как прошел мой день. Я рассказывал Тебе о работе, о том, какой фильм видел накануне и о том, как все вокруг были способны жить в то время, как я был пустой оболочкой, впитывающей в себя повседневность.

«Знаешь, это как когда покупаешь шоколад с изюмом. Ты ведь покупаешь его потому, что тебе нравится изюм, так ведь? Так вот я это тот случай, когда покупаешь плитку шоколада с изюмом, а потом обнаруживаешь, что вместо начинки там издевательство в виде пары засохших ягод», – пытался объяснить я свою мысль, едва сдерживая икоту. Конечно, со мной все было немного сложнее, потому что я не знал, что было этим самым изюмом для меня. Я был не в силах определить, чего именно мне не доставало, но ощущал, что это «что-то» было самым главным. Возможно, я попросту не обладал талантом к жизни.

Сначала я рассказывал, как скучал по Тебе, но уже спустя несколько минут начинал обвинять во всех своих бедах. «Это все из-за Тебя. Все из-за того, что Тебя нет рядом, из-за того, что я не могу взять Тебя за руку и по-настоящему быть с Тобой. Зачем Ты делаешь это со мной?!» – спрашивал я, захлебываясь слезами. «Неужели так трудно понять, что мне без Тебя тяжело?». Ты никогда не прерывала меня и всегда выслушивала до конца несмотря на то, что я знал, что мои слова причиняли Тебе боль.

«Почему Ты приходишь ко мне так редко?» – однажды спросил я. В тот раз мы были на набережной холодной осенней ночью, и я забыл свое пальто в баре и сидел на ступеньках, ведущих к воде в одном пиджаке, чувствуя неминуемое приближение простуды. «Я лишь хочу, чтобы ты жил нормальной жизнью», – тихо ответила Ты, и из-за сильного ветра Твой голос звучал как еле уловимое эхо. «Пожалуйста, не сдавайся» – говорила Ты. После этого впервые за долгое время я ощутил Твою руку на своем плече. «Помнишь, когда тебе было еще совсем мало лет, я пообещала тебе, что мы обязательно встретимся?». Я спрашивал Тебя, сколько еще мне надо было ждать, но Ты лишь твердила, что наше время еще не пришло. Ты всегда говорила загадками, что, если хорошенько подумать, не должно было меня удивлять. Было вполне логично предположить, что голос в голове, не отягощенный материальной оболочкой, не мог давать точных прогнозов. Только вот Ты никогда не была для меня плодом моего воображения. Скорее, Ты являлась единственным, что было реальным в моем несуразном существовании, полном иллюзий и притворства.

Тогда на набережной я задал вопрос, который не осмеливался спросить ранее. «Как я Тебя узнаю?» – спросил я, и мои губы невольно растянулись в улыбке, хоть я вовсе не был в радостном расположении духа. «Ты просто поймешь, что это я», – ответила Ты, и я был уверен, каким-то образом я знал, что Ты была права. «Я непременно пойму, что это Ты», – неустанно повторял я, то про себя, то вслух на протяжении нескольких дней после той нашей встречи, пока лежал в постели с ужасным кашлем и температурой.

После наших ночных рандеву я обнаруживал себя в состоянии, которое было весьма подобно тому, что я ощущал в эту субботу. Я просыпался один, в одежде, которая была пережитком ушедшего дня, с неистовой головной болью и чувством опустошения. Возможно, опустошение не было правильным словом и то, что точнее описывало мое состояние, было старое доброе одиночество. Как будто внутри меня была яма, ведущая куда-то в темноту, на самое дно, и рядом не было никого, кто подал бы руку и не позволил бы мне упасть в нее и раствориться на дне. На дне, которое представляло собой не что иное, как черную дыру, которая была одновременно моим наказанием и моим же творением.

