Разве не был Вавилон стёрт с лица земли ассирийским царём Синаххерибом, приказавшим направить на улицы города освобождённые воды Евфрата? В записях сохранилось упоминание о 689 годе до нашей эры, если мы, конечно, верно их трактуем. Сын Синаххериба Асархаддон восстановил Вавилон и выстроил грандиозный зиккурат, который, согласно некоторым толкованиям, и стал «той самой» библейской Вавилонской башней. В таком случае, предок Шаддада, которого звали вовсе не Немвродом, а Асархаддоном, жил всего лишь в первом тысячелетии до нашей эры, что кажется совершенно невозможным, если, конечно, не принять за аксиому постоянную повторяемость мифологической «истории», в свете которой устроенный Синаххерибом потоп должен быть лишь отождествлён с великим потопом, самой ранней установленной ипостасью которого было сильнейшее наводнение, обрушившееся на города Междуречья где-то около 2900 года до нашей эры, а зиккурат Асархаддона – с нимродовой Мигдаль Бавель. Иными словами, каждый новый правитель был не столько самим собой, сколько своим легендарным предшественником и, ассоциируя себя с ним, упрочивал свой авторитет в глазах подданных. В этом случае неудивительным кажется и тот факт, что цари древности правили кто по шестьсот, а кто по тысяче лет, – для одного человека этот срок кажется немыслимым, но для человека, являющегося одним из звеньев уходящей в прошлое и протянувшейся в будущее цепи, он вполне естественен.
Возводя свою башню, Асархаддон отождествлял себя с правившим бог знает когда Нимродом / Немвродом, и его мечтательное заблуждение послужило поводом для обновления полузабытой легенды. Нимрод – «тот самый» Нимрод, мог жить когда угодно, потому как с его времени жило, правило, занималось грандиозными завоеваниями и не менее грандиозным строительством бесчисленное множество потомков, вполне возможно, не связанных с «тем самым» Нимродом кровными узами. Среди этих «потомков» был, к примеру, Навуходоносор II, выстроивший в шестом веке до нашей эры семиступенчатый храм Этеменанки, поразивший своими чудовищными размерами Геродота, принявшего храм за «ту самую» Вавилонскую башню.
В таком случае, Шаддад, который возвёл Ирем при содействии Амаимуна, могущественного демона пустыни, был попросту отщепенцем, паршивой овцой в нескончаемой череде нимродовых «потомков», с завидным упорством возводивших, перестраивавших и подновлявших всего-навсего какую-то башню, страдавшую то от дождя и ветра, то от нашествий воинственных соседей. Шаддад задался целью нарушить стройность повторяющегося с неустойчивой периодичностью мифа и устроить посреди пустыни райский сад, невиданной красоты город, которому надлежало стать предметом нового мифа, спорящего с мифом о достигающей неба исполинской башне и в конце концов заменяющего последний. За это-то своеволие Шаддад в конце концов и поплатился, – несомненно, в большей степени, чем за отказ отдать свою дочь богу смерти.
Октябрь 20** г.
Глава 1[3 - Предварительно я решил разделить свою работу на условные главы в соответствии с конвертами, которые присылала мне Н.]
Язык текстов, которые прислала мне Н., представляет собой причудливую, ранее никогда не встречавшуюся мне смесь из языков древнего Междуречья. Н. сказала бы, что это неудивительно, ведь таблички появились задолго до вавилонского столпотворения, а значит, надписи на них сделаны на универсальном языке, впоследствии распавшемся на множество наречий, говорящие на которых не могут понять друг друга. Меня такое объяснение не устраивает, и, полагаю, относительно этого следует проконсультироваться у специалистов.
Тот, кто знает, зачем ему это скрывать? Тому, кто владеет истиной, к чему молчать? Всякому, кто спросит меня – «Знаешь ли об этом?», отвечу: «Знаю доподлинно». Я, Иль[4 - Указание имени писца не характерно для столь древнего текста; древняя литература практически сплошь безымянна.], записал, дабы ты прочёл и знал известное мне и владел, подобно мне, Илю, истиной.