Как-то давно я читал, что эмоциональные расстройства могут вызвать настолько сильную реакцию в организме, что человек начинает чувствовать физическую боль. В моем случае боль была вызвана отсутствием Тебя и чрезмерным употреблением алкоголя. Все же, несмотря на то, как плохо мне было каждый раз после наших встреч, я ни о чем не жалел и знал, что мне придется снова напиться до беспамятства лишь для того, чтобы Ты пришла ко мне и разочарованно заявила, что это не то, чем должна была стать моя жизнь. Я так ни разу и не отважился спросить, какой же план был мне уготован и на каком этапе все пошло не так.

Стук в дверь вырвал меня из череды воспоминаний. Он показался мне настолько пронзительным, будто кто-то стучал о стенки моего черепа, но одновременно и невероятно далеким, как сон, прерванный за несколько секунд до пробуждения. Я был не в силах ответить и испытал облегчение, когда дверь моей комнаты приоткрылась снаружи, впустив внутрь свет коридорных ламп.

– Прошу прощения, надеюсь, я вас не разбудил, – раздался мужской голос. Наверняка он и не мог себе представить, насколько рад я был его появлению.

– Нет, не разбудили, проходите. Только, пожалуйста, включите свет. – Повернув голову и щуря глаза, я узнал в моем посетителе одного из санитаров.

– Я принес ваши лекарства. Сегодня вам хватит только одной дозы, – монотонно произнес мужчина, подходя ко мне, распластавшемуся на кровати и не способному приподнять тело.

– Хорошо, но я не могу встать, – произнес я, беспомощно смотря на своего собеседника и видя лишь размытые очертания. Наверное, я должен был быть благодарен хотя бы за то, что был способен говорить.

– Ничего страшного, я вам помогу. – Санитар облокотился коленом о кровать и приподнял мою голову, держа в ладони таблетки.

После того, как лекарство оказалось у меня во рту, он взял с прикроватного столика стакан с водой и помог мне запить таблетку. Это был мой первый человеческий контакт за весь день, и я был безумно благодарен. Я знал, что человек, придерживающий меня, лишь выполнял свою работу, но он и не мог представить, насколько значимо было для меня его появление. На несколько мгновений одиночество, поглощающее меня без остатка, растворилось, и я почувствовал, что был в этом мире не один.

– Эти таблетки помогут мне уснуть? – Мой голос был хриплым и еле слышным.

– Да, они способствуют глубокому сну, – он аккуратно опустил мою голову на подушку.

Мысль, что через мгновение он покинет комнату и отправится дальше выполнять свои дела, тяжело ударила по моим вискам. Что-то внутри меня хотело попросить его остаться и побыть со мной хотя бы еще чуть-чуть, но я знал, что это не входило в его обязанности. Кто бы мог подумать, что человеческий контакт, которого я избегал большую часть своей жизни, станет для меня непозволительной роскошью. Провожая санитара взглядом, запрокинув голову так, чтобы я мог его видеть, я думал о том, насколько даже таким чудакам, как я, порой нужны были другие люди. Я бы дал ему его месячную зарплату лишь за то, что он бы сидел около моей кровати, пока я не усну, но мне препятствовали два обстоятельства. Во-первых, я был слишком слаб для того, чтобы произнести столь долгое и замысловатое предложение. Во-вторых, я знал, что единственным, кого я действительно хотел видеть в тот момент, собственно, как и в любой другой момент моей жизни, была Ты.

В воскресенье события предыдущего дня представлялись далекими и иллюзорными, будто все это было лишь продолжительным кошмаром. Перед тем как выпить кофе и съесть омлет на завтрак, я долго смотрел на настенный календарь около рецепции, убеждая себя в том, что вчерашний день действительно произошёл. Остаток утра я провел на свежем воздухе, решив подробнее изучить окрестности клиники и даже воспользовавшись услугами одного из местных координаторов, чья работа заключалась в том, чтобы помочь пациентам организовать их досуг.

Моим помощником оказался молодой парень, которому едва могло быть больше двадцати лет. Он носил большие очки в круглой оправе и шерстяную жилетку с разноцветными ромбами и походил скорее на школьника, чем на работника психиатрической клиники. Кроме того, он был на пару голов ниже меня, и, прохаживаясь рядом с ним по аллее, я не мог отделаться от ощущения, что это скорее я взял его на прогулку и, может, даже нес за него ответственность. Будто какой-нибудь знакомый поручил мне присмотреть за своим сыном.