В незапамятные времена среди богов не было никого сильнее Бэла, властелина земли, любимого сына бога неба, рогатого Ану. За что бы он ни взялся – всё ему удаётся, за какое бы дело ни принялся – спорится дело в его умелых руках. В одиночку выровняет обширное поле мотыгой, в одиночку обработает его бороной, вспашет плугом, разровняет граблями, разобьёт, не утерев пота со лба, молотом комья земли, засеет и соберёт урожай, и сам же обмолотит зерно, – таков Бэл, нет ему равных среди богов.
Призвал однажды Бэла великий Ану к себе в небесный чертог и говорил ему так:
– Возлюбленный сын мой, не для того позвал я тебя, чтобы вести с тобой пустые беседы, не для того, чтобы развлечь себя разговором, но для того, чтобы рассказать тебе о печали, что давно уже не даёт мне покоя. С тех пор как земля отделилась от неба, с тех пор как родились первые боги, многое изменилось в мире, потому как боги устраивали его постепенно и сообразно своим потребностями, устраивали с умом и расчётом, так, чтобы был им мир достойным домом: создали реки и горы, и бескрайние степи, и бросили в землю семена разных растений, и мудрый Энки слепил из ила рыб, что плавают в солёных и пресных водах, я же из глины вылепил животных, что населяют землю, и птиц, парящих в небе. Однако, хоть кишат моря и реки рыбой, хоть не счесть на земле животных, а птиц – в небе, всё же боги остаются в своём величии одиноки, и нет среди их созданий тех, кто был бы им равен, кто владел бы их речью, кто мог бы рассуждать и мыслить, а не только жить и плодиться. Нет среди наших творений тех, кто был бы нам верными слугами и помощниками, хлебопеками и кравчими. Даже мудрому Энки не удалось вылепить их из ила, взятого со дна океана Абсу: лишь подобие жизни теплилось в его созданиях, но не могли они ни сидеть, ни стоять, ни выговорить слова, потому как сущность их была зыбкой и водянистой, и не в силах была скрепить её даже воля властителя бездны. Я призвал тебя, сын мой, потому как ты среди богов всех сильней и всякое ремесло тебе под силу, потому как ты среди нас ближний к земле и твоим рукам послушна всякая глина. Изготовь, Бэл, из глины или земли, или из иного материала фигурки, чтобы одна была богу подобна, другая – богине, оживи их словом, научи всяким ремёслам, обучи их речи, письму и чтению, чтобы были они не только лишь внешне, но и в сущности с нами сходны, чтобы были нам надёжным подспорьем.
<разбито около десяти строк>
…взял самой лучшей глины, принялся лепить из неё фигурки, богам подобные своим видом. Умелые руки у Бэла – ладные получились у него фигурки, дивятся, глядя на них, боги, хвалят их статные тела и красивые лица, да вот только не могут создания Бэла, наделённые жизненной силой, вымолвить слова, не умеют вести речи, тростниковую палочку не удержать им в пальцах, и не больше в них разуменья, чем в зверях и птицах, чем в рыбах и насекомых. Огорчился Бэл, забрал у них жизненную силу, разбил глиняные тела, смешал с прахом.
– Нет, – сказал, – так задуманного мне не достигнуть, не получатся у меня создания, которые были бы богам подобны, возвысились бы над прочими, кто наделён только жизнью, но лишён разуменья. Чтобы словом владеть, чтобы уметь вести речи и искусством письма овладеть в совершенстве, мало быть слепленным из лучшей глины, мало обладать жизненной силой. Приказание Ану мне так не исполнить, не сдержать своего обещания, данного небесному владыке, а о том, как мне исполнить отца повеленье, как сдержать данную перед всеми клятву, не знаю, ничего на ум не приходит, не у кого спросить совета. Я отправился бы к мудрому Энки, погрузился бы в бездонные воды Абсу, да ведь и Энки не сумел слепить из липкого ила разумных созданий, а другие подавно не знают, как подступиться к делу.
Опечалился Бэл, в раздумьях бродит он по пустыне, меряет шагами степи, блуждает по горным тропам, не боясь оступиться, заходит в самую гущу леса. Хотел он вырезать тех, кто был бы богам подобен, из дерева, хотел высечь из камня – одна лучше другой выходят у него фигурки, да только разумения в них не больше, чем в прежних, и отнимает Бэл у них жизненную силу, данную им в избытке, без жалости пополам ломает, на куски разбивает. Всё перепробовал Бэл: нет того дерева, нет того камня, которых бы он не подверг испытанью. До самого края мира дошёл он, до западной его границы, где река, опоясывающая семижды по семь раз сушу, уходит в подземное царство.
<разбито пять строк>
– Скажи мне, кто ты, назови своё имя, расскажи, почему ты сидишь у входа в землю Кигаль, откуда никому нет возврата, к которому страшатся подступиться всемогущие боги?
– Моё имя – Нани, я его не скрываю, а здесь я потому, что мой друг и господин приказал мне встретить тебя, Бэл, владыка земли.
Удивился Бэл такому ответу, говорил:
– Раз ты знаешь моё имя, то известна тебе и моя забота и ты знаешь, что ищу я, из чего бы мне изготовить созданий, во всём богам подобных, которые были бы нам во всех делах верным подспорьем. Быть может, тебе известно, где отыскать мне нужную глину, в каких краях срубить мне подходящее дерево, где добыть мне пригодного для работы камня?
– И это я знаю, и мне это известно, и скажу тебе: нет в мире подходящей глины, нет такого дерева или камня, из которых ты смог бы изготовить этих созданий, сколько бы ты ни старался, как бы ни было велико твоё мастерство гончара и резчика, потому как не в материале дело – хоть из теста слепи фигурки, хоть из приречной грязи – всё будет выходить одно и то же, сколько ни дай ты им жизненной силы, сколько ни пытайся внушить божественную премудрость, – ничего не добьёшься. Чтобы было твоё создание богам подобно, высокую придётся заплатить тебе цену, и лучше бы тебе не знать ответа, отказаться от своей затеи.
Рассердился Бэл, воскликнул:
– Как же мне отказаться от своей затеи, если перед всеми я принёс клятву?! Я позором покрою своё имя, если не сдержу обещанья! Если знаешь ответ на вопрос – отвечай, каков бы он ни был, какую ни назначишь цену, – Бэл готов заплатить её без раздумий!
– Хорошо, – говорила Бэлу Нани. – Если так – я отвечу, потому как говорил мне мой друг и господин, что ты не отступишься, не повернёшь обратно, будешь настойчиво требовать ответа, каков бы он ни был. Он сказал: если хочешь создать тех, кто будет богам подобнн, мало взять лучшей глины, мало дать своему творению в избытке жизненной силы – свою кровь, всю без остатка, ты должен отдать за это, своей жизнью придётся тебе заплатить за исполнение клятвы. Говорю тебе, Бэл, если хочешь своего добиться – войди в реку, что вниз стремит свои воды, отправься на поля Аламу, в дом мрачного Нергала, своего старшего брата, и проси его отрубить тебе голову, отделить её от твоего тела, чтобы твоя кровь пролилась вся без остатка на бесплодную землю, пропитала серую глину, сделала её красной, чтобы вязким сделался пепел, чтобы песок превратился в плодородную почву, чтобы родились из земли твои созданья, подобно колосьям, что вырастают из зёрен, чтобы, подобно траве, они сквозь почву пробились. Только так, рассказывал мой друг и господин, ты сможешь сдержать обещанье, не руками – волей создав человека.
Ни мгновения не колебался Бэл, услышав совет: сбросил с себя накидку, снял с ног сандалии, на берегу реки оставил, сам же вошёл в бурлящие воды, дал течению унести себя в пропасть, в самую преисподнюю…
<разбито более сорока строк>
– Возьми свой меч, что разрубает все семь металлов, из которых состоит мироздание, и отдели мою голову от тела, возьми свой меч и одним ударом отсеки мою голову, чтобы кровь горячим потоком хлынула на сухую землю, чтобы песок превратился в плодородную почву, чтобы красной стала серая глина, чтобы жизнь восстала из праха, – говорил Бэл Иркалле, своему старшему брату. – Пусть поднимутся из глины совершенные созданья, богам подобные статью и разуменьем, пусть, подобно траве, пробьются они из земли, выпрямятся, подобно колосьям.