– Прошу прощения, если мой вопрос покажется неуместным, но сколько вам лет? – мое любопытство взяло верх, когда мы приближались к теннисному корту.

– В следующем месяце мне исполнится двадцать один. – Поправив очки на переносице, координатор посмотрел на меня, слегка приподняв голову, и я заметил, как по его щекам пробежал румянец. Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя неловко, и я решил сменить тему.

– И что привело вас к карьере координатора в психиатрической клинике? – с серьезным видом поинтересовался я.

– Это часть моей практики. Я учусь на клинического психолога, и пока что мне разрешают находиться рядом с пациентами только в качестве помощника, – серьезно заявил он, но в его голосе слышалась нотка досады, как будто он верил, что был готов к большему.

– Так ведь это неплохое начало, вы так не считаете? Совсем скоро вы будете настоящим доктором, – заявил я приободряющим тоном, и на лице моего собеседника промелькнула застенчивая улыбка.

Несмотря на его детский вид, парень в разноцветной жилетке отлично справлялся со своими обязанностями. Он перечислил мне различные возможности времяпрепровождения в Тихой Долине и дал пару брошюр с расписанием занятий. Так я узнал, что по выходным теннисный корт был открыт с десяти до шести, а также то, что я мог плавать по утрам и вечерам в местном бассейне. Кроме того, у клиники был свой небольшой спортзал с личным тренером. Для тех, кто не увлекался спортом, были организованы занятия по рисованию, игре в шахматы и уроки садоводства, на которых пациенты могли выращивать цветы и даже овощи, которые потом отправлялись прямиком на местную кухню. «Это не только учит терпению и помогает снять напряжение, но и позволяет увидеть плоды собственного труда», – многозначительно заявил координатор, но мне показалось, что это были не его слова, а фраза из мануала, который ему, скорее всего, пришлось выучить наизусть. «Это показывает, что наши действия имеют определённый результат, что мы имеем контроль над происходящим», – добавил он, и я лишь кивнул, не решившись спросить, на самом ли деле он в это верил.

После окончания нашей прогулки мною одолела непреодолимая скука. Прохаживаясь по просторам клиники, я совершенно не мог найти себе места, будто сам факт моего существования нарушал природный баланс. Ни на террасе, ни в холле, ни даже в моей комнате – ни в одном из этих мест мое нахождение не представлялось приемлемым. Только вот я не мог понять, для кого или для чего именно оно являлось неприемлемым, а, может, просто боялся об этом подумать.

На некоторое время мне удалось увлечь себя брошюрой, которую мне вручил будущий психолог. Я пытался сообразить, что из богатого предложения всевозможных вариантов времяпрепровождения подходило мне больше всего. Мне всегда нравилось планировать, даже несмотря на то, что я никогда не был способен гарантировать, что буду придерживаться собственных планов. Оказавшись в ситуации, когда мои возможности иметь контроль над чем-либо были минимальными, и под «минимальными», я лишь не хотел до конца признавать себе, что они были нулевыми, выбор между рисованием и плаванием пробудил во мне чувство подобное восторгу. Я не рассматривал садоводство, то ли по причине того, что это казалось мне слишком трудоемким занятием, то ли потому, что координатор наградил его самым банальным клише на свете, если клише вообще возможно было описать подобным способом. Я решил, что на следующей неделе попробую посетить спортзал или бассейн и, оставшись довольный своим решением, отправился на ужин.