Нахмурился Иркалла, отвечал Бэлу:
– Что ж, отговаривать я тебя не стану; раз ты ко мне явился, раз обращаешься ко мне с такой просьбой – значит, ничто не поколеблет твоего решенья. Я сделаю так, как ты просишь, и твоя кровь вся без остатка впитается в землю и сделает серую глину красной, и из глины выйдут те, кто во всём богам подобен, выйдут мужчина и женщина, прорастут из праха, подобно брошенным в поле зёрнам, и поднимутся из преисподней в мир, который ты оставил, и населят его на радость Ану и ему же на горе, потому как из-за своей прихоти сотворить человека он лишится любимого сына. Только знай, Бэл: выйдя раз из нижнего мира, человек в нижний мир возвратится, родившийся из мёртвой глины – мёртвой глиной однажды станет…
<утрачено окончание истории>
Неужели фантазии Н. в действительности были здравым рассуждением талантливого исследователя? Конверт содержит ещё два текста, относящихся, по всей видимости, к тому же мифологическому циклу, что и первый.
Тот, кто знает, зачем ему это скрывать? Тому, кто владеет истиной, к чему молчать? Всякому, кто спросит меня – «Знаешь ли об этом?», отвечу: «Знаю доподлинно». Я, Иль, записал, дабы ты прочёл и знал известное мне и владел, подобно мне, Илю, истиной.
В прежние времена Тиу и Этимму, демоны лихорадки и мора, да одноглазая ведьма Лабарту уводили людей в царство мёртвых только по ночам, когда Уту завершал своё странствие по небу и скрывался на западе, на востоке же показывался серебряный чёлн синебородого Сина. Так было им привычнее и сподручнее, ведь в их обиталище не проникает ни единого проблеска света, а ночью тьма пусть не совершенна и пронизана лучами множества звёзд, что походят на мирно пасущихся небесных овец, и планет, что походят на идущих по небосводу светозарных баранов, всё же ночь – это ночь, и предметы ночью расплывчаты и лишены красок, и только день придаёт им чёткость форм и яркость цветов. Ночь, напротив, стирает границы и погружает мир в бесформенность, и это приятно и радостно исчадиям преисподней, а потому они любят ночь и презирают день.
Потому, говорю я, был открыт путь в дом праха лишь ночью, и ночью демоны свободно бродили по земле и собирали души умерших, и ночью стоял над миром неумолчный плач, и живые провожали мёртвых <несколько слов неразборчиво> И каждую ночь смотрел из своего серебряного чёлна на залитую слезами землю Син, и невыносимо было видеть ему творящееся перед его глазами, и решил он сам спуститься в мир Кигаль, во владения Иркаллы, и просить, чтобы избавил его повелитель теней от еженощной муки.
Вот явился Син в мир Кигаль, и стал искать Иркаллу, и звать его, и нашёл мрачного бога в его саду. Подивился Син саду Иркаллы, потому как огромен тот сад и густо засажен плодовыми и всякими другими деревьями, и растут те деревья не так, как на земле: могучие корни их уходят в каменное небо преисподней, кроны же обращены вниз, и нет на тех кронах зелёных листьев, а только диковинные плоды отягощают их, но не могут они утолить ничьей жажды и ничьего голода: из чистых серебра и золота их кожура, и драгоценными камнями наполнена их сердцевина. Если человеку случается добыть такой плод из-под земли, навсегда забывает он про нужду, и не знают нужды ни его сыновья, ни сыновья его сыновей. Однако чаще бывает так, что подземное сокровище приносит нашедшему не благословение, но проклятие, и уводит его за собою до срока в обитель усопших.
Дивился Син сияющим плодам, но ещё больше дивился он чёрным и белым цветам, ковром устилавшим перед ним землю. Чудесный аромат источают цветы, что растут в саду бога смерти, но горе тому, кто вдохнёт его, – навеки забудет он своё имя, и имена своего отца и своей матери, и имена своих детей. Вьются над цветами мохнатые пчёлы – бесшумен их полёт; трудолюбиво собирают они ядовитый нектар, чтобы сгустить его в горький мёд и принести тот мёд владычице подземной страны, рыжеволосой царице Эрешкигаль. Говорят, если воин помажет тем мёдом рану, она затянется, если же женщина помажет им своё лицо, то до самой старости останется прекрасной, и потому женщины тайком молятся царице Эрешкигаль и приносят ей щедрые дары, и ставят на её алтарь кислое молоко и козий сыр, и тем, кто особенно ей угоден, удаётся выпросить каплю-другую горького мёда, и наносят они тот мёд на свои лица, и становятся прекрасны, но никакого мужчину не может прельстить их преисподняя красота, и до самой старости остаются они одинокими. Говорят также, что Иркалла, однажды рассердившись на свою жену за то, что она потакает глупым желаниям смертных женщин, приказал пчёлам преследовать и жалить её, так что всё тело и лицо Эрешкигаль покрылись нарывами, и долго не могла она выйти из своего лазурного дворца: лечила нарывы и ждала, пока сойдут струпья.
Когда явился Син в землю Кигаль и пришёл в сад Иркаллы, увидел он хозяина пустынных земель, который обрезал инструментом гишпу деревья и собирал с них серебряные и золотые плоды и складывал их в сосуд из обожжённой глины. Волосы свои подвязал Иркалла красивой тесьмой, что сплела ему царица Эрешкигаль, и оголил свои руки, чтобы не замарать белых своих погребальных одежд, и был задумчив и погружён в свою работу, так что как будто не заметил Сина и не видел его, и не спрашивал, зачем тот явился. И тогда набрался смелости бог луны и окликнул повелителя царства мёртвых, и обратил на него Иркалла свой взор, от которого задрожал Син и повалился наземь.
– Для чего ты тревожишь меня в моём доме, отвлекаешь меня от моего дела, что приносит мне спокойствие и умиротворение? Отвечай, зачем покинул ты небо и спустился в мои владения, откуда нет возврата смертным, да и богам, если я того пожелаю? Или надоело тебе светить путникам, заблудившимся в ночной темноте? Или не желаешь ты больше обнимать своими лучами влюблённых, которые предпочитают тебя твоему слишком горячему брату? Разве не знаешь ты, что я не люблю пустых разговоров и прекраснословных бесед, которыми мои братья и сёстры привыкли развлекать друг друга?
Испугался Син, но нашёл в себе силы ответить грозному богу и говорил так:
– Прости меня, Эн-Уру-Гал, мудрейший из богов, за то, что потревожил я тебя в твоём доме и отвлёк тебя от твоего умиротворяющего занятия. Нет, не надоело мне светить путникам и выводить их на верную дорогу в ночной темноте, не надоело мне обнимать моими лучами влюблённых, которые только и ждут, когда Уту уведёт с небес свою огненную колесницу. Не для того я пришёл к тебе, чтобы докучать тебе праздными и пустыми разговорами, но для того, чтобы просить и умолять тебя о помощи и снисхождении, ибо только ты можешь помочь мне в моей беде, и бессмысленно и бесполезно обращаться мне к братьям и сёстрам, которые только и знают, что петь да веселиться при свете дня, да почивать ночью.
И рассказал Син о своей беде, и поведал, что не может он больше смотреть, как демоны земли Кигаль еженощно уводят за собой смертных, ибо предпочитают они бесформенность ночи ясности дня, и нет больше у него сил слушать плач и стоны, раздающиеся с вечера до раннего утра.
– Пусть не только ночью, но и днём уходят те, кому суждено уйти, – говорил Син. – Пусть огненный брат мой разделит со мной мою печаль, ведь несправедливо, что он видит только радостное, творящееся на земле, мне же достаются одни несчастья и горести. Скажи, Иркалла, разве это справедливо?
Задумался Иркалла, и невеселы были его мысли, ибо ему, как и его подданным, тьма ночи была милее суматохи и яркости дня. Говорят, однажды день так расшумелся, что у Иркаллы разболелась голова, и тогда приказал он тысячеголовому змею Нингхицхидде поглотить солнце, и поднялся змей к небу и бился с Уту, и в конце концов обхватил его вместе с его круглой колесницей и огненным быком, что тащит её за собою, своими лапами и обвил своим телом, и закрыл своими крыльями. Так держал Нингхицхидда солнце, пока у повелителя его не перестала болеть голова и он не разрешил отпустить Уту и его колесницу и вернуться в преисподнюю. С тех пор, когда богу смерти нездоровится, Нингхицхидда покидает свою пещеру под землёй и поднимается к небу, и обвивает телом и обхватывает крыльями небесное светило, будь то солнце или луна, и случается солнечное или лунное затмение, и весь мир погружается во мрак и тишину.