Весь вечер я провел в библиотеке, большую часть времени рассматривая содержимое массивных деревянных полок, нежели чем читая. Я также периодически отвлекался на заходивших в библиотеку людей, которые предпочли литературу просмотру фильма, который показывали в соседней комнате. Во время своей прогулки с парнем в очках я узнал, что по воскресным вечерам в большом зале, предназначенном для собраний, проходил просмотр легендарных фильмов. Ничего неоднозначного или жестокого, лишь старая добрая классика, которая должна была заставить нас почувствовать себя лучше хотя бы на час с небольшим. Я любил фильмы, но предпочитал смотреть их в одиночестве. Моему уму было неподвластно, почему люди собирались вместе для занятия, имеющего столь индивидуальный характер. Десятки, а то и сотни людей сходились для того, чтобы сидеть рядом друг с другом в темноте и в тишине, каждый погруженный в свое собственное понимание происходящего. За всю жизнь я был в кинотеатре лишь пару раз, и то не по собственной инициативе. В то же время я понимал, что у находящихся в клинике не было выбора, и это было их, нашей, единственной возможностью избавиться от почти невыносимой тишины здешних вечеров.

Когда мне наконец-таки удалось сосредоточиться на истории, разворачивающейся в книге, я почувствовал чье-то присутствие и услышал скрип соседнего кресла. Повернув голову, я увидел Лару, чьи волосы впервые за все время были собраны в хвост, оголяя ее еще детское, но весьма симпатичное лицо. Она уставилась в книгу, но ее глаза не двигались. По ее слегка подрагивающим губам, которые словно пытались задержать вырывающиеся наружу слова, я понял, что она собиралась со мной заговорить.

– Как ты себя чувствуешь? – начала она без лишних церемоний, все еще уставившись в свой бумажный щит в твердом переплете, который будто спасал ее от необходимости посмотреть в мою сторону.

– Спасибо, хорошо. Как себя чувствуешь ты? – любезно ответил я, и тоже направил взгляд в свою книгу.

– Я-то в порядке, но ты… – Она замолчала и, громко захлопнув книгу, всем телом повернулась ко мне, подминая ноги под себя, видимо, готовясь к долгому разговору. – Я просто думала, что ты такой же, как и я.

– Что ты имеешь в виду? Что значит такой же, как и ты?

Что-то подсказывало мне, что это будет не самый приятный разговор. Верхняя пуговица моего поло неожиданно начала сдавливать горло, а ладони потеть.

– Нормальный, но с небольшими сдвигами. Без лекарств я могу неделю пролежать в постели или пробежать несколько километров, не останавливаясь, но я не псих-псих, понимаешь? Есть психи, которых держат в смирительных рубашках, а есть я, у которой часто меняется настроение, но я никогда не причиню вред другим или себе. Я думала, что ты такой же. – Слова Лары не звучали осуждающе, скорее ей было любопытно, но я не знал, что именно являлось источником ее любопытства, и это заставляло меня нервничать.

– И почему же ты поменяла свое мнение обо мне? – настороженно поинтересовался я, не находя в себе отваги посмотреть в ее сторону.

– Ты не помнишь, что случилось в пятницу во время медитации? – Голос Лары вдруг приобрел высокие, почти писклявые ноты, и я был убеждён, что если бы мы были одни в библиотеке, то она бы закричала.

– Если честно, то нет, – я отважился посмотреть на нее, но не увидел в ее глазах ничего, кроме неподдельного удивления.

Лара рассказала мне, как я разрыдался во время медитации. После того, как мужчина в белом костюме подошел, чтобы меня успокоить, я подскочил и начал кричать: «Она была со мной, я был не один!», маша руками и отгоняя его от себя. После этого я перевернулся на живот и начал стучать локтями и коленями о землю, как маленький ребенок, не прекращая реветь навзрыд. Спустя пару мгновений прибежал санитар и был вынужден вколоть мне приличную дозу седативного раствора, чтобы я успокоился. Меня унесли в здание, и терапия продолжилась, но несколько пациентов слишком впечатлялись моим шоу, и их также пришлось отвести внутрь. «Тут, знаешь ли, находятся люди не с самыми крепкими нервами», – подметила Лара, то ли пытаясь казаться остроумной, то ли укоряя меня. В чем она намеривалась меня укорить? В моем собственном сумасшествии?