Потому неприятны были Нергалу слова младшего брата, и не хотелось ему ночью и днём вести счёт душам умерших и записывать их имена в таблицу мёртвых, однако просьба Сина показалась ему всё же справедливой, и, подумав, отвечал он так:
– Что ж, я понимаю причину твоего огорчения и удовлетворю твою просьбу. Отныне не только ночью, но и днём будут уходить те, кому суждено уйти, и тебе не придётся видеть только горести, а твоему огненному брату – одни только радости. Пусть радостей и горестей будет поровну между ночью и днём, если таково твоё желание. Однако за то, что ты явился ко мне незваным и нарушил моё спокойствие, я примерно накажу тебя.
С этими словами схватил Иркалла инструмент гишпу, которым подравнивал до того ветви деревьев, и несколько раз ударил Сина по лицу рукояткой…
Далее текст прерывается; на одной из фотографий виден отбитый край таблички, но, сколько я ни перебирал содержимое первого конверта, мне так и не удалось обнаружить ничего похожего на продолжение – возможно, я найду его в других письмах Н. Впрочем, нетрудно догадаться, что после столь дружелюбного приёма в царстве мёртвых лицо несчастного Сина покрылось синяками и кровоподтёками, которыми должны объясняться тёмные пятна на лунной поверхности. Однако своего бог луны всё же добился, и люди стали умирать в любое время суток, а не только ночью, – таким образом, между ночью и днём установилось некоторое равновесие и даже гармония, особенно если учесть, что раньше день был наполнен не только радостями, но и зловещим предчувствием ночи. Иными словами, выполнение просьбы Сина придало смерти успокоительную неопределённость.
Н., очевидно, обнаружила собрание ранее не известных мифологических текстов, по крайней мере часть из которых посвящена богу смерти – не самому популярному среди людей божеству, получающему жертвенные дары лишь благодаря внушаемому им страху, а вовсе не из-за любви и симпатии. Известно, что у Нергала и его жены Эрешкигаль имелся свой центр поклонения в аккадском городе Гудуа, или Куту, располагавшемся на северо-востоке от Кадингира, но мифов, которые содержали бы сведения о его характере и привычках, практически не сохранилось.
Н. всегда проявляла к этому сумрачному божеству особенный интерес и утверждала, что Ирем был первым центром его культа, что не вяжется с историей разрушения города, которую она рассказала мне незадолго до своего отъезда. С другой стороны, один и тот же миф вполне мог существовать в разных, даже полностью противоречащих друг другу вариантах. Мне едва ли удастся восстановить все истории; уже теперь ясно, что многие их части безвозвратно утрачены, другие же перепутаны до такой степени, что представить их порядок и отношения едва ли возможно.
И всё же, глядя на россыпь фотографий на письменном столе, я невольно думаю о том, что порой руины могут быть прекраснее любого самого завершённого произведения искусства, принадлежащего современности. Законченность линий, чёткость узора, отполированная поверхность материала, лишённая трещин и сколов – всё это столь же красиво, сколь и бесполезно для воображения, – ему куда милее какая-нибудь статуя с отбитыми руками или страница древнего фолианта, на которую нерадивый переписчик уронил каплю чернил, потому как в расколотом, разрозненном и утраченном оно находит источник пищи. Однажды, делясь своими соображениями относительно нашей науки, Н. заметила, что история мира – это нечто вроде множества покрытых скудной растительностью островов, разбросанных по океану, между которыми фантазия выстраивает мосты самых причудливых конструкций.
Очередная история начинается стандартным приветствием писца, утверждающего, что он намерен поведать читателю «истину», далее – несколько (от десяти до пятнадцати) сильно повреждённых строк, после которых с середины предложения продолжается текст мифа